Дымок Хуана

Практика йоги сновидений. Я и сознание. Завершающим путь. У кого нет страха и сомнений. Тот, кто в каждый миг зрит дивный мир, новое творение и следует от изумления к изумлению, и пребывает в благоговейном трепете перед творениями Господа Единосущности.
Ответить
Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 15:24

Позволю себе выложить материал, который лежит у меня долгое время. иБо многие постоянно возвращаются к теме Дымка, пытаясь решать его буквально. :)
Советы вдыхать в легкие мелкий порошек грибов через трубку , ни к чему хорошему привести не могут.
И чтобы развеять данные заблуждения, я выкладываю информацию, которую получил от разных людей и вразное время.
Основная часть информации по классификации грибов получена от мембера под ником Влник. Другая - от последователей Карлоса Кастанеды и также из архивных данныхъ людей, общавшихся с Кастанедой или состоявших с ним в переписке.

для начала - запощу большой, но необходимый материал на языке оригинала книги. А затем - последуют материалы на русском языке в сравнении.

Don Juan used, separately and on different occasions, three
hallucinogenic plants: peyote (Lophophora williamsii), Jimson
weed (Datura inoxia syn. D. meteloides), and a mushroom
(possibly Psilocybe mexicana). Since before their contact with
Europeans, American Indians have known the hallucinogenic
properties of these three plants. Because of their properties, the
plants have been widely employed for pleasure, for curing,
for witchcraft, and for attaining a state of ecstasy. In the specific
context of his teachings, Don Juan related the use of Datura
inoxia and Psilocybe mexicana to the acquisition of power, a
power he called an ‘ally’. He related the use of Lophophora
williamsii to the acquisition of wisdom, or the knowledge of the
right way to live. ‘How about the devil’s weed?’
‘I’ve already said that I must protect myself, following the
directions of my ally the smoke. And as far as I know, the
smoke can do anything. If you want to know about any point in
question, the smoke will tell you. And it will give you not only
knowledge, but also the means to proceed. It’s the most marvel-
lous ally a man could have.’
‘Is the smoke the best possible ally for everybody?’

70 The Teachings
‘It’s not the same for everybody. Many fear it and won’t
touch it, or even get close to it. The smoke is like everything
else; it wasn’t made for all of us.’
‘What kind of smoke is it, don Juan?’
‘The smoke of diviners!’
There was a noticeable reverence in his voice - a mood I had
never detected before.
‘I will begin by telling you exactly what my benefactor said
to me when he began to teach me about it. Although at that time,
like yourself now, I couldn’t possibly have understood. «The
devil’s weed is for those who bid for power. The smoke is for
those who want to watch and see.» And in my opinion, the smoke
is peerless. Once a man enters into its field, every other power is
at his command. It’s magnificent! Of course, it takes a lifetime.
It takes years alone to become acquainted with its two vital parts:
the pipe and the smoke mixture. The pipe was given to me by
my benefactor, and after so many years of fondling it, it has
become mine. It has grown into my hands. To turn it over to
your hands, for instance, will be a real task for me, and a great
accomplishment for you - if we succeed! The pipe will feel the
strain of being handled by someone else; and if one of us makes
a mistake there won’t be any way to prevent the pipe from
bursting open by its own force, or escaping from our hands to
shatter, even if it falls on a pile of straw. If that ever happens, it
would mean the end of us both. Particularly of me. The smoke
would turn against me in unbelievable ways.’
‘How could it turn against you if it’s your ally?’
My question seemed to have altered his flow of thoughts. He
didn’t speak for a long time.
‘The difficulty of the ingredients,’ he proceeded suddenly,
‘makes the smoke mixture one of the most dangerous substances
I know. No one can prepare it without being coached. It is deadly
poisonous to anyone except the smoke’s protege! Pipe and mix-
ture ought to be treated with intimate care. And the man attempt-
ing to learn must prepare himself by leading a hard, quiet life.
Its effects are so dreadful that only a very strong man can stand
the smallest puff. Everything is terrifying and confusing at the


The Teachings 71
outset, but every new puff makes things more precise. And sud-
denly the world opens up anew! Unimaginable! When this hap-
pens the smoke has become one’s ally and will resolve any ques-
tion by allowing one to enter into inconceivable worlds.
‘This is the smoke’s greatest property, its greatest gift. And
it performs its function without hurting in the least. I call the
smoke a true ally!’
As usual, we were sitting in front of his house, where the dirt
floor is always clean and packed hard; he suddenly got up and
went inside the house. After a few moments he returned with a
narrow bundle and sat down again.
‘This is my pipe,’ he said.
He leaned over towards me and showed me a pipe he drew out
of a sheath made of green canvas. It was perhaps nine or ten
inches long. The stem was made of reddish wood; it was plain,
without ornamentation. The bowl also seemed to be made of
wood; but it was rather bulky in comparison with the thin stem.
It had a sleek finish and was dark grey, almost charcoal.
He held the pipe in front of my face. I thought he was handing
it over to me. I stretched out my hand to take it, but he quickly
drew it back.
‘This pipe was given to me by my benefactor,’ he said. ‘In
turn I will pass it on to you. But first you must get to know it.
Every time you come here I will give it to you. Begin by touching
it. Hold it very briefly, at first, until you and the pipe get used to
each other. Then put it in your pocket, or perhaps inside your
shirt. And finally put it to your mouth. All this should be done
little by little in a slow, careful way. When the bond has been
established [la amistad esta hecha] you will smoke from it. If
you follow my advice and don’t rush, the smoke may become
your preferred ally too.’
He handed me the pipe, but without letting go of it. I stretched
my right arm towards it.
‘With both hands,’ he said.
I touched the pipe with both hands for a very brief moment.
He did not extend it to me all the way so that I could grasp it,
but only far enough for me to touch it. Then he pulled it back.

72 The Teachings
‘The first step is to like the pipe. That takes time!’
‘Can the pipe dislike me?’
‘No. The pipe cannot dislike you, but you must learn to
like it so that when the time of smoking comes for you, the pipe
will help you to be unafraid.’
‘What do you smoke, don Juan?’
‘This!’
He opened his collar and exposed to view a small bag he kept
under his shirt, which hung from his neck like a medallion. He
brought it out, untied it, and very carefully poured some of its
contents into the palm of his hand.
As far as I could tell, the mixture looked like finely shredded
tea leaves, varying in colour from dark brown to light green,
with a few specks of bright yellow.
He returned the mixture to the bag, closed the bag, tied it with
a leather string, and put it under his shirt again.
‘What kind of mixture is it?’
‘There are lots of things in it. To get all the ingredients is a
very difficult undertaking. One must travel afar. The little mush-
rooms [los honguitos] needed to prepare the mixture grow only
at certain times of the year, and only in certain places.’
‘Do you have a different mixture for each type of aid you
need?’
‘No! There is only one smoke, and there is no other like it.’
He pointed to the bag hanging against his chest, and lifted the
pipe which was resting between his legs.
‘These two are one! One cannot go without the other. This
pipe and the secret of this mixture belonged to my benefactor.
They were handed down to him in the same way my benefactor
gave them to me. The mixture, although difficult to prepare, is
replenishable. Its secret lies in its ingredients, and in the way they
are treated and mixed. The pipe, on the other hand, is a lifetime
affair. It must be looked after with infinite care. It is hardy and
strong, but it should never be struck or knocked about. It should
be handled with dry hands, never when the hands are sweaty,
and should be used only when one is alone. And no one, abso-
lutely no one, should ever see it, unless you mean to give it to


The Teachings 73
somebody. That is what my benefactor taught me, and that is
the way I have dealt with the pipe all my life.’
‘What would happen if you should lose or break the pipe?’
He shook his head, very slowly, and looked at me.
‘I would die!’
‘Are all the sorcerers’ pipes like yours?’
‘Not all of them have pipes like mine. But I know some men
who do.’
‘Can you yourself make a pipe like this one, don Juan?’ I
insisted. ‘Suppose you did not have it, how could you give me
one if you wanted to do so?’
‘If I didn’t have the pipe, I could not, nor would I, want to
give one. I would give you something else instead.’
He seemed to be somehow cross at me. He placed his pipe very
carefully inside the sheath, which must have been lined with a
soft material because the pipe, which fitted tightly, slid in very
smoothly. He went inside the house to put his pipe away.
‘Are you angry at me, don Juan?’ I asked when he returned.
He seemed surprised at my question.
‘No! I’m never angry at anybody! No human being can do
anything important enough for that. You get angry at people
when you feel that their acts are important. I don’t feel that way
any longer.’ Saturday, 27 January 1962
As soon as I got to his house this morning don Juan told me he
was going to show me how to prepare the smoke mixture. We
walked to the hills and went quite a way into one of the canyons.
He stopped next to a tall, slender bush whose colour contrasted
markedly with that of the surrounding vegetation. The chapar-
ral around the bush was yellowish, but the bush was bright
green.
‘From this little tree you must take the leaves and the flowers,’
he said. ‘The right time to pick them is All Souls’ Day [el dia de
las animas].’
He took out his knife and chopped off the end of a thin
branch. He chose another similar branch and also chopped off
its tip. He repeated this operation until he had a handful of
branch tips. Then he sat down on the ground.
‘Look here,’ he said. ‘I have cut all the branches above the
fork made by two or more leaves and the stem. Do you see? They
are all the same. I have used only the tip of each branch, where the
leaves are fresh and tender. Now we must look for a shaded
place.’
We walked until he seemed to have found what he was looking
for. He took a long string from his pocket and tied it to the
trunk and the lower branches of two bushes, making a kind of
clothesline on which he hung the branch tips upside down. He
arranged them along the string in a neat fashion; hooked by the
fork between the leaves and the stem, they resembled a long row
of green horsemen.

The Teachings 81
‘One must see that the leaves dry in the shade,’ he said. ‘The
place must be secluded and difficult to get to. That way the
leaves are protected. They must be left to dry in a place where it
would be almost impossible to find them. After they have dried,
they must be put in a bundle and sealed.’
He picked up the leaves from the string and threw them into
the nearby shrubs. Apparently he had intended only to show me
the procedure.
We continued walking and he picked three different flowers,
saying they were part of the ingredients and were supposed to be
gathered at the same time. But the flowers had to be put in
separate clay pots and dried in darkness; a lid had to be placed on
each pot so the flowers would turn mouldy inside the container.
He said the function of the leaves and the flowers was to sweeten
the smoke mixture.
We came out of the canyon and walked towards the riverbed.
After a long detour we returned to his house. Late in the evening
we sat in his own room, a thing he rarely allowed me to do, and
he told me about the final ingredient of the mixture, the mush-
rooms.
‘The real secret of the mixture lies in the mushrooms,’ he
said. ‘They are the most difficult ingredient to collect. The
trip to the place where they grow is long and dangerous, and to
select the right variety is even more perilous. There are other
kinds of mushrooms growing alongside which are of no use;
they would spoil the good ones if they were dried together. It
takes time to know the mushrooms well in order not to make a
mistake. Serious harm will result from using the wrong kind -
harm to the man and to the pipe. I know of men who have
dropped dead from using the foul smoke.
‘As soon as the mushrooms are picked they are put inside a
gourd, so there is no way to recheck them. You see, they have
to be torn to shreds in order to make them go through the narrow
neck of the gourd.’
‘How long do you keep the mushrooms inside the gourd?’
‘For a year. All the other ingredients are also sealed for a
year. Then equal parts of them are measured and ground


82 The Teachings
separately into a very fine powder. The little mushrooms don’t
have to be ground because they become a very fine dust by them-
selves; all one needs to do is to mash the chunks. Four parts of
mushrooms are added to one part of all the other ingredients
together. Then they are all mixed and put into a bag like mine.’
He pointed to the little sack hanging under his shirt.
‘Then all the ingredients are gathered again, and after they
have been put to dry you are ready to smoke the mixture you have
just prepared. In your own case, you will smoke next year. And
the year after that, the mixture will be all yours because you will
have gathered it by yourself. The first time you smoke I will
light the pipe for you. You will smoke all the mixture in the
bowl and wait. The smoke will come. You will feel it. It will set
you free to see anything you want to see. Properly speaking, it
is a matchless ally. But whoever seeks it must have an intent
and a will beyond reproach. He needs them because he has to
intend and will his return, or the smoke will not let him come
back. Second, he must intend and will to remember whatever
the smoke allowed him to see, otherwise it will be nothing more
than a piece of fog in his mind.’
Friday, 6 July 1962
Don Juan and I started on a trip late in the afternoon of Saturday
23 June. He said we were going to look for honguitos (mush-
rooms) in the state of Chihuahua. He said it was going to be a
long, hard trip. He was right. We arrived in a little mining town
in northern Chihuahua at 10:00 p.m. on Wednesday 27 June.
We walked from the place I had parked the car at the outskirts of
town, to the house of his friends, a Tarahumara Indian and his
wife. We slept there.
7
Collecting the ingredients and preparing them for the smoke
mixture formed a yearly cycle. The first year don Juan taught me
the procedure. In December of 1962, the second year, when the
cycle was renewed, don Juan merely directed me; I collected the
ingredients myself, prepared them, and put them away until the
next year.
In December 1963, a new cycle started for the third time. Don
Juan then showed me how to combine the dried ingredients I
had collected and prepared the year before. He put the smoking
mixture into a small leather bag, and we set out once again to
collect the different components for the following year.
Don Juan seldom mentioned the ‘little smoke’ during the
year that elapsed between the two gatherings. Every time I went
to see him, however, he gave me his pipe to hold, and the pro-
cedure of ‘getting familiar’ with the pipe developed in the way
he had described. He put the pipe in my hands very gradually.
He demanded absolute and careful concentration on that ac-
tion, and gave me very explicit directions. Any fumbling with
the pipe would inevitably result in his or my death, he said.
As soon as we had finished the third collecting and preparing
cycle, don Juan began to talk about the smoke as an ally for the
first time in more than a year.
Monday, 23 December 1963
We were driving back to his house after collecting some yellow
flowers for the mixture. They were one of the necessary ingredi-
ents. I made the remark that this year we did not follow the
same order in collecting the ingredients as we had the year be-
The Teachings 131
fore. He laughed and said the smoke was not moody or petty, as
the devil’s weed was. For the smoke, the order of collecting was
unimportant; all that was required was that the man using the
mixture had to be accurate and exact.
I asked don Juan what we were going to do with the mixture
he had prepared and given me to keep. He replied that it was
mine, and added that I had to use it as soon as possible. I asked
how much of it was needed each time. The small bag he had
given me contained approximately three times the amount a
small tobacco bag would hold. He told me I would have to use
all the contents of my bag in one year, and how much I needed
each time I smoked was a personal matter.
I wanted to know what would happen if I never finished the
bag. Don Juan said that nothing would happen; the smoke did
not require anything. He himself did not need to smoke any
more, and yet he made a new mixture each year. He then cor-
rected himself and said that he rarely had to smoke. I asked what
he did with the unused mixture, but he did not answer. He said
the mixture was no longer good if not used in one year.
At this point we got into a long argument. I did not phrase my
questions correctly and his answers seemed confusing. I wanted
to know if the mixture would lose its hallucinogenic properties,
or power, after a year, thus making the yearly cycle necessary;
but he insisted that the mixture would not lose its power at any
time. The only thing that happened, he said, was that a man did
not need it any more because he had made a new supply; he had
to dispose of the remaining old mixture in a specific way, which
don Juan did not want to reveal to me at that point.
Tuesday, 24 December 1963
‘You said, don Juan, you don’t have to smoke any more.’
‘Yes, because the smoke is my ally I don’t need to smoke any
more. I can call him any time, any place.’
‘Do you mean he comes to you even if you do not smoke?’
‘I mean I go to him freely.’
‘Will I be able to do that, too?’
‘If you succeed in getting him as your ally, you will.’

132 The Teachings
Tuesday, 31 December 1963
On Thursday 26 December I had my first experience with don
Juan’s ally, the smoke. All day I drove him around and did
chores for him. We returned to his house in the late afternoon. I
mentioned that we had had nothing to eat all day. He was com-
pletely unconcerned over that; instead he began to tell me it was
imperative for me to become familiar with the smoke. He said I
had to experience it myself to realize how important it was as an
ally.
Without giving me an opportunity to say anything, don Juan
told me he was going to light his pipe for me, right then. I tried
to dissuade him, arguing that I did not believe I was ready. I
told him I felt I had not handled the pipe for a long enough
time. But he said there was not much time left for me to learn,
and I had to use the pipe very soon. He brought the pipe out of
its sack and fondled it. I sat on the floor next to him and frantic-
ally tried to get sick and pass out - to do anything to put off this
unavoidable step.
The room was almost dark. Don Juan had lighted the kero-
sene lamp and placed it in a corner. Usually the lamp kept the
room in a relaxing semi-darkness, its yellowish light always
soothing. This time, however, the light seemed dim and un-
usually red; it was unnerving. He untied his small bag of mix-
ture without removing it from the cord fastened around his
neck. He brought the pipe close to him, put it inside his shirt,
and poured some of the mixture into the bowl. He made me
watch the procedure, pointing out that if some of the mixture
spilled it would fall inside his shirt.
Don Juan filled three-fourths of the bowl, then tied the bag
with one hand while holding the pipe in the other. He picked up
a small clay dish, handed it to me, and asked me to get some
small charcoals from the fire outside. I went to the back of the
house and scooped a bunch of charcoals from the adobe stove. I
hurried back to his room. I felt deep anxiety. It was like a pre-
monition.
I sat next to don Juan and gave him the dish. He looked at it
and calmly said the charcoals were too big. He wanted smaller
The Teachings 133
ones that would fit inside the pipe bowl. I went back to the stove
and got some. He took the new dish of charcoals and put it be-
fore him. He was sitting with his legs crossed and tucked under
him. He glanced at me out of the corner of his eye and leaned
forward until his chin nearly touched the charcoals. He held the
pipe in his left hand, and with an extremely swift movement of
his right hand picked up a burning piece of charcoal and put it
into the bowl of the pipe; then he sat up straight and, holding the
pipe with both hands, put it to his mouth and puffed three times.
He stretched his arms to me and told me in a forceful whisper
to take the pipe with both hands and smoke.
The thought of refusing the pipe and running away crossed
my mind for an instant; but don Juan demanded again - still in
a whisper - that I take the pipe and smoke. I looked at him. His
eyes were fixed on me. But his stare was friendly, concerned. It
was clear that I had made the choice a long time before; there
was no alternative but to do what he said.
I took the pipe and nearly dropped it. It was hot! I put it to
my mouth with extreme care because I imagined its heat would
be intolerable on my lips. But I felt no heat at all.
Don Juan told me to inhale. The smoke flowed into my
mouth, and seemed to circulate there. It was heavy! I felt as
though I had a mouthful of dough. The simile occurred to me
although I had never had a mouthful of dough. The smoke was
also like menthol, and the inside of my mouth suddenly became
cold. It was a refreshing sensation. ‘Again! Again!’ I heard don
Juan whispering. I felt the smoke seep inside my body freely,
almost without my control. I needed no more urging from don
Juan. Mechanically I kept inhaling.
Suddenly don Juan leaned over and took the pipe from my
hands. He tapped the ashes gently on the dish with the char-
coals, then he wet his finger with saliva and rotated it inside the
bowl to clean its sides. He blew through the stem repeatedly. I
saw him put the pipe back into its sheath. His actions held my
interest.
When he had finished cleaning the pipe and putting it away,
he stared at me, and I realized for the first time that my whole
134 The Teachings
body was numb, mentholated. My face felt heavy and my jaws
hurt. I could not keep my mouth closed, but there was no saliva
flow. My mouth was burning dry, and yet I was not thirsty. I
began to sense an unusual heat all over my head. A cold heat!
My breath seemed to cut my nostrils and upper lip every time I
exhaled. But it didn’t burn; it hurt like a piece of ice.
Don Juan sat next to me, to my right, and without moving
held the pipe sheath against the floor as though keeping it down
by force. My hands were heavy. My arms sagged, pulling my
shoulders down. My nose was running. I wiped it with the back
of my hand, and my upper lip was rubbed off! I wiped my face,
and all the flesh was wiped off! I was melting! I felt as if my
flesh was actually melting. I jumped to my feet and tried to grab
hold of something - anything - with which to support myself. I
was experiencing a terror I had never felt before. I held onto a
pole that don Juan keeps stuck on the floor in the centre of his
room. I stood there for a moment, then I turned to look at him.
He was still sitting motionless, holding his pipe, staring at me.
My breath was painfully hot (or cold?). It was choking me. I
bent my head forward to rest it on the pole, but apparently I
missed it, and my head kept on moving downward beyond the
point where the pole was. I stopped when I was nearly down to
the floor. I pulled myself up. The pole was there in front of my
eyes! I tried again to rest my head on it. I tried to control my-
self and to be aware, and kept my eyes open as I leaned forward
to touch the pole with my forehead. It was a few inches from my
eyes, but as I put my head against it I had the queerest feeling
that I was going right through it.
In a desperate search for a rational explanation I concluded
that my eyes were distorting depth, and that the pole must have
been ten feet away, even though I saw it directly in front of my
face. I then conceived a logical, rational way to check the posi-
tion of the pole. I began moving sideways around it, one little
step at a time. My argument was that in walking around the pole
in that way I couldn’t possibly make a circle more than five feet
in diameter; if the pole was really ten feet away from me, or be-
yond my reach, a moment would come when I would have my
The Teachings 135
back to it. I trusted that at that moment the pole would vanish,
because in reality it would be behind me.
I then proceeded to circle the pole, but it remained in front of
my eyes as I went around it. In a fit of frustration I grabbed it
with both hands, but my hands went through it. I was grabbing
the air. I carefully calculated the distance between the pole and
myself. I figured it must be three feet. That is, my eyes perceived
it as three feet. I played for a moment with the perception of
depth by moving my head from one side to the other, focusing
each eye in turn on the pole and then on the background. Ac-
cording to my way of judging depth, the pole was unmistakably
before me, possibly three feet away. Stretching out my arms to
protect my head, I charged with all my strength. The sensation
was the same - I went through the pole. This time I went all the
way to the floor. I stood up again. And standing up was perhaps
the most unusual of all the acts I performed that night. I thought
myself up! In order to get up I did not use my muscles and
skeletal frame in the way I am accustomed to doing, because
I no longer had control over them. I knew it the instant I hit
the ground. But my curiosity about the pole was so strong I
‘thought myself up’ in a kind of reflex action. And before I fully
realized I could not move, I was up.
I called to don Juan for help. At one moment I yelled fran-
tically at the top of my voice, but don Juan did not move. He
kept on looking at me, sideways, as though he didn’t want to
turn his head to face me fully. I took a step toward him, but in-
stead of moving forward I staggered backward and fell against
the wall. I knew I had rammed against it with my back, yet it did
not feel hard; I was completely suspended in a soft, spongy sub-
stance - it was the wall. My arms were stretched out laterally,
and slowly my whole body seemed to sink into the wall. I could
only look forward into the room. Don Juan was still watching
me, but he made no move to help me. I made a supreme effort to
jerk my body out of the wall, but it only sank deeper and deeper.
In the midst of indescribable terror, I felt that the spongy wall
was closing in on my face. I tried to shut my eyes but they were
fixed open.
136 The Teachings
I don’t remember what else happened. Suddenly don Juan
was in front of me, a short distance away. We were in the other
room. I saw his table and the dirt stove with the fire burning, and
with the comer of my eye I distinguished the fence outside the
house. I could see everything very clearly. Don Juan had brought
the kerosene lantern and hung it from the beam in the middle of
the room. I tried to look in a different direction, but my eyes
were set to see only straight forward. I couldn’t distinguish, or
feel, any pan of my body. My breathing was undetectable. But
my thoughts were extremely lucid. I was clearly aware of what-
ever was taking place in front of me. Don Juan walked towards
me, and my clarity of mind ended. Something seemed to stop
inside me. There were no more thoughts. I saw don Juan coming
and I hated him. I wanted to tear him apart. I could have killed
him then, but I could not move. At first I vaguely sensed a
pressure on my head, but it also disappeared. There was only one
thing left - an overwhelming anger at don Juan. I saw him only a
few inches from me. I wanted to claw him apart. I felt I was
groaning. Something in me began to convulse. I heard don Juan
talking to me. His voice was soft and soothing, and, I felt, in-
finitely pleasing. He came even closer and started to recite a
Spanish lullaby.
‘Lady Saint Ana, why does the baby cry? For an apple he has
lost. I will give you one. I will give you two. One for the boy and
one for you [?Senora Santa Ana, porque llora el nino? Por una
manzana que se le ha perdido. Yo le dare una. Yo le dare dos.
Una para el nino y otra para vos]’ A warmth pervaded me. It
was a warmth of heart and feelings. Don Juan’s words were a
distant echo. They recalled the forgotten memories of child-
hood.
The violence I had felt before disappeared. The resentment
changed into a longing - a joyous affection for don Juan. He said
I must struggle not to fall asleep; that I no longer had a body
and was free to turn into anything I wanted. He stepped back.
My eyes were at a normal level as though I were standing in
front of him. He extended both his arms towards me and told
me to come inside them.
The Teachings 137
Either I moved forward, or he came closer to me. His hands
were almost on my face - on my eyes, although I did not feel
them. ‘Get inside my chest,’ I heard him say. I felt I was en-
gulfing him. It was the same sensation of the sponginess of the
wall.
Then I could hear only his voice commanding me to look and
see. I could not distinguish him any more. My eyes were ap-
parently open for I saw flashes of light on a red field; it was as
though I was looking at a light through my closed eyelids. Then
my thoughts were turned on again. They came back in a fast
barrage of images - faces, scenery. Scenes without any coherence
popped up and disappeared. It was like a fast dream in which
images overlap and change. Then the thoughts began to diminish
in number and intensity, and soon they were gone again. There
was only an awareness of affection, of being happy. I couldn’t
distinguish any shapes or light. All of a sudden I was pulled up.
I distinctly felt I was being lifted. And I was free, moving with
tremendous lightness and speed in water or air. I swam like an
eel; I contorted and twisted and soared up and down at will. I
felt a cold wind blowing all around me, and I began to float like
a feather back and forth, down, and down, and down.
Saturday, 28 December 1963
I woke up yesterday late in the afternoon. Don Juan told me I
had slept peacefully for nearly two days. I had a splitting head-
ache. I drank some water and got sick. I felt tired, extremely
tired, and after eating I went back to sleep.
Today I felt perfectly relaxed again. Don Juan and I talked
about my experience with the little smoke. Thinking that he
wanted me to tell the whole story the way I always did, I began
to describe my impressions, but he stopped me and said it was
not necessary. He told me I had really not done anything, and
that I had fallen asleep right away, so there was nothing to talk
about.
‘How about the way I felt? Isn’t that important at all?’ I in-
sisted.
‘No, not with the smoke. Later on, when you learn how


138 The Teachings
to travel, we will talk; when you learn how to get into things.
‘Does one really «get into» things?’
‘Don’t you remember? You went into and through that wall.’
‘I think I really went out of my mind.’
‘No, you didn’t.’
‘Did you behave the same way I did when you smoked for the
first time, don Juan?’
‘No, it wasn’t the same. We have different characters.’
‘How did you behave?’
Don Juan did not answer. I rephrased the question and asked
it again. But he said he did not remember his experiences, and
that my question was comparable to asking a fisherman how he
felt the first time he fished.
He said the smoke as an ally was unique, and I reminded him
that he had also said Mescalito was unique. He argued that each
was unique, but that they differed in quality.
‘Mescalito is a protector because he talks to you and can guide
your acts,’ he said. ‘Mescalito teaches the right way to live. And
you can see him because he is outside you. The smoke, on the
other hand, is an ally. It transforms you and gives you power
without ever showing its presence. You can’t talk to it. But you
know it exists because it takes your body away and makes you as
light as air. Yet you never see it. But it is there giving you power
to accomplish unimaginable things, such as when it takes your
body away.’
‘I really felt I had lost my body, don Juan.’
‘You did.’
‘You mean, I really didn’t have a body?’
‘What do you think yourself?’
‘Well, I don’t know. All I can tell you is what I felt.’
‘That is all there is in reality - what you felt.’
‘But how did you see me, don Juan? How did I appear to
you?’
‘How I saw you does not matter. It is like the time when you
grabbed the pole. You felt it was not there and you went around
it to make sure it was there. But when you jumped at it you felt
again that it was not really there.’
The Teachings 139
‘But you saw me as I am now, didn’t you?’
‘No! You were NOT as you are now!’
‘True! I admit that. But I had my body, didn’t I, although I
couldn’t feel it?’
‘No! Goddammit! You did not have a body like the body you
have today!’
‘What happened to my body then?’
‘I thought you understood. The little smoke took your body.’
‘But where did it go?’
‘How in hell do you expect me to know that?’
It was useless to persist in trying to get a ‘rational’ explana-
tion. I told him I did not want to argue or to ask stupid ques-
tions, but if I accepted the idea that it was possible to lose my
body I would lose all my rationality.
He said that I was exaggerating, as usual, and that I did not,
nor was I going to, lose anything because of the little smoke.
Tuesday, 28 January 1964
I asked don Juan what he thought of the idea of giving the
smoke to anyone who wanted the experience.
He indignantly replied that to give the smoke to anyone would
be just the same as killing him, for he would have no one to guide
him. I asked don Juan to explain what he meant. He said I was
there, alive and talking to him, because he had brought me back.
He had restored my body. Without him I would never have
awakened.
‘How did you restore my body, don Juan?’
‘You will learn that later, but you will have to learn to do it
all by yourself. That is the reason I want you to learn as much
as you can while I am still around. You have wasted enough
time asking stupid questions about nonsense. But perhaps it is
not in your destiny to learn all about the little smoke.’
‘Well, what shall I do, then?’
‘Let the smoke teach you as much as you can learn.’
‘Does the smoke also teach?’
‘Of course it teaches.’
‘Does it teach as Mescalito does?’

140 The Teachings
‘No, it is not a teacher as Mescalito is. It does not show the
same things.’
‘But what does the smoke teach, then?’
‘It shows you how to handle its power, and to learn that you
must take it as many times as you can.’
‘Your ally is very frightening, don Juan. It was unlike any-
thing I ever experienced before. I thought I had lost my mind.’
For some reason this was the most poignant image that came
to my mind. I viewed the total event from the peculiar stand of
having had other hallucinogenic experiences from which to draw
a comparison, and the only thing that occurred to me, over and
over again, was that with the smoke one loses one’s mind.
Don Juan discarded my simile, saying that what I felt was its
unimaginable power. And to handle that power, he said, one has
to live a strong life. The idea of the strong life not only pertains
to the preparation period, but also entails the attitude of the
man after the experience. He said the smoke is so strong one can
match it only with strength; otherwise, one’s life would be shat-
tered to bits.
I asked him if the smoke had the same effect on everyone. He
said it produced a transformation, but not in everyone.
‘Then, what is the special reason the smoke produced the
transformation in me?’ I asked.
‘That, I think, is a very silly question. You have followed
obediently every step required. It is no mystery that the smoke
transformed you.’
I asked him again to tell me about my appearance. I wanted to
know how I looked, for the image of a bodiless being he had
planted in my mind was understandably unbearable.
He said that to tell the truth he was afraid to look at me; he
felt the same way his benefactor must have felt when he saw don
Juan smoking for the first time.
‘Why were you afraid? Was I that frightening?’ I asked.
‘I had never seen anyone smoking before.’
‘Didn’t you see your benefactor smoke?’
‘No.’
‘You have never seen even yourself?’
The Teachings 141
‘How could I?’
‘You could smoke in front of a mirror.’
He did not answer, but stared at me and shook his head. I
asked him again if it was possible to look into a mirror. He said
it would be possible, although it would be useless because one
would probably die of fright, if of nothing else.
I said, ‘Then one must look frightful.’
‘I have wondered all my life about the same thing,’ he said.
‘Yet I did not ask, nor did I look into a mirror. I did not even
think of that.’
‘How can I find out then?’
‘You will have to wait, the same way I did, until you give the
smoke to someone else - if you ever master it, of course. Then
you will see how a man looks. That is the rule.’
‘What would happen if I smoked in front of a camera and
took a picture of myself?’
‘I don’t know. The smoke would probably turn against you.
But I suppose you find it so harmless you feel you can play with
it.’
I told him I did not mean to play, but that he had told me
before that the smoke did not require steps, and I thought there
would be no harm in wanting to know how one looked. He cor-
rected me, saying that he had meant there was no necessity to
follow a specific order, as there is with the devil’s weed; all that
was needed with the smoke was the proper attitude, he said.
From that point of view one had to be exact in following the
rule. He gave me an example, explaining that it did not matter
what ingredient for the mixture was picked first, so long as the
amount was correct.
I asked if there would be any harm in my telling others about
my experience. He replied that the only secrets never to be re-
vealed were how to make the mixture, how to move around, and
how to return; other matters concerning the subject were of no
importance.



Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 15:42

Карлос КАСТАНЕДА
КНИГА 1. РАЗГОВОРЫ С ДОНОМ ХУАНОМ.


...Не имеет значения, что кто-либо говорит или делает... Ты сам должен быть безупречным человеком...
Дон Хуан
— Человек идет к знанию так же, как он идет на войну, полностью проснувшись, со страхом, с уважением и с абсолютной уверенностью. Идти к знанию или идти на войну как бы то ни было иначе — является ошибкой. И тот, кто совершает ее, доживет до того, чтобы сожалеть о содеянных шагах.
Я спросил его, почему это так, и он ответил, что, когда человек выполняет эти условия, то для него не существует ошибок, с которыми ему придется считаться: при всех условиях его действия теряют бестолковый (мечущийся) характер действия дурака. Если такой человек терпит поражение, проигрывает, то он проигрывает только битву, и по этому поводу у него не будет начальных сожалений.

Его собственный олли был в «дымке», сказал он, но не стал распространяться о природе дыма. Я спросил его об этом. Он промолчал.

— Может ли твой олли защитить тебя от нее.
— Нет, дымок только говорит мне, что делать. А защищить себя должен я сам.

— Я уже сказал, что должен защищаться, следуя указаниям своего олли — дымка. И настолько, насколько я знаю, дымок может сделать все. Если ты хочешь узнать что бы то ни было в возникшем вопросе, то дымок тебе скажет. И он даст тебе не только знания, но и средства для проведения его в жизнь. Это самый чудесный олли, какого только может иметь человек.
— Является ли дымок более лучшим олли для каждого?
— Он не одинаков для каждого. Многие его боятся и не станут касаться его, даже приближаться к нему. Дымок, как и все остальное, не создан для всех нас.
— Какого рода дымок он собой представляет?
— Дымок волшебников.
В его голосе было заметное преклонение. То, чего я ни разу в нем не замечал.
— Я начну с того, что мой бенефактор сказал мне, когда начал учить меня об этом. Хотя в то время, так же, как и ты, я, пожалуй, не мог понять этого.
«Трава дьявола» — для тех, кто ищет силу. Дымок для тех, кто хочет наблюдать и видеть. И, по-моему, дымок не имеет равных. Если однажды человек вступил в его владения, то любая другая сила оказывается под его командой. Это чудесно. Конечно, это потребует всей жизни. Уходят годы только на знакомство с его двумя жизненными частями: трубкой и курительной смесью. Трубка была дана мне моим бенефактором, и после столь долгого обращения с ней, она стала моей. Она вросла в мои руки. Передать ее в твои руки, например, будет действительно задачей для меня и большим достижением для тебя, если ты добьешься успеха. Трубка будет чувствовать напряжение от того, что ее держит кто-то другой; если один из нас сделает ошибку, то не будет никакого способа предотвратить то, что трубка сама по себе расколется или выскользнет своей силой из наших рук и разобьется, даже, если она упадет на кучу соломы. Если это когда-нибудь случится, это будет означать конец для нас обоих. В особенности для меня. Невероятными путями дымок обратится против меня.
— Как он может обратиться против тебя, если это твой олли ?
Мой вопрос, казалось, прервал поток его мыслей. Долгое время он не отвечал.
— Трудность составных частей, — внезапно продолжил он, — делает курительную смесь одной из самых опасных субстанций, какие я знаю. Никто не может приготовить ее без того, чтобы не быть пораженным. Она смертельно ядовита для каждого, кроме протеже дымка. Трубка и смесь требуют самой интимной заботы. И человек, пытающийся учиться, должен подготовить себя, ведя усердную, спокойную жизнь. Его действия столь ужасающи, что лишь очень сильный человек может выдержать даже небольшую затяжку. Все пугает и запутывает сначала, но каждая следующая затяжка проясняет вещи. И внезапно мир открывается заново. Невообразимо. Когда это случится, то дымок оказывается олли этого человека. Он открывает любые секреты, позволяя ему входить в неощутимые миры.
Это величайшее качество дымка. Это его величайший дар. Он выполняет такую функцию, не причиняя ни малейшего вреда. Я называю дымок истинным олли.
Как обычно, мы сидели перед его домом, где земляной пол всегда чист и хорошо утоптан, внезапно он поднялся и вошел в дом. Через несколько минут он вернулся с узким свертком и снова уселся.
— Это моя трубка, — сказал он.
Он наклонился ко мне и показал мне трубку, которую было он вытащил из чехла, сделанного из зеленой парусины. Она была, пожалуй, 22-25 см длиной. Чубук был из красного дерева. Он был гладким, без украшений. Чашечка трубки тоже, казалось, сделана была из дерева, но она была довольно громоздка по сравнению с тонким чубуком. Она была гладкая до блеска, темно-серого цвета, почти как каменный уголь.
Он подержал трубку перед моим лицом. Я думал, что он подает ее мне. Я протянул руку, чтобы взять ее, но он быстро отдернул свою руку обратно.
— Эта трубка была дана мне моим бенефактором, — сказал он, — в свою очередь я передам ее тебе. Но сначала ты должен знать ее. Каждый раз, когда ты будешь приезжать сюда, я буду давать ее тебе. Начнешь с прикосновения к ней. Держи ее очень немного сначала, пока ты и трубка не привыкнете друг к другу. Затем положи ее в свой карман или, может, за пазуху и, наконец, медленно и осторожно поднеси ее ко рту. Все это должно делаться мало-помалу. Когда связь установится, ты будешь курить из нее. Если ты последуешь моему совету и не будешь спешить, то дымок может стать и твоим предпочитаемым олли.
Он вручил мне трубку, но не выпускал ее из своих рук. Я протянул правую руку.
— Обеими руками.
Я коснулся трубки на очень короткий момент обеими руками. Он не полностью протянул ее мне, так, что я не мог ее взять, а мог лишь коснуться ее. Затем он спрятал ее обратно.
— Первый шаг в том, чтобы полюбить трубку. Это требует времени.
— Может трубка невзлюбить меня?
— Нет. Трубка не может невзлюбить тебя, но ты должен научиться любить ее, чтобы к тому времени, когда ты будешь курить, трубка помогла бы тебе не бояться.
— Что ты куришь, дон Хуан?
— Это.
Он расстегнул воротник и показал скрытый под рубашкой небольшой мешочек, который висел у него на шее наподобие медальона. Он вынул его, развязал и очень осторожно отсыпал на ладонь немного содержимого.
Настолько, касколько я мог судить, смесь выглядела, как тонко натертые чайные листья, варьирующие по окраске от темно-коричневого до светло-зеленого с несколькими пятнышками ярко-желтого.Он возвратил смесь в мешочек обратно, закрыл его, завязал ремнем и опять спрятал под рубашкой.
— Что это за смесь?
— Там масса вещей. Добыча всех составных частей — очень трудное предприятие. Нужно далеко путешествовать. Маленькие грибы (грибочки – лос хонгуитос), необходимые для приготовления смеси, растут только в определенное время года и только в определенных местах.
— У тебя есть разные виды смеси для разных видов помощи, в которой у тебя может быть нужда?
— Нет. Есть только дымок один, и нет другого, подобного ему. —
он показал на мешочек, висевший на его груди, и поднял трубку, которая у него была зажата между колен.
— Эти двое — одно. Одно не может быть без другого. Эта трубка и секрет этой смеси принадлежали моему бенефактору. Они были переданы ему точно так же, как мой бенефактор передал их мне. Эта смесь, хотя ее и трудно приготовить, восполнима. Ее секрет лежит в ее составных частях и в способе их сбора и обработки. Трубка же — предмет на всю жизнь. За ней следует следить с бесконечной заботой. Она прочна и крепка. Но ее никогда не следует ни обо что ударять. Ее надо держать сухими руками. Никогда не браться за нее, если руки потные и пользоваться ею лишь находясь в одиночестве. И никто, абсолютно никто не должен видеть ее, разве что ты намерен ее передать этому человеку. Вот чему мой бенефактор учил меня. И именно так я обращался со своей трубкой всю мою жизнь.
— Что случится, если ты утеряешь или сломаешь трубку?
— Я умру.
— Все трубки магов такие, как твоя?
— Не все имеют трубки, подобные моей, но я знаю некоторых, у кого они есть.
— Можешь ли ты сам сделать трубку, такую, как эта, дон Хуан? — настаивал я. — Предположим, что ты не имел бы ее. Как бы ты передал мне трубку, если бы ты хотел это сделать?
— Если бы у меня не было трубки, то я бы не мог; да и не захотел бы тебе ее передать. Я бы дал тебе взамен что-нибудь еще.
Казалось, что он почему-то мною недоволен. Он положил свою трубку очень осторожно в чехол, который, должно быть, имел вкладыш из мягкого материала, потому что трубка, которая входила в чехол, скользнула внутрь очень мягко. Он пошел в дом убирать трубку.

27 января 1962 года.
Этим утром, как только я вошел в его дом, дон Хуан сказал мне, что он собирается показать мне, как готовить курительную смесь.
Мы пошли в холмы и далеко углубились в один из каньонов. Он остановился возле высокого тонкого куста, чей цвет заметно контрастировал с окружающей растительностью. Чапараль вокруг куста был желтоватым, тогда как куст был ярко-зеленым.
— С этого деревца ты должен собрать листья и цветы, — сказал он. — время нужное для этого: день всех душ.
Он вынул нож и срезал конец тонкой ветви. Он выбрал другую подобную же веточку и тоже срезал у нее верхушку. Он повторил это действие, пока у него в руках не оказалась горсть верхушек тонких веточек. Затем он сел на землю.
— Смотри сюда, — сказал он. — я срезал все эти ветки выше развилки, созданной двумя или более стеблями с листьями. Видишь? Они все одинаковы. Я использовал только верхушку каждой ветви, где листья свежие и нежные. Теперь нам надо найти тенистое место.
Мы шли, пока он не нашел то, что искал. Он вытащил тонкий длинный шнурок из своего кармана и привязал его к стволу и нижним ветвям двух кустов, сделав наподобие бельевой веревки, на которую повесил веточки, срезами вверх. Он расположил их вдоль шнурка равномерно: подвешенные за развилки между листьями и стеблем, они напоминали длинный ряд всадников в зеленой одежде.
— Следует смотреть, чтобы листья сохли в тени, — сказал он. — место должно быть потайным и труднодоступным. Таким образом листья защищены. Их следует ставить сушить в таком месте, где их почти невозможно найти. После того, как они высохнут, их следует положить в кувшин и запечатать.
Он снял листья со шнурка и забросил их в ближайший куст. Очевидно, он хотел мне показать лишь процедуру.
Мы продолжали идти, и он сорвал три различных цветка, сказав, что они также являются составными частями и должны собираться в то же самое время. Но цветы должны быть положены в разные глиняные горшки и сохнуть в темноте. Каждый горшок должен быть запечатанным. Он сказал, что функция листьев и цветов в том, чтобы смягчить (подсластить) курительную смесь.Мы вышли из каньона и пошли к руслу реки. После длинного обхода мы вернулись к его дому. Поздно вечером мы сели в его собственной комнате, что он редко разрешал мне делать, и он рассказал о последней составной части — грибах.
Действительный секрет смеси лежит в грибах, — сказал он.
— Это самый трудный для сбора ингредиент. Путешествие к местам, где они растут — трудное и опасное. А собрать именно те грибы, какие нужно — еще более трудно. Там есть другие виды грибов, растущие вокруг, от которых пользы нет. Они испортят хорошие грибы, если будут сохнуть вместе с ними. Нужно время, чтобы научиться хорошо распознавать грибы и не делать ошибок. Серьезный вред будет результатом использования не тех грибов, какие нужны: вред для человека и вред для трубки. Я знал людей, которые умерли на месте от того, что использовали не ту смесь.
Как только грибы собраны, они складываются в кувшин, поэтому уже нет способа перепроверить их. Видишь ли, следует искрошить их для того, чтобы протолкнуть через узкое горлышко кувшина.
— Как можно избежать ошибки?
— Надо быть осторожным и знать, как выбирать. Я говорил тебе, что это трудно. Не каждый может приручить дымок. Большинство людей даже не делают попыток.
Сколько времени ты держишь грибы в кувшине?
— В течение года. Все остальные ингредиенты тоже запечатываются на год. Затем их поровну отмеряют и по отдельности размалывают в очень мелкий порошок. Грибки не нуждаются в размалывании, потому что они уже сами собой превращаются за это время в очень мелкую пыль. Все, что остается с ними делать, так это размять комки. Четыре части грибков смешиваются с одной частью всех инградиентов, смешанных вместе. Все это хорошо перемешивается и складывается в мешочек, подобный моему, — он показал на мешочек, висящий у него под рубашкой. — затем все ингредиенты собираются вновь и после того, как они убраны сушиться, ты готов курить смесь, которую только что приготовил. В твоем случае ты будешь курить в следующем году. А через год после этого смесь будет полностью твоя, потому что ты соберешь ее сам. Первый раз, когда ты будешь курить, я зажгу для тебя трубку. Ты выкуришь всю смесь в мешочке и будешь ждать. Дымок придет, ты почувствуешь его. Он освободит тебя, чтобы ты мог видеть все, что захочешь увидеть. Прямо говоря, это несравненный олли. Но кто бы ни искал его, должен иметь намерение и волю недоступные. Они нужны ему, во-первых, потому, что он должен намереваться и хотеть своего возвращения, иначе дымок не отпустит его обратно, во-вторых, он должен иметь намерение и волю, чтобы запомнить все, что бы дымок ни позволил ему увидеть. Иначе не выйдет ничего другого, как обрывки тумана в голове.

6 июня 1962 года.
Мы с доном Хуаном отправились в путешествие в конце дня 28 июня. Он сказал, что мы едем поискать грибы в штате чиуауа. Он сказал, что путешествие будет долгим и трудным. Он был прав. Мы прибыли в небольшой шахтерский городок на севере штата чиуауа в 10 часов вечера 27 июня. От места, где я поставил машину, мы прошли на окраину, к дому его друзей, индейца из племеня тарахумара и его жены. Там мы спали.


Около мили мы шли по грунтовой дороге. Оттуда мы пересекли поле и через два часа были у подножья холмов на юге города. Мы поднялись по пологому склону в юго-западном направлении. Когда мы достигли крутизны, дон Хуан сменил направление и мы пошли по возвышенности на восток.

Вокруг в изобилии росли кактусы различных видов, но я не мог найти среди них пейот.
Мы снова отправились в путь и к трем часам пришли в длинную узкую долину с крутыми склонами. Я чувствовал себя странно возбужденным при мысли о том, что увижу пейот, который никогда не видел в его естественной среде. Мы вошли в долину и прошли около 150 метров, когда я внезапно заметил три определенных растения пейота. Они срослись вместе, выступив над землей примерно на несколько дюймов перело мной слева от тропы. Они выглядели, как круглые мясистые зеленые розы. Я побежал к ним, указывая на них дону Хуану.
Он не обращал на меня внимания и намеренно обращал ко мне спину, уходя дальше. Я понял, что сделал что-то неправильно, и всю вторую половину дня мы шли в молчании, медленно передвигаясь по плоской равнине, которая была покрыта мелкими острыми камнями. Мы двигались среди кактусов, вспугивая полчища ящериц, и время от времени одинокую птицу. Я прощел три дюжины растений пейота, не говоря ни слова.
Мы были в шесть часов у подножия гор, которые ограничивали долину. Мы взобрались на склон. Дон Хуан бросил свой мешок и сел. Я опять был голоден, но пищи у нас не соталось. Я предложил собирать мескалито и вернуться в город. Дон Хуан выглядел раздраженным и сделал чмокающий звук губами. Он сказал, что мы проведем здесь ночь.
Мы сидели спокойно. Слева была скала, а справа долина, которую мы пересекли. Она тянулась довольно далеко и казалась шире и не такой плоской, как я думал.
— Завтра мы начнем обратный путь, — сказал дон Хуан, не глядя на меня и указывая на долину. — мы будем идти назад и собирать его, пересекая долину. То есть мы будем подбирать его только тогда, когда он будет прямо на нашем пути. «Он» будет находить нас и никак иначе. Он найдет нас, если захочет.
7
Сбор составных частей и подготовка их для курительной смеси составили годовой цикл. В первый год дон Хуан учил меня процедуре. В декабре 1962 года, на второй год, когда цикл был возобновлен, дон Хуан просто руководил мной, я собирал составные части сам, приготовил их и отложил до следующего года.
В декабре 1963 года новый цикл начался в третий раз. Дон Хуан тогда показал мне, как объединять высушенные составные части смеси, которые я собрал и приготовил годом раньше. Он положил курительную смесь в небольшой кожаный мешочек. И мы опять взялись за сбор различных составных частей на следующий год.
Дон Хуан редко упоминал «дымок» в течение года, который промелькнул между сборами. Однако, каждый раз, когда я приезжал навещать его, он давал мне подержать свою трубку, и процедура «знакомства» с трубкой развивалась так, как он ее описал. Он клал мне трубку в руки постепенно. Он требовал абсолютной и тщательной моей концентрации на этом действии и давал мне совершенно исчерпывающие указания. Любая небрежность с трубкой, сказал он, неизбежно приведет к его или к моей смерти.
Как только закончился третий цикл сбора и приготовления, дон Хуан начал говорить, в первый раз за более, чем годовой период, о дымке, или об олли.

23 декабря 1963 года.
Мы возвращались на машине к его дому после сбора желтых цветков для смеси. Они были одной из необходимых частей. Я сделал замечание, что в этом году мы не следуем тому примеру в сборе составных частей, которому мы следовали в прошлом году. Он засмеялся и сказал, что дымок не поддается настроениям или обидам, как «трава дьявола». Для дымка не важен порядок сбора ингредиентов; все, что требовалось, так это то, чтобы человек, употребляющий смесь, был аккуратен и точен.
Я спросил дона Хуана, что мы будем делать со смесью, которую он приготовил и отдал мне на хранение. Он ответил, что эта смесь моя и добавил, что мне надо воспользоваться ею как можно скорее. Я спросил, сколько ее требуется каждый раз. Небольшой мешочек, который он мне дал, содержал примерно втрое больше, чем содержит небольшая пачка табака.
Он сказал, что мне надо использовать содержимое мешочка за один год, а сколько мне будет нужно каждый отдельный раз при курении — так это мое личное дело.
Я захотел узнать, что случится, если я не использую весь мешочек. Дон Хуан сказал, что ничего не случится, дымок ничего не требует. Сам он больше не нуждается в курении и все же он каждый год приготавливает новую смесь. Затем он поправился и сказал, что ему редко бывает нужно курить. Я спросил, что он делает с неиспользованной смесью, но он не ответил. Он сказал, что смесь уже нехороша, если не использована в течение одного года.В этой точке мы вступили в большой спор. Я неправильно выразил свой вопрос, и его ответы казались неясными. Я хотел знать, потеряет ли смесь свои галлюциногенные свойства или силу через год, делая таким образом годовой цикл необходимостью, но он настаивал, что смесь через любое время не теряет свои свойства. Единственное, что происходит, — сказал он, — что человеку она больше не нужна, так как он сделал новый запас. Ему нужно избавиться от неиспользованной старой смеси особым образом, который в данный момент дон Хуан не хотел мне открыть.

24 декабря 1963 года.
— Ты сказал, дон Хуан, что тебе более не нужно курить?
— Да, потому что дымок — мой олли, мне не нужно больше курить. Я могу вызвать его в любое время и в любом месте.
— Ты хочешь сказать, что он приходит к тебе даже, если ты не куришь?
— Я имею в виду, что я прихожу к нему свободно.
— Смогу ли я тоже делать это?
— Да, если тебе удастся сделать его своим олли.

31 декабря 1963 года.
Во вторник, 25 декабря, я имел первый опыт встречи с олли дона Хуана, дымком. Весь день я крутился вокруг него и угождал ему. Мы вернулись в его дом к концу дня. Я заметил, что мы ничего не ели весь день. Но ему совершенно не было дела до всего этого.
Вместо этого он начал говорить мне, что совершенно необходимо для меня познакомиться с дымком. Он сказал, что я сам должен испытать это, чтобы понять, насколько он важен, как олли.
Не давая мне возможности что-либо сказать, дон Хуан сообщил мне, что он собирается зажечь свою трубку для меня прямо сейчас. Я попытался разубедить его, утверждая, что я не считаю себя готовым. Я сказал ему, что, мне кажется, я еще недостаточно долго держал трубку просто в руках. Но он сказал, что мне осталось мало времени учиться и мне придется пользоваться трубкой вскоре.
Он вынул трубку из ее футляра и погладил ее. Я сел на пол рядом с ним и отчаянно пытался заболеть и спасовать, сделать все, что угодно, чтобы избежать этого неизбежного круга.
В комнате было почти темно. Дон Хуан зажег керосиновую лампу и поставил ее в угол. Обычно лампа поддерживала в комнате относительную полутьму, и ее желтоватый свет всегда успокаивал.
На этот раз, однако, свет казался тусклым и необычайно красным, он нервировал. Дон Хуан развязал свой мешок со смесью, не снимая его с тесьмы, накинутой на шею. Он поднес трубку к себе вплотную, взял ее внутрь рубашки и положил немного смеси в чашечку трубки. Он велел мне наблюдать, указав, что, если сколько-то смеси просыплется, то она попадет к нему за рубашку.
Дон Хуан наполнил чашечку, затем завязал мешочек одной рукой, держа трубку в другой. Он поднес небольшое глиняное блюдо, дал его мне и попросил принести угольков снаружи.
Я пошел за дом и, взяв несколько углей из печки, вернулся назад. Я чувствовал глубокое любопытство.
Я сел рядом с доном Хуаном и подал ему блюдо. Он взглянул на него и заметил, что угли слишком большие. Он хотел поменьше, которые войдут внутрь чашечки трубки. Я пошел назад к печке и взял то, что требовалось. Он взял новое блюдо углей и поставил его перед собой.
Он сидел со скрещенными ногами. Взглянув на меня уголком глаза, он наклонился вперед так, что его подбородок почти коснулся углей. Он держал трубку в левой руке и исключительно быстрым движением правой руки схватил пылающий уголек и положил его в чашечку трубки. Затем он снова сел прямо. Держа трубку обеими руками, он поднес ее к губам и три раза пыхнул дымом. Он протянул руки ко мне и повелительным шепотом сказал, чтоб я взял трубку в руки и курил.
На секунду мне пришла мысль отказаться от трубки и убежать, но дон Хуан вновь потребовал, все еще шепотом, чтобы я взял трубку и курил.
Я взглянул на него. Его глаза были фиксированы на мне, но его взгляд был дружеским, понимающим. Было ясно, что я сделал выбор давным-давно, и здесь нет выбора — только делать то, что он сказал.
Я взял трубку и чуть не уронил ее. Она была горячей. Я приложил ее ко рту с исключительной осторожностью, так как я воображал, что ее жар будет невыносим на моих губах. Но я совсем не почувствовал жара.
Дон Хуан велел мне вдохнуть. Дым затек ко мне в рот и, казалось, циркулировал там. Он был тяжелый. Я чувствовал, что как будто у меня полный рот дроби. Сравнение пришло мне на ум, хотя я никогда не держал дроби во рту. Дым был подобен ментолу, и во рту у меня внезапно стало холодно. Это было освежающее ощущение.

— Еще! Еще! — услышал я шепот дона Хуана.
Я почувствовал, что дым свободно просачивается внутрь моего тела, почти без моего контроля. Мне больше не нужно было подталкиваний дона Хуана. Механически я продолжал вдыхать.
Внезапно дон Хуан наклонился и взял у меня из рук трубку. Он вытряс пепел на блюдо с углями очень осторожно, затем послюнил палец и покрутил им в чашечке, прочищая бока. Несколько раз он продул мундштук. Я видел, как он положил трубку обратно в ее чехол. Его действия привлекли мой интерес.
Когда он почистил трубку и убрал ее, он уставился на меня, и тут только я почувствовал, что все мое тело онемело и стало ментолизированным. Все лицо отяжелело и челюсти блестели. Я не мог удержать рот закрытым, но потока слюны не было. Рот мой горел от сухости, и все же я не чувствовал жажды. Я начал ощущать необычайное тепло по всей голове. Холодный жар! Дыхание, казалось, разрывало ноздри и верхнюю губу каждый раз, как я вдыхал. Но оно не обжигало. Оно жгло, как кусок льда.Дон Хуан сидел рядом со мной справа и, не двигаясь, держал чехол с трубкой прижатым к полу, как бы удерживая его силой. Мои ладони были тяжелыми. Мои руки ломило, они оттягивали плечи вниз. Нос у меня тек. Я вытер его тыльной стороной ладони, и моя верхняя губа была стерта. Я вытер лицо и стер с него все мясо! Я таял! Я чувствовал себя так, как если бы моя плоть действительно таяла. Я вскочил на ноги и попытался ухватиться за что-нибудь, за что угодно, что могло бы поддержать меня. Я испытывал ужас, какой никогда не испытывал раньше.
Я схватился за столб, который был у дона Хуана в центре комнаты. Я стоял там секунду, затем я повернулся взглянуть на него. Он все еще сидел неподвижно, держа свою трубку и глядя на меня. Мое дыхание было болезненно горячим (или холодным?). Оно душило меня. Я наклонил голову, чтобы дать ей отдохнуть на столбе, но, видимо, я промахнулся, и моя голова продолжала наклоняться, пройдя ту точку, где был столб. Я остановился, когда уже чуть не упал на пол.
Я выпрямился, когда столб был тут, перед моими глазами. Я снова попытался прислонить к нему голову. Я старался управлять собой и не отклоняться и держал глаза открытыми, наклоняясь вперед, чтобы коснуться столба лбом. Он был в нескольких дюймах от моих глаз, но когда я положил голову на него, то у меня было крайне странное ощущение, что моя голова прошла прямо сквозь столб. В отчаянных попытках разумного объяснения я решил, что мои глаза искажают расстояние и что столб, должно быть, от меня где-нибудь метрах в трех, хотя я его и вижу прямо перед собой. Тогда я принял логический, разумный метод определить местонахождение столба. Я начал двигаться боком вокруг него шаг за шагом. Мой довод был в том, что, двигаясь таким образом вокруг столба, я, пожалуй, смогу сделать круг, более чем 1.5 метра в диаметре, если столб был действительно в 10 футах от меня, то есть вне досягаемости моей руки, то придет момент, когда я буду к нему спиной. Я считал, что в этот момент столб исчезнет, так как в действительности он будет сзади от меня.
Я начал крутить вокруг столба, но он все время оставался у меня перед глазами. В отчаянии и замешательстве, я схватил его обеими руками, но мои руки прошли сквозь него. Я схватил воздух. Я тщательно рассчитал расстояние между собой и столбом. По-моему, тут было полтора метра. Некоторое время я играл с восприятием расстояния, поворачивая голову с боку на бок по очерели фокусируя каждый глаз то на столбе, то на окружающем его.
Согласно моему восприятию расстояния, столб определенно и несомненно был передо мной, примерно в полутора метрах. Протянув руки, чтобы предохранить голову, я изо всех сил бросился на него. Ощущение было тем же самым: я прошел сквозь столб. На этот раз я грохнулся на пол.
Я снова встал, вставание было, пожалуй, наиболее необычным из всех действий, которые я когда-либо делал. Я поднял себя мыслью! Для того, чтобы встать, я не пользовался мышцами и скелетной системой, как я привык делать, потому что я больше не имел над ними контроля. Я понял это в тот момент, когда упал на пол. Но мое любопытство к столбу было столь сильным, что я мыслью поднял себя наподобие рефлекторного действия. И прежде, чем я полностью понял, что я не могу больше двигаться, я уже поднялся.
Я позвал дона Хуана на помощь. Один раз я даже взвыл в полный голос, но дон Хуан не двинулся. Он продолжал искоса смотреть на меня, как если бы ему не хотелось повернуть голову, чтобы взглянуть на меня прямо. Я сделал шаг к нему, но вместо того, чтобы двигаться вперед, я качнулся назад и упал на стену. Я знал, что столкнулся с ней спиной, но она не ощутилась твердой: я был погружен в мягкую губкообразную субстанцию, — это была стена. Мои руки были расставлены в стороны, и медленно все мое тело, казалось, тонуло в стене. Я мог только смотреть вперед, в комнату. Дон Хуан все еще смотрел на меня, но он не сделал никаких попыток помочь мне. Я сделал сверхусилие, чтобы выдернуть свое тело из стены, но оно лишь тонуло все глубже и глубже. В неописуемом ужасе я чувствовал, что губкообразная стена смыкается на моем лице. Я попытался закрыть глаза, но они не закрывались.
Я не помню, что еще случилось. Внезапно дон Хуан оказался передо мной, мы были в соседней комнате. Я видел его стол и горячую глиняную печь. Уголком глаза я различил ограду за домом. Я все еще мог видеть очень ясно. Дон Хуан принес керосиновую лампу и повесил ее в центре комнаты. Я попытался посмотреть в другую сторону, но мои глаза смотрели только вперед. Я не мог ни различить, ни почувствовать ни одну из частей своего тела. Мое дыхание было неощутимо. Но мысли мои были исключительно ясными. Я ясно сознавал все, что происходило передо мной. Дон Хуан подошел ко мне, и моя ясность мысли закончилась. Что-то, казалось, остановилось во мне, мыслей больше не было.
Я увидел, что дон Хуан подходит ко мне и ненавидел его. Я хотел разорвать его на части. Я мог бы убить его тогда, но не мог двинуться. Сначала я чувствовал неясное давление на голову, но оно также исчезло. Оставалась еще одна вещь — всепоглощающая злоба на дона Хуана. Я видел его всего в каких-то нескольких дюймах от себя. Я хотел рвать его. Я чувствовал, что рычу. Что-то во мне начало содрогаться.
Я услышал, что дон Хуан говорит со мной. Его голос был мягким и успокаивающим, и я чувствовал бесконечное удовольствие. Он подошел еще ближе и стал читать испанскую колыбельную:
«леди св. Анна, почему дитя плачет? Из-за яблока, что оно потеряло. Я дам тебе одно. Я дам тебе два. Одно для ребенка, одно — для тебя».
Теплота охватила меня. Это была теплота сердца и чувств. Слова дона Хуана были далеким эхом. Они поднимали далекие воспоминания детства.
Ненависть, которую я перед тем чувствовал, исчезла. Неприязнь сменилась на притягивающую радостную любовь к дону Хуану. Он сказал, что я должен стараться не спать, что у меня нет больше тела, и я могу превратиться во что угодно, во что захочу. Он отступил назад. Мои глаза были на нормальном уровне, как если бы я стал рядом с ним. Он вытянул руки перед собой и велел мне войти в них.
То ли я двинулся вперед, то ли он подошел ближе ко мне. Его руки были почти на моем лице — на моих глазах, хотя я их не чувствовал.
— Зайди ко мне в грудь, — услышал я, как он сказал.
Я почувствовал, что я поглощаю его. Это было то же самое ощущение, что и губкообразность стены. Затем я слышал только его голос, приказывающий мне смотреть и видеть.
Его я больше не мог различать. Мои глаза были, очевидно, открыты, так как я видел вспышки света на красном фоне. Это было, как если б я смотрел на свет через сомкнутые веки. Затем мои мысли стали убывать в количестве и интенсивности и исчезли совсем. Было лишь осознание счастья.
Я не мог различить каких-либо изменений освещения. Совершенно внезапно я был вытолкнут на поверхность. Я определенно чувствовал, что меня откуда-то подняли. И я был свободен двигаться с огромной скоростью в воде или в воздухе. Я плавал, как угорь. Я извивался и крутился, взмывал и опускался по желанию. Я чувствовал, как холодный ветер дует повсюду вокруг меня, и я начал парить, как перышко, вперед и назад, туда и сюда, вниз и вниз, и вниз, и вниз.

28 декабря 1963 года.
Я проснулся вчера во второй половине дня. Дон Хуан сказал, что я мирно проспал почти двое суток. У меня была тяжесть в голове. Я выпил воды и мне стало очень нехорошо. Я чувствовал себя усталым, исключительно усталым, и после еды я опять лег спать.Сегодня я уже чувствовал себя полностью отдохнувшим. Мы с доном Хуаном говорили о моем опыте с маленьким дымком. Думая, что он хочет, чтоб я рассказал ему всю историю так же, как я делал это всегда, я начал описывать свои впечатления, но он остановил меня, сказав, что это ненужно. Он сказал мне, что в действительности я ничего не сделал и что я сразу уснул, поэтому и говорить не о чем.
— Но как насчет того, что я чувствовал? Разве это совсем не важно? — настаивал я.
— Нет. Не с дымком. Позднее, когда ты научишься путешествовать, мы поговорим. Когда ты научишься проникать внутрь предметов.
— Разве действительно проникают внутрь предетов?
— разве ты не помнишь? Ты проник сквозь эту стену?
— Я думаю, что в действительности я сошел с ума.
— Нет, ты не сошел с ума.
— Я вел себя так же, как ты, дон Хуан, когда ты курил впервые?
— Нет, это было не так. У нас разные характеры.
— Как ты себя вел?
Дон Хуан не ответил. Я перефразировал вопрос и задал его снова. Но он сказал, что не помнит своих впечатлений и что мой вопрос равносилен тому, что спрашивать у старого рыбака, какие у него были впечатления, когда он удил впервые. Он сказал, что дымок, как олли, уникален, и я напомнил ему, что он также говорил, что мескалито уникален. Он настаивал, что каждый из них уникален, но что они различаются качественно.
— Мескалито — защитник, потому что он разговаривает с тобой и может направлять твои поступки, — сказал он. Мескалито учит правильному образу жизни. И ты можешь видеть его, потому что он вне тебя. Дымок же — это олли. Он изменяет тебя и дает тебе силу, не показывая даже своего присутствия. С ним нельзя говорить. Но ты знаешь, что он существует, потому что он убирает твое тело и делает тебя легким, как воздух. И все же ты никогда не видишь его. Но он тут и дает тебе силу для совершения невообразимых дел, такую же, как и когда убирает твое тело.
— Я действительно чувствовал, что потерял свое тело, дон Хуан.
— Ты терял.
— Ты имеешь в виду, что у меня действительно не было тела?
— Что т ы с а м думаешь?
— Ну, я не знаю. Все, что я могу сказать тебе, так это то, что я чувствовал.
— Все это и есть в реальности то, что ты чувствовал.
— Но как ты видел меня, дон Хуан? Каким я казался тебе?
— Как я тебя видел — это не важно. Это как в тот раз, когда ты ловил столб. Ты чувствовал, что он не здесь, и ты ходил вокруг него, чтобы убедиться, что он здесь. Но когда ты прыгнул на него, ты опять почувствовал, что в действительности его здесь нет.
— Но ты видел меня таким, какой я сейчас, не так ли?
— Нет! Ты не был таким, какой ты сейчас.
— Верно. Я согласен с этим. Но у меня было мое тело, да, хотя я мог его не чувствовать?
— Нет! Проклятье! У тебя не было такого тела, как то тело, которое у тебя есть сейчас!
— Что случилось в таком случае с моим телом?
— Я думал, что ты понял: маленький дымок взял твое тело.
— Но куда же оно ушло?
— Откуда же, черт возьми, ты считаешь, я буду знать это?
Бесполезно было упорствовать в попытках получить рациональные объяснения. Я сказал ему, что я не хочу спорить или задавать глупые вопросы, но если я соглашусь с мыслью, что можно терять свое тело, то я потеряю свою рациональность. Он сказал, что я преувеличиваю, как обычно, и что я теперь не теряю и не потеряю ничего из-за маленького дымка.

28 января 1964 года.
Я спрашивал дона Хуана, что он думает о том, чтобы дать попробовать дымок кому-нибудь, кто захочет испытать такой опыт. Он убежденно сказал, что дать дымок любому будет совершенно то же самое, что и убить его, потому что им некому будет руководить. Я попросил дона Хуана объяснить, что он имеет в виду, он сказал, что я тут, живой и говорю с ним, потому что он вернул меня назад. Он сохранил мое тело. Без него я бы никогда не проснулся.
— Как ты сохранил мое тело, дон Хуан?
— Ты узнаешь об этом позднее, но ты должен научиться все это самостоятельно. Вот почему я хочу, чтобы ты научился как можно большему, пока я с тобой. Ты потерял достаточно много времени, задавая мне глупые вопросы о чепухе. Но может быть, это и не твое призвание: научиться всему о маленьком дымке.
— Ну, а что же я тогда буду делать?
— Позволь дымку обучать тебя столькому, сколькому ты сможешь научиться.
— Разве дымок тоже учит?
— Конечно, он учит.
— Он учит также, как мескалито?
— Нет, он не такой учитель, как мескалито. Он не показывает тех же вещей.
— Но чему же тогда учит дымок?
— Он показывает, как обращаться с его силой и научиться принимать его так часто, как только сможешь.
— Твой олли очень пугающий, дон Хуан. Это не было похоже ни на что из того, что я испытывал ранее. Я думал, что я сошел с ума.
По какой-то причине это была самая упорная мысль, которая приходила мне в голову. Я воспринимал все с точки зрения человека испытавшего и другие галлюциногенные опыты, с которыми можно сравнивать, и единственное, что мне приходило в голову, что с маленьким дымком теряешь рассудок.
Дон Хуан рассеивал мои опасения, говоря, что то, что я чувствовал, было его невообразимой силой. И для того, чтобы управлять этой силой, сказал он, следует вести сильную жизнь. Идея сильной жизни включает в себя не только подготовительный период, но и отношение человека ко всем тем вещам после того, как он испытал первый опыт. Он сказал, что дымок так силен, что человек может равняться с ним только стойкостью. Иначе его жизнь будет разбита на куски.
Я спросил его, имеет ли дымок одинаковое воздействие на каждого. Он сказал, что дымок производит трансформацию, но не в каждом.
— Тогда какова же особая причина, что дымок произвел особую трансформацию во мне?
— Это, я думаю, очень глупый вопрос. Ты послушно следовал по всем требуемым ступенькам. Нет никакого чуда в том, что дымок трансформировал тебя.
Я еще раз попросил его рассказать о том, как я выглядел. Я хотел узнать о том, как я выглядел, так как мысль о бестелесном существе, которую он во мне поселил, была, понятно, невыносимой. Он сказал, что, по правде говоря, он боялся смотреть на меня. Он ощущал то же самое, что должен был чувствовать его бенефактор, когда дон Хуан курил первый раз.
— Почему ты так боялся? Я был таким страшным? — спросил я.
— Я никогда не видел раньше никого курящим.
— Ты не видел, как курил твой бенефактор?
— Нет.
— Ты даже никогда не видел себя самого?
— Как бы я мог?
— Ты бы мог курить перед зеркалом.
Он не ответил, а уставился на меня и потряс головой. Я опять спросил его, возможно ли смотреть в зеркало. Он сказал, что это было бы возможно, хотя и бесполезно, так как, пожалуй, умрешь от испуга, если не от чего-нибудь еще.
Я спросил:
— Тогда, значит, выглядишь устрашающе?
— Всю свою жизнь я гадал об этом, — сказал он, — и все же я не спрашивал и не глядел в зеркало, я даже не думал об этом.
— Но как же я тогда смогу узнать?
— Тебе надо будет ждать, так как я ждал, пока ты не передашь дымок кому-нибудь еще; конечно, если ты когда-нибудь освоишь его. Тогда ты увидишь, как при этом выглядит человек. Таково правило.
— Что будет, если я буду курить перед фотокамерой и сделаю снимок самого себя?
— Я не знаю. Вероятно, дымок обратится против тебя. Но мне кажется, ты находишь его столь безобидным, что считаешь, что с ним можно играть.
Я сказал ему, что я не собираюсь играть, но ранее он говорил мне, что дымок не требует определенных шагов и, я думаю, не будет вреда в том, чтобы хотеть узнать, как ты выглядишь. Он поправил меня, сказав, что он имел в виду отсутствие необходимости в определенном порядке действий с дымком в отличие от действий с «травой дьявола»; все, что требуется с дымком, — сказал он, — так это правильное отношение. С этой точки зрения следует быть точным в соблюдении правил. Он привел мне пример, объяснив, что не имеет значения, какая из составных частей курительной смеси собрана первая, если количество соблюдено правильно. Я спросил, будет ли какой-нибудь вред, если я расскажу другим о том, что я испытал. Он ответил, что есть два секрета, которые не должны раскрываться: как приготовить курительную смесь и как возвращаться. Все остальное, относящееся к этому предмету, не представляет важности.

В декабре месяце 1964 года мы с доном Хуаном отправились собирать различные растения, необходимые для приготовления курительной смеси. Это был четвертый цикл. Дон Хуан просто наблюдал за моими действиями. Он напоминал мне, что надо наблюдать время, понаблюдать и собраться с мыслями прежде, чем сорвать любое из растений.
Как только все нужные растения были собраны и приготовлены для хранения, он стал подталкивать меня вновь встретиться с дымком.

31 декабря 1964 года.
— Теперь, когда ты знаешь немного чуточку больще о «траве дьявола» и дымке, ты можешь более ясно сказать, который из двух тебе нравится больше, — сказал дон Хуан.
— Дымок действительно пугает меня, дон Хуан. Я не знаю точно, почему, но у меня нет к нему хороших чувств.
— Ты любишь лесть, а «трава дьявола» льстит тебе. Как женщина она дает тебе ощущать приятное. Дымок, с другой стороны, самая благородная сила. У него чистейшее сердце. Он не завлекает мужчин и не делает их пленниками, точно так же он свободен и от любви и от ненависти. Все, что он требует, так это силы (здесь слово «сила» в том смысле, в каком мы его обычно понимаем, тогда же, когда дон Хуан говорит о силе, которую получаешь от олли и т.п., он употребляет слово, которое переводится, как сила, мощь, энергия).
— «Трава дьявола» так же требует силы, но другого сорта. Она ближе к той силе, которая нужна, чтобы быть активным, потентным с женщинами. С другой стороны, сила, требуемая дымком, это сила сердца. Ты не имеешь ее. Но и у очень немногих людей она есть. Вот почему я побольше рекомендую тебе узнать о дымке. Он укрепляет сердце. Он не похож на «траву дьявола», полную страстей, ревности и насилий. Дымок постоянен. С ним тебе не надо беспокоиться, что ты по ходу дела что-нибудь позабудешь.

27 января 1965 года.
19 января я опять курил галлюциногенную смесь. Я сказал дону Хуану, что чувствую себя очень нерасположенным к дымку и что я боюсь его. Он сказал, мне нужно еще раз попробовать его, чтобы оценить по справедливости.
Мы вошли в его комнату. Было почти два часа. Он вынул свою трубку. Я принес угли, затем мы сели лицом друг к другу. Он сказал, что собирается согреть трубку и разбудить ее, и что если я буду внимательно следить, то увижу, как она засветится. Он поднес три или четыре раза трубку к губам и потянул через нее воздух. Он нежно тер ее. Внезапно, он почти неуловимо кивнул мне смотреть на пробуждение трубки. Я посмотрел, но не мог увидеть этого.
Он вручил трубку мне. Я наполнил чашечку своей собственной смесью, и затем взял горящий уголек щипцами, которые я сделал из деревянной вешалки и приберегал специально для такого случая. Дон Хуан взглянул на щипцы и начал смеяться. Я секунду помешкал, и уголек пригорел к щипцам. Я побоялся стучать щипцами о трубку, и мне пришлось плюнуть на него, чтобы снять с щипцов.
Дон Хуан отвернул голову и закрыл лицо руками. Его тело сотрясалось. На секунду я думал, что он плачет, но он беззвучно смеялся.
Действие на долгое время было прервано, затем он взял уголек сам, положил его в трубку и велел мне курить. Требовалось значительное усилие, чтобы прососать воздух сквозь смесь. Она казалась мне компактной. После первой попытки я почувствовал, что засосал к себе в рот мелкий порошок. Он тотчас вызвал у меня во рту онемение. Я видел горение в трубке, но совсем не чувствовал дыма, так, как чувствуешь дым сигареты. Однако, я ощущал, что вдыхаю что-то, что сначала наполнило мне легкие, а затем ринулось вниз, заполняя все остальное мое тело. Я насчитал двадцать затяжек, а затем счет уже не имел значения. Я начал потеть. Дон Хуан смотрел на меня пристально и сказал, чтобы я не боялся и чтобы делал все так, как он говорил. Я попытался сказать «хорошо», но вместо этого издал утробный завывающий звук. Он продолжал звучать и после того, как я закрыл рот. Звук ошеломил дона Хуана и вызвал у него еще один приступ смеха. Я хотел крикнуть «да», но не мог двинуться.
Дон Хуан мягко разжал мои руки и забрал трубку. Я ждал, что он поможет мне лечь, но он этого не сделал. Он просто непрерывно смотрел на меня. Внезапно я увидел, что комната крутнулась, и я уже смотрел на дона Хуана из положения «лежа на боку». С этого момента мои видения стали странно расплывчатыми, как во сне. Я могу смутно припомнить, что дон Хуан много говорил мне, пока я был бездвижным.
Я не испытал ни страха, ни неудовольствия в течение этого состояния, и я не был болен при пробуждении на следующий день. Единственной необычной вещью было то, что я не мог ясно думать в течение некоторого времени после пробуждения. Затем постепенно, за 4-5 часов я стал самим собой.

20 января 1965 года.
Дон Хуан не говорил со мной о моих впечатлениях и не просил меня рассказать ему их. Единственным его замечанием было то, что я слишком быстро заснул.
— Единственный способ не заснуть — это стать птицей или зайцем, или чем-либо в этом роде, — сказал он.
— Как ты это делаешь, дон Хуан?
— Именно этому я и учу тебя. Ты помнишь, что я сказал тебе вчера, когда ты был без своего тела?
— Я не могу ясно припомнить.
— Я ворона. Я учу тебя, как стать вороной. Когда ты научишься этому, ты будешь оставаться бодрствующим и будешь свободно двигаться. Иначе ты всегда будешь приклеен к земле, где ты упал.

7 февраля 1965 года.
Моя вторая попытка с дымком имела место около полудня, 31 января. Я проснулся на следующий день в начале вечера. Я имел ощущение необыкновенной силы памяти по отношению ко всему, что дон Хуан сказал мне в первом опыте. Его слова были впечатаны в мозг.
Я продолжал слышать их с необыкновенной ясностью и постоянством. В течение этого опыта другой факт стал для меня очевиден: все мое тело онемело после того, как я начал глотать мелкий порошок, который попадал мне в рот каждый раз, когдя я затягивался. Таким образом, я не только вдыхал дым, но также поедал и смесь.Я попытался передать свои ощущения дону Хуану, он сказал мне, что я ничего важного не сделал. Я заметил, что могу вспомнить все, что произошло, но он не хотел об этом слушать. Каждое воспоминание было точным и безошибочным. Процедура курения была точно такой же, как и при предыдущей попытке. Казалось, что оба опыта полностью совпадают, и я могу начать свой пересказ с того места, где первый эксперимент закончился. Я ясно помню, что после того, как я упал на землю на бок, я был полностью лишен чувств и мыслей.
И однако же моя ясность в голове ни в чем не была ущемлена. Я помню, что последней мыслью, которую я подумал, когда комната перевернулась в вертикальном плане, была: «я, должно быть, треснулся головой о пол, и все же я не чувствую никакой боли».
Начиная с этого момента, я мог только слышать и видеть. Я мог повторить каждое слово, которое мне сказал дон Хуан. Я следовал каждому из его указаний.

Воскресенье, 28 марта 1965 года.
Во вторник, 18 марта, я вновь курил галлюциногенную смесь. Первоначальная процедура была отличной в мелких деталях. Мне нужно было вновь наполнить чашечку трубки один раз. После того, как я закончил первую трубку, дон Хуан указал мне, чтоб я очистил трубку, но он положил в нее смесь сам, потому что у меня отсутствовала мускульная координация. Очень большое усилие потребовалось, чтобы двигать руками. В моем мешочке было еще достаточно смеси, чтобы еще раз наполнить трубку. Дон Хуан посмотрел на мешочек и сказал, что это была моя последняя попытка с дымком вплоть до следующего года, потому что я использовал все свои запасы. Он вывернул мешочек наизнанку и вытряхнул пыль на блюдо, на котором были угли. Она сгорела оранжевым пламенем, как если бы он положил лист прозрачного материала на угли. Лист вспыхнул пламенем, а затем рассыпался на сложный рисунок линий. Что-то зигзагом пролетело внутри этих линий на высокой скорости. Дон Хуан велел мне смотреть на движение линий. Я увидел что-то выглядевшее наподобие небольшого шарика, катавшегося туда-сюда по светящейся зоне. Он наклонился, сунул руку в это сияние, вынул шарик и положил его в чашечку трубки. Он велел мне затянуться. У меня было ясное ощущение, что он положил небольшой шарик в трубку для того, чтобы я смог вдохнуть его. В один момент комната потеряла свое горизонтальное положение, я почувствовал глубокую скованность и чувство тяжести. Когда я проснулся, я лежал на спине на дне мелкого арыка, погруженный в воду до подбородка. Кто-то поддерживал мою голову. Это был дон Хуан. Первой моей мыслью было то, что вода в арыке имеет необыкновенное качество. Она была холодной и тяжелой. Она легко накатывалась на меня, и мои мысли ощущались с каждым движением, которое она делала. Сначала вода имела ярко-зеленый отблеск или флюоресценцию, которая вскоре растворилась, оставив лишь поток обычной воды. Я спросил у дона Хуана о времени дня. Он сказал, что это раннее утро. Через некоторое время я полностью проснулся и вылез из воды.
— Ты должен рассказать мне все, что видел, — сказал мне дон Хуан когда мы пришли в его дом.
Он также сказал, что он пытался вернуть меня назад в течение трех дней, и ему пришлось употребить на это много усилий. Я сделал многочисленные попытки, чтобы описать ему то, что я видел, но я не мог сконцентрироваться. Позднее, в начале вечера, я почувствовал, что я готов говорить с доном Хуаном, и я начал рассказывать ему все, что я запомнил с того времени, как я упал на бок. Но он не хотел слушать об этом. Он сказал, что единственная интересная связь была в том, что я видел и делал после того, как он бросил меня в воздух и улетел. Все, что я мог вспомнить, это была серия похожих на сон картин или сцен. Они не имели последовательного порядка. У меня было впечатление, что каждая из них была подобна отдельному пузырьку, вплывающему в фокус и затем уходящему прочь. Это были, однако, не просто сцены, на которые было бы просто смотреть. Я был внутри их. Я был частью их. Когда я пытался вспомнить их сначала, у меня было ощущение, что они были с пустыми смутными размазанными вспышками, но когда я подумал о них, то я вспомнил, что каждая из них была исключительно ясной, хотя полностью несвязной с обычным видением, отсюда ощущение пустоты. Картин было несколько, и они были очень просты. Как только дон Хуан упомянул, что он бросил меня в воздух, я получил слабое воспоминание об абсолютно ясной сцене, в которой я глядел прямо на него с некоторого расстояния. Я глядел только на его лицо. Оно было монументально по своим размерам. Оно было плоское и имело интенсивное свечение. Его волосы были желтоватыми, и они двигались. Каждая часть его лица двигалась сама по себе, отбрасывая своего рода желтоватый свет. Следующая картина была, в которой дон Хуан, фактически, подбросил меня вверх, или швырнул меня в прямом направлении. Я помню, что я распластал свои крылья и полетел. Я чувствовал себя одиноким, проносясь сквозь воздух, болезненно двигаясь вперед и вверх. Это было больше похоже на ходьбу, чем на полет. Это утомляло мое тело. Там не было ощущения свободного парения. Затем я вспомнил тот момент, в который я был бездвижен, глядя на массу острых темных краев, выдыхающихся в районе, который имел смутный больной свет. Затем я увидел поле с бесконечным разнообразием огней. Огни двигались и мелькали и изменяли свечение. Они были почти как цвета. Их интенсивность манила меня.
В следующий момент почти прямо перед моими глазами был объект. Это был толстый заостренный объект. Он имел явно розоватое свечение. Я ощутил внезапно дрожь где-то в своем теле и увидел многочисленные похожие розовые формы, приближающиеся ко мне. Все они двигались на меня. Я отпрыгнул в сторону.
В следующую сцену, которую я помню, были три серебристые птицы. Они отбрасывали сияющий металлический свет, почти похожий на отсвет нержавеющей стали, но интенсивный и двигающийся, и живой. Мне нравились они, и я полетел вместе с ними. Дон Хуан не делал никаких замечаний по поводу моего рассказа.

Суббота, 10 апреля 1965 года.
Я испытывал короткие всплески несвязаности, мелких состояний необычной реальности. Один элемент галлюциногенного опыта с грибыми вновь и вновь возвращался мне на ум. Это мягкая темная масса булавочных отверстий. Я продолжал визуализировать их как масляный пузырь, который начинает затягивать меня в свой центр. Это было, как будто центр открывается и заглатывает меня. И на очень короткие моменты я испытывал что-то, напоминающее состояние необычной реальности. В результате этого я страдал от моментов глубокого возбуждения, нетерпения и неудобства. Я желал скорее прийти к концу экспериментов, как только они начнутся.
Сегодня я поговорил об этом состоянии с доном Хуаном. Я спросил его совета. Ему, казалось, не было до этого дела, и он велел мне не обращать внимания на эти опытные ощущения потому, что они бессмысленны и не имеют никакой ценности. Он сказал, что единственные опытные впечатления, которые стоят моих усилий и внимания, будут те, в которых я увижу ворону. Любой другой вид «виденья» будет просто продуктом моих страхов. Он напомнил мне вновь, что для того, чтобы участвовать в дымке, необходимо вести сильную спокойную жизнь. Лично я, казалось, достиг опасного порога. Я сказал ему, что не могу идти дальше. Что-то было действительно пугающим с этими дымками.
Перебирая картины, которые я помнил из моего галлюциногенного опыта, я пришел к неизбежному заключению, что я видел мир, который был каким-то образом структурно отличным от обычного видения. В других состояниях необычной реальности, которые я прошел, формы и картины, которые я видел, всегда были в границах моего обычного визуального восприятия. Но ощущение виденья под влиянием галлюциногенного дымка было не таким же.
Все, что я видел, было передо мной в прямой линии зрения. Ничего не было сверху или под линией зрения. Каждая картина имела раздражающую плоскость, и однако же, несмотря на это, большую глубину. Может быть, было более точным сказать, что картины были конгломератом невероятно ясных деталей, помещенных в поле другого цвета. Свет в поле двигался, создавая эффект вращения.
После того, как я старался и напрягался вспомнить, я был вынужден сказать серию аналогий того, чтобы понять то, что я видел. Лицо дона Хуана, например, выглядело так, как если бы он был погружен в воду. Вода, казалось, двигалась в непрерывном потоке через его лицо и волосы. Она так увеличивала их, что я мог видеть каждую пору в его коже или каждый волосок на его голове, когда я фокусировал на этом свое внимание. С другой стороны, я видел массы материи, которые были плоскими и полными углов и краев, но не двигались потому, что в свете, который исходил из них, не было флуктуации.
Я спросил дона Хуана, что это были за вещи, которые я видел. Он сказал, что, поскольку это был первый раз, когда я видел, как ворона, предметы были неясными или неважными, и что позднее, с практикой, я смогу узнавать все. Я снова поднял вопрос различий, которые я заметил в движении света.
— Вещи, которые живы, — сказал он, — двигаются внутри, и ворона может легко видеть, когда что-либо мертвое или готово умереть, потому что движение останавливается или замедляется вплоть до полной остановки. Ворона может также сказать, когда что-либо движется очень быстро, и по этому признаку ворона может сказать, когда что-либо двигается не так, как надо.
— Но что это значит, когда что-либо движется слишком быстро или не так, как надо?
— Это означает, что ворона может фактически сказать, чего следует избегать, а чего искать. Когда что-нибудь двигается слишком быстро внутри, это означает, что оно готово яростно взорваться или прыгнуть вперед, и ворона будет избегать этого. Когда оно внутри двигается так, как надо, это приятное зрелище, и ворона будет искать его.
— Камни двигаются внутри?
— Нет. Ни камни, ни мертвые животные, ни мертвые деревья, но на них приятно смотреть. Вот поэтому вороны кружатся над мертвыми телами. Им нравится смотреть на них. Ни один свет не движется внутри их.
— Но когда плоть распадается, разве она не изменяется или не двигается?
— Да. Но это совсем другое движение. То, что ворона видит, это миллионы маленьких отдельных светов, двигающихся внутри плоти. Каждая из движущихся точек имеет свой собственный свет, и вот почему воронам так нравится это видеть. Это действительно незабываемое зрелище.
— Ты видел это сам, дон Хуан?
— Каждый, кто научится становиться вороной, может видеть это. Ты увидишь это сам.
В этом месте я задал дону Хуану неизбежный вопрос:
— Я действительно стал вороной? Я имею в виду: любой, кто посмотрит на меня, примет меня за обычную ворону?
— Нет, ты не можешь думать так, когда имеешь дело с силами олли. Такие вороны не имеют смысла. И однако же, чтобы стать вороной — это самое простое из всех дел. Это почти как фокус. В этом мало пользы. Как я уже сказал тебе, дымок не для тех, кто ищет силу. Он только для тех, кто старается видеть.
Книга 2.
Для того, чтоб учить и передавать свое знание, дон Хуан использовал три хорошо известных психотропных растения: пейот lорнорноrа williamsii; дурман dатurа innохiа и вид грибов, относящийся к роду рsylоcibe.
Дон Хуан считал дурман и грибы силами другого рода. Он называл их «олли» и сказал, что ими можно управлять; фактически, маг получал свою силу, манипулируя олли. Из этих двух сил дон Хуан предпочитал грибы. Он утверждал, что сила, содержащаяся в грибах, была его личным олли, и он называл ее «дым» или «дымок».
Процедура использования грибов у дона Хуана состояла в том, чтобы дать им высохнуть в мельчайший порошок, пока они находятся внутри небольшого кувшина. Он держал кувшин запечатанным в течение года, затем смешивал получившийся порошок с пятью другими сухими растениями и получал смесь для курения в трубке.Для того, чтобы стать человеком знания нужно «встретиться» с олли как можно большее количество раз. Нужно стать «знакомым» с олли. Эта задача состояла, конечно, в том, чтобы курить галлюциногенную смесь очень часто. Процесс «курения» заключался в проглатывании мелкого порошка, который не сгорал, и вдыхания дыма других пяти растений, которые составляли курительную смесь.(?)

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 15:44

Таким образом, мы видим, что в начале Карлос говорит просто об обычном высокотемпературном испарении неких веществ, содержащихся в смеси.
Уголек сверху смеси дает несомненно более высокую температуру испарения нежели просто поджигание смеси в трубке обычным образом.
Это раз.
Второе. в конце книги он добавляет, что большую часть смеси он глотал ( но естественно не легкими, как часто некторыми трактуется данное место в книге, что просто невозможно и смертельно опасно, а ртом:)). Чем вызвано такое заявление?
Возможно тем, что люди, знакомые с традиционным употреблением не могли повестись на такие заявления о курении грибов, и чтобы как то сгладить ситуацию - речь уже зашла о жевании смеси.
Хотя всем курящим известно, что первая затяжка через трубку неопытного курильщика всегда втягивает в рот немного курительной мелкой смеси. Но это явно недостаточно, чтобы вызвать хоть какой-то эффект, если только в трубке не находятся чистые экстрагированные компоненты.

Теперь несколько фактов.
В то время, когда Карлос писал эти строки, вся хиповская тусовка читала маккеновские опыты поглощения ДМТ через трубочки. А также ездила в Мексику для сбора грибов к Марии Сабине и Аурелио вместе с новоявленным Гуру Тимоти Лири.
И может , чтобы противопоставить себя этим настроениям, Карлос и вынужден был напустить тумана о способах применения грибов.? Ведь если все так просто,и их надо просто есть, то тут уже сложно удержать все в тайне. Да и выглядит это слишком тривиально и буднично..Набиваем трубку, Карлос курит и улетает..Никакого управления вниманием Карлоса.. То ли дело, когда ему говорят, что можно умереть от неверно приготовленной смеси.

куда сложнее сделать мудреную курительную смесь из тайных компонентов.

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 16:24

Далее я привожу текст из архива ВЛНИКа, с его текстом и текстом Ришара де Милля вперемежку.

Изучая книги Кастанеды в контексте руководства применения психоделических растений и средств, я как и видимо многие, сталкивался с различием в моем личном опыте и тем, что описано на страницах книг Кастанеды.
Обратившись к хранителям архива Уоссона R. Gordon Wasson (1898-1986) Archives http://www.huh.harvard.edu/libraries/wa ... chives.htm, где хранится переписка Кастанеды и Уоссона, я просил прислать письма Кастанеды, чтобы прояснить истинность описанного Кастанедой – курительной смеси – «дымка», как возможности подобного применения грибов из рода Псилоцибе.
Позже, получив данную информацию, я был поставлен в такое положение, что разъяснив для себя все спорные вопросы, я не хотел предавать эту информацию широкой огласке, так как она требовала пространных комментариев и доказательств с моей стороны. Что вовсе не входило в мои планы вообще, и также отсутствие у меня биографических фактов жизни Кастанеды не позволяло это осуществить.
Но после выхода в свет последних статей Ришара де Милля, особенно в русском переводе, стало возможным преподнести эту информацию.
При этом, не ставя выбора перед читателем – Кастанеда это либо честный антрополог, либо фальсификатор, который все придумал, сидя в библиотеке.
Во втором случае, получив аргументы в защиту этой теории, многие могли бы выплеснуть и ребенка вместе с грязной водой. Ведь из за того, что Кастанеда «придумал» факт курения грибов вовсе не исключает того духовного опыта, который им описан, и описан очень точно, который испытывали и многие сотни других людей независимо от Кастанеды.
Если же не рассматривать и замалчивать все факты несоответствия реальности, изложенные в книгах Кастанеды, то найдется много последователей, которые захотят буквально идти вслед за всем тем, что описал Кастанеда в своих книгах. При некритичности можно наломать достаточно дров и создать проблемы в своей и чужих жизнях.
Кастанеда жил в определенной среде.
Все, описанное в книгах Кастанеды это отзеркаливание того, что разворачивалось перед ним и в нем самом, часто как реакция на внешнее. И если Ол. Хаксли, Лири, Дж. Лилли ставили ставку на интроспекции с помощью психоделиков, то Кастанеда в противовес выводил Путь сердца и путь дисциплинированного война.
Было ли все это «неправдой»? Конечно, нет.
Можно ли курить грибы? Можно. Только стоит ли? Когда, проще их есть. Ибо курить грибы – это нетрадиционно, неэффективно и невкусно.
Но просто есть грибы - это и так было известно для всех, все так и поступали. И добавить свою лепту в виде книг в то сумасшествие, которое охватило шестидесятые, Кастанеда не хотел. Толпы придурков приезжали к Марии Сабине и Аурелио, не думая о том, что они нарушают чей-то уклад жизни, разрушая и без того почти разрушенный мир индейцев. И перевод внимания на таинственную курительную смесь, а также идею запрета раскрывать ритуал несколько охладило пыл любителей психоделии и последователей самого Кастанеды. Отвлекло их от той бездумной ажиотажной волны поиска счастья в ЛСД и купания в визуалах внутреннего кинотеатра.
Но дураков хватает на любой век. И если кто-то просто прочитал эпизод гадания с ящерицами без желания его повторить, то нашлись и такие, кто в самом деле мучил бедных ящериц, пытаясь зашить им рот. А потом удивлялись, почему провалился их «магический ритуал».
Один мой хороший знакомый повторил магический прыжок в пропасть, разбившись в горах Алтая. Сколько семей распалось по причине неправильно понятых идей о целостности кокона и противопоставлении мира людей и мира магов, а также ложно понятой идеи «суровости» мира война.
Стоит только вспомнить теорию о «необходимости избавиться от своих детей для обретения целостности».
Для многих это стало руководством к действию в самом прямом, а не духовном смысле.
И если данная статья спасет от мучений хотя бы несколько ящерок (а в максимуме и избавит кого-то от других заблуждений на Пути), то я считаю себя, свободным от угрызения совести за разглашение личной переписки Кастанеды, и его «разоблачении».
Думаю, что это лишь уравновесит то положение по некритичному восприятию книг Кастанеды, которое может возникнуть у его последователей. Помните, что Бог не ходит по одним и тем же проторенным дорогам.
Но надеюсь, что после прочтения этой статьи у читателя хватит ума понять, что тот океан непонимания, который часто окружает искателя истины, так цепко держит его в своих объятиях, что только применяя уловки по отношению к этому же окружению, можно выстоять. И оценки этого окружения не могут быть лестными по существу. Так как цель одного и второго – различны до противоположного. Поэтому надо понимать, из какого источника идет та или иная оценка, хотя бы того же Кастанеды и его поступков, а тем более его мотиваций, которые тем более остаются за занавесом.
Выражаю благодарность и почтение к кропотливой работе Ришара де Милля, а также неизвестного мне русского переводчика его работ. – Влник.

ЧАСТЬ V
ПОСТИЖЕНИЕ КАСТАНЕДЫ

Статья 39

Ришар де Милль

ДОСТОЙНЫЙ СОПЕРНИК

"Без существования достойного противника - не врага, а хорошо подготовленного
и действенного соперника, - ученик не способен продвигаться по пути знания."

Согласно описываемой истории, на календаре был 1962 год. Карлос расставлял ловушки на кроликов и перепелок, но не мог ничего поймать, а Кастанеда в это время показывал свои рукописи всем преподавателям Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, но никак не мог найти в них отклика.

" - Кто-то мешает твоей охоте, - заявил Дон Хуан.
- Кто? - спросил Карлос, хотя он уже понял, кто это был. Это была Ла Каталина, его достойный соперник."

Или, как он называл ее в первых трех книгах, "ля Каталина" - в это имя странным образом входили кавычки и определенный артикль женского рода.
Этот эпизод указывает на два тонких свойства стиля работы Кастанеды. Первое заключается в том, что календарное время его жизни и время повествования часто совпадают, и описываемые приключения Карлоса относятся к тем же датам, когда аналоги событий происходят в жизни Кастанеды.
Второе свойство представляет собой сигналы метафорического изложения, обнаруживаемые в странностях стиля и произношения, и благодаря им аллегория может быть отслежена вплоть до ее подлинных источников в обыденной жизни автора. Какие же события заставили Кастанеду выдумать "ля Каталину", очаровательную и ужасную ведьму, вмешивающуюся в охоту Карлоса на силу?
Я убежден, что корни генеалогии достойного соперника заключены в двух статьях в "Сатэрди Ивнинг Пост", первая из которых принадлежала перу Олдоса Хаксли, одного из любимейших писателей Кастанеды. "Стимуляторы мистических способностей", к которым Хаксли относит ЛСД и пейот, "обеспечивают подлинный религиозный опыт", благодаря которому "огромное количество людей [зачастую] достигает радикального самораскрытия и более глубокого понимания природы вещей", что приводит к революции их религиозных представлений. Статья Хаксли была опубликована в октябре 1958 года, на границе 60-х.
Через год Кастанеда прочел "Священные грибы", и она направила его к эпохальной работе семьи Уоссонов "Грибы, Россия и история", фигурирующие в которой шаманы Мария Сабина и Дон Аурелио, как я уже показывал, стали первыми прототипами Дона Хуана.
Кастанеда был не единственным духовным революционером, вдохновившимся работами Хаксли и Уоссонов. Именно в то лето 1960 года, когда, согласно повествованию, Карлос впервые встретился с Доном Хуаном, психолог из Гарварда Тимоти Лири сидел у плавательного бассейна в Кьюрнаваке (Cuernavaca) и впервые пробовал галлюциногены - девять священных грибов Масатек (обратим внимание, что грибную смесь Дона Хуана они с Карлосом покуривали в небольшом домике возле оросительного канала, в который Дон Хуан потом окунал Карлоса, чтобы привести его в чувство). В течение последующих пяти часов Лири чувствовал себя мертвым. В том, что он впоследствии назовет глубочайшим религиозным опытом своей жизни, он покинул свое тело, распростертое на кровати, заново прожил всю свою жизнь и вернулся в прошлое к существованию в форме одноклеточного организма.
Открыв таким образом "духовный эквивалент водородной бомбы", он спешит в Гарвард, чтобы поделиться испытанным с остальными. Одним из его первых сторонников становится психолог Ричард Альперт, которые позднее станет известным как Баба Рам Дасс. Вдвоем они начинают проповедовать свой новый завет студентам и преподавателям вплоть до администрации университета, и в результате новые евангелисты образуют некоммерческую корпорацию"«Международная Федерация Внутренней Свободы»", сокращенно - "If-If" [International Federation for Inner Freedom; сокращение "If-If" означает "Если-Если". - прим.перев.]. Летом 1962 года "If-If" организует учебный центр в рыбацкой деревушке Сиуатанехо (Zihuatanejo) на побережье Мексики, чуть севернее Акапулько. Эти поклонники психоделики делают своим святилищем очаровательный "Отель Каталина", цепляющийся за самый край крутого обрыва и укрытый тенью пальм.
На иллюстрации показан вид на отель со стороны пляжа. Американцы, остановившиеся в гостинице вместе с Лири, называют его "the Catalina", а при переводе на испанский вместе с определенным артиклем это преобразутся в "ля Каталина" - название, вполне нормальное для отеля, но совершенно необычное для собственного имени героини книги.
Хотя на курсы в "Каталине" записалось около пяти тысяч желающих, в Мексику приехали лишь немногие. Весной 1963 года Гарвард увольняет заблудших преподавателей, а затем мексиканское правительство изгоняет двадцать обитателей "Каталины" назад на родину. Бесстрашное общество "If-If" занимает 45-комнатный особняк неподалеку от Миллбрука в Нью-Йорке и готовится к решающей атаке на молодежь Америки, тем более что радио выделяет для Лири специальную программу "Небо в бриллиантах". Журнал "Лук" публикует "Загадочное дело о наркотиках в Гарварде", а "Сатэрди Ивнинг Пост" серию статей "Опасная магия ЛСД", в которой "мексиканские приключения" описывает Джон Коблер.
"Весь вечер я, как прикованный, просидел перед деревом, ощущая самую его древесность", говорится в описании одного из ЛСД-видений Коблера. "Я чувствовал, что это именно дерево, благодаря его аромату." - будет якобы вспоминать не притрагивавшийся к наркотикам Карлос, - "Нечто во мне знало, что этот своеобразный запах является самой сутью дерева."
"Самые излюбленные наши принципы стоят на пути огромного прилива, поднимающегося уже два миллиарда лет. Приятно, когда эта плотина вербального выражения дает трещину", - радостно восклицают Лири и Альперт. "Я видел одиночество человека как гигантскую волну, застывшую передо мной и сдерживаемую невидимой стеной метафор", - напишет потом Кастанеда.
"If-If" предлагал освободить своих членов от "нитей паутины", чтобы они смогли наконец воспарить в бесконечном пространстве сознания. Якобы отуманенная грибами голова Карлоса будет летать среди серебряных ворон, а его глаза, которые никогда на самом деле не застилало воздействие наркотиков, увидят горную гряду как "паутину светящихся волокон".
В качестве руководства по использованию наркотиков "If-If" приняла "Тибетскую Книгу Мертвых". Дон Хуан скажет Карлосу, что эта книга - просто "куча хлама".
"Этот опыт в большей части невербален, невыразим словами, и поэтому в нем невозможно следовать описаниям друзей - разве что вы принимаете наркотик одновременно с ними", - говорят Лири и Альперт. Составляющие необычной реальности "не могут стать темой споров и поисков обычной общности", - напишет Кастанеда; они требуют некой "особой согласованности с общими признаками". Коблер спросил одного психоаналитика, есть ли какой-нибудь риск в использовании таких мощных наркотиков, которые применяются при лечении некоторых пациентов. "Разумеется", - заверил его врач, - "ведь любой маг может обнаружить, что он всего лишь жалкий ученик другого мага."
"Если кто-то сможет показать нам лучший путь к счастью", - заявлял печально известный Лири, - "то мы немедленно бросим свои исследования. Но я не думаю, что кто-то способен указать иной путь." Тем временем в еще никому неизвестном разуме Кастанеды уже созревал лучший путь - путь сердца Дон Хуана, который уведет будущих читателей его книг от того, что Кастанеда видел как посторонний наблюдатель за "Каталиной", - к дисциплинированному и вненаркотическому мистицизму.
Десять лет спустя, на встрече со студентами в Ирвине, Кастанеда сообщит им, что Дону Хуану больше не нужны психотропные растения, хотя приверженность ритуалу все еще заставляет его "ежедневно отыскивать и собирать грибы с прежней тщательной внимательностью" - с позиции ботаники это заявление совершенно нелепо, так как грибы невозможно собирать "ежедневно" даже в Оахаке (Oaxaca), не говоря уже о Соноре.
Джон Уоллис записал следующие фантазии Кастанеды, связанные с деградировавшими остатками группы Лири.
Карлос рассказал нам, насколько ужасным стало для него обнаружение остатков колонии, которую, по-видимому, в 60-х основал Тимоти Лири. Когда мексиканские власти вышвырнули группу Лири из Мексики, некоторые члены группы скрылись в холмах в ожидании, пока скандал не утихнет. Карлос рассказывает о посещении дома, в котором все еще жили эти люди:
- Я вошел, растянув рот в самой лучшей своей улыбке и крикнул: "Привет, друзья! Я Карлос Кастанеда из Лос-Анджелеса." Но все были словно замороженные. В большой комнате находилось двадцать пять человек [Впечатляющие "остатки" группы из двадцати человек.], совершенно неподвижных, будто окаменевших. Меня несколько приободрило подобие улыбки на лице одной девочки, но от нее я тоже не добился ни единого слова. Она подтянула к себе ногу и стала ее почесывать. Нога была полностью покрыта волосами. Я был поражен тем, что видел. Я был совершенно ошеломлен. Я выскочил из дома, появился Дон Хуан, [Интересно, почему Дон Хуан слонялся по Сиуатанехо, в пятистах милях от Оахаки и в тысяче миль от Соноры?] и мы отправились в горы. Я рассказал ему про этих американцев. Он сказал, что тоже их видел, добавив, что они совершенно нелепы. Он видел, как они едят грибы сырыми прямо в поле. Дон Хуан был испуган, потому что без тщательной обработки эти грибы очень ядовиты [Это стало бы новостью для Марии Сабины, хотя, разумеется, ядовитость грибов является метафорическим предупреждением о духовном и умственном ущербе, который могут принести галлюциногены, употребляемые без направляющего ритуала.]. Дон Хуан просто не мог понять, как они могут поступать так глупо. Он видел совершенно голого американца, сидящего посреди поля и пожирающего грибы прямо там. Дон Хуан был потрясен".
Как объясняет Кастанеда, ему пришлось изучать магию, потому что сами по себе наркотики не могут остановить этот мир, они лишь переставляют элементы прежнего ложного видения мира. "В этом заключается мое отличие от людей типа Тимоти Лири", - заявил он; это был самый серьезный вызов, который Кастанеда осмелился бросить самораскрытию а-ля Хаксли в борьбе за сердца и умы последователей. Пока "Мессия от ЛСД" метался от одной идиотской крайности к другой ("Я обожаю Тима", - сказал Хаксли, - "но поражаюсь тому, что он ведет себя как придурок."), - то оказываясь в тюрьме, то скрываясь в жалком изгнании, то вновь надолго возвращаясь домой, - Кастанеда продолжал писать три своих бестселлера.
По словам Дона Хуана, влияние достойного соперника заставляет воина прилагать ко всему максимальные усилия; противником, достойным Карлоса, Кастанеда посчитал "ля Каталину". Осенью 1962 года в Сиуатанехо процветала "If-If"; в то же время в Соноре, согласно повествованиям Кастанеды, Карлос испытал шесть столкновений со своим достойным соперником, от которых у волосы у него вставали дыбом. На поразительной фотографии, приведенной в статье Коблера в 1963 году (я привожу здесь зарисовку этого снимка), запечатлена дородная молодая женщина в купальнике расцветки леопардовой шкуры, которая, наглотавшись ЛСД, бредет по прибою мексиканского побережья; ее левая рука протянута вниз, к воде.
В подписи к фотографии Коблер говорит, что она "ощущает силу океана". Я уверен, что этот примечательный образ, четыре года хранившийся в изобретательном мозгу Кастанеды, воплотился в его рукописи в 1967 году в форме "злобной ведьмы", пытающейся расправиться с Доном Хуаном, что стало метафорическим изображением бума "психоделического супермаркета" Лири, который грозил похоронить под собой любого начинающего автора квазинаучного труда, попытавшегося отстаивать позиции строгой дисциплины, навязанной труднодоступным магом, смешивающим свои ингредиенты по секретным формулам.
С 1968 по 1974 год карьера Лири приходит к закату, а звезда Кастанеды, наоборот, восходит. Соответственно, в каждой последующей книге Ла Каталина становится все менее ужасной. В "Учении Дона Хуана" она настолько ужасна, что на нее нельзя смотреть в ее подлинной форме. В "Отделенной реальности" она остается пугающей, но уже превращается в красавицу. В "Путешествии в Икстлан" она получает титул "достойного соперника". А в "Сказках о силе" Дон Хуан наконец признается, что все это время она была другом, намеренно играющим роль врага.
Таким образом возрастает великодушие метафор Кастанеды, и в результате он одерживает победу над этой католичкой-отступницей, над этой очаровательной противницей. И он вполне мог позволить себе подобное великодушие, ибо уже в 1969 ученый муж Теодор Рожак со всей искренностью объявляет его работы уникальным по своей важности вкладом в психоделическую литературу, утверждая, что они, похоже, пришли на смену "относительно дилетантским потугам Хаксли, Уоттса, Бэрроуза и Лири."
В интервью, которое он дал Сандре Бертон из "Тайм", Кастанеда рассказывает о том, как был приглашен на вечеринку в Ист-Виллидж в Нью-Йорке, где встретился с Лири; однако разговоры любителей "кислоты" оказались совершенно бессмысленными. Он говорит: "Они выглядели, как дети, постоянно индульгируя на своих противоречивых откровениях. Маги принимают галлюциногены совершенно в иных целях, и после того, как попадают туда, куда хотели попасть, прекращают их использование." Перевод этой метафоры таков: аллегорист пишет о галлюциногенах, пока не издается несколько его книг; после этого он прекращает о них писать.
Столкновение Лири и Карлоса, безусловно, неизбежно, однако кое-что в его описании выглядит немного странным. "Тайм" датирует встречу 1964 годом, но зачем бы еще ничего не опубликовавшего и совершенно никому не известного автора из Лос-Анджелеса вдруг приглашали встретиться с Лири в Нью-Йорке? И как ограниченный в средствах студент-выпускник смог бы оплатить такое путешествие? Более красочная версия этой истории была приведена пять лет спустя в "Фэйт". В ней путешествие Карлоса на восток объясняется его приключениями с Доном Хуаном, а Лири и Альперт якобы узнали о них из "Учения Дона Хуана". Пусть этот вариант снимает вопросы о нежданном госте и безденежности путешественника, однако возникает более сложная проблема: к тому времени, как было опубликовано "Учение Дона Хуана", Лири уже переехал в Калифорнию, так что необходимость в каком-либо путешествии совершенно отпала. В любом случае, впечатление Карлоса от Лири, описанное в 1969 году в "Фэйт", ничуть не отличается от высказанного в 1964 году в интервью для "Тайм": беседы поклонников "кислоты" по-прежнему убоги; Лири глупо шутит, постоянно хихикает и называет Альперта "еврейским педиком", а сам Альперт - к тому времени уже вернувшийся из Индии с именем Баба Рам Дасс - благословляет всю тусовку, помахивая бананом, скрытым под полой его накидки. Встревоженный Карлос сбегает с вечеринки точно так же, как перепуганный Карлос выбежал из дома деградировавших хиппи.
Поскольку с 1968 по 1970 год оба они жили в Калифорнии, я вполне готов
поверить, что Лири и Кастанеда могли оказаться в одно время в одном и том же
месте, однако различные варианты этого столкновения объясняют нечто большое,
чем простое презрение Дона Хуана к демоническому Лири. По-видимому, Кастанеда
репетировал разнообразные воображаемые сцены и случаи, используя своего тогда
еще более популярного соперника для обретения магического контроля над Лири,
вовлекая его при этом самые разные аллегории. Если бы о приюте для Лири
довольно скоро не позаботились исправительные учреждения Калифорнии, то вполне
мог бы состояться разговор, подобный следующему:
КАТАЛИНА: «Хала, доктор Лири!» Как здорово тебя снова встретить. Сколько лет,
сколько зим!
ЛИРИ: Привет. Мы что, уже раньше встречались?
КАТАЛИНА: «Еще бы!» Я "Каталина".
ЛИРИ: Это ведь отель, очаровательный крошечный отельчик.
КАТАЛИНА: Прекрати ты свой «сексизьм», Дон Тимо. Между прочим, я феминистка.
ЛИРИ: Это неважно. Кто ты на самом деле?
КАТАЛИНА: "Каталина"! Я была отелем, но сейчас я ведьма.
ЛИРИ: «Большое дело!» Я как-то был одноклеточным организмом.
КАТАЛИНА: Знаю, Коблер писал об этом в одной статье - она как раз и
является связью между тобой и Кастанедой.
ЛИРИ: Серьезно? А я из Кастанеды ничего не смог вытащить. Он явился на одну
нашу собирушку в Нью-Йорке... или это было в Калифорнии?.. Ладно, черт с ним,
- в общем, он тогда забился в угол и ни слова не сказал за весь вечер.
КАТАЛИНА: Он занимался «сталкингом».
Catalina: He was STALKING. [He was TALKING - Он разговаривал.)
Leary: No he WASN'T.
Catalina: Ess-TALKing. With an ESS.

ЛИРИ: Брось ты, я его вижу, как сейчас.
КАТАЛИНА: Ты не «видишь». Ты «смотришь». Ты только меняешь местами одни и те
же ложные взгляды на мир. Ты и этот Ram D'Ass [баран из жопы - ред.], с его
изнеженными формами блаженства и дурацким бананом в рясе.
ЛИРИ: Ладно, все это не имеет значения. Вот я сейчас основываю
пространственные колонии. В одной жизни успеть перейти от внутреннего космоса
к внешнему, представляешь?!
КАТАЛИНА: «Ха!» Ты думаешь, мы сейчас не в «такой» колонии? Ты что же, не
читал о пятитысячефутовом куполе? Это тебе разве не искусственная среда,
созданная инопланетянами?
ЛИРИ: Ух ты, я сейчас просто увидел его!
КАТАЛИНА: Ты не «видишь». Ты занят только своими противоречивыми откровениями,
суперсладострастными видениями и своими ночными клубами. Ты казался таким
достойным соперником, мы думали, что ты сможешь запустить Карлоса на высокую
орбиту. Стоило бы тебя проучить за то, что ты стал такой задницей. Даже Дон
Олдос это говорит.
ЛИРИ: «Хаксли?!». Он что, «живой»?!
КАТАЛИНА: Ну уж и не мертвый.
ЛИРИ: И где же он сейчас?
КАТАЛИНА: Разумеется, «под куполом».
ЛИРИ: А я могу попасть под купол?
КАТАЛИНА: Если позволят. Это уж как «Нагваль» захочет.
ЛИРИ: А как узнать, захочет он или нет?
КАТАЛИНА: Читай следующие книги.
ЛИРИ: Следующие? Обозреватели сказали, что Кастанеда уже исписался, выгорел.
КАТАЛИНА: Все эти разговоры - куча хлама. Это они сами от злости сгорают,
потому что Карлос из них обезьян сделал. Вся эта затея с культом будет длиться
вечно, она вроде как бессмертная, понимаешь?
ЛИРИ: Это меня утешает.
КАТАЛИНА: Не «тебя», «бобо», а «его».
ЛИРИ: Хм... я вижу.
КАТАЛИНА: Не «видишь». «Видят» Дон Хуан и Карлос. А Дон Лири только
«разговаривает».
Статья 40

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 16:26

Ришар де Милль
АЛЛЕГОРИЯ - НЕ ЭТНОБОТАНИКА:
Анализ письма Кастанеды Гордону Уоссону и заметок Кастанеды на испанском языке Карлосу Кастанеде пишут многие, но он мало кому отвечает. Гордон Уоссон стал одним из таких счастливчиков. 26 августа 1968 года он отправил Кастанеде следующее письмо:
Уважаемый г-н Кастанеда,
"Экономическая ботаника" предложила мне сделать обзор на основе "Учения Дона Хуана". Я прочел Вашу книгу и был поражен ее уровнем и теми галлюцинаторными эффектами, которые Вы испытали. Я надеюсь, что письма от незнакомых людей еще не окончательно заполнили Ваш почтовый ящик, и у Вас найдется время на обсуждение использования грибов Доном Хуаном. Мои профессиональные интересы в первую очередь связаны с галлюцинаторными эффектами мексиканских "священных грибов". Я и моя жена впервые опубликовали материалы об обнаруженном в Оахаке культе грибов, и по моему приглашению туда приехал и работал вместе с нами над их изучением профессор Роберт Хейм. Втроем мы написали несколько книг и множество статей.
I.
Верно ли мое заключение, сложившееся на основе Вашего рассказа, что Вы лично никогда не собирали эти грибы и даже не видели ни одного цельного экземпляра такого гриба? В книге они всегда описываются уже в виде порошка, возможно, в смеси с другими ингредиентами, не так ли? Дон Хуан носил этот порошок в мешочке, висящем на шее. Когда он использовал их, они дымили. На странице 63 Вы говорите, что однажды отправились в путешествие в Чиуауа за «хонгитос» (honguitos), но потом оказывается, что целью похода был мескалито. Когда Вы впервые упоминаете об этих грибах, то говорите, что это "возможно"Psilocybe mexicana (стр. 7), но потом они оказываются уже наверняка этим видом. Удостоверились ли Вы, что имеете дело с Psilocybe mexicana? Этот гриб, скорее, расползся бы в руках Дона Хуана в клочки, но уж вряд ли превратился бы в порошок. Однако некоторые галлюциногенные "дымучки", растущие в определенных районах Мекстиканы, могли бы дать подобный порошок. Известно ли Вам, где растут описанные Вами грибы - на выгонах, на полях, в навозных кучах, на гнилых стволах деревьев или где-то еще?
II.
Судя по всему, Дон Хуан (я думаю, Вы сами дали ему это имя, чтобы предохранить его от надоедливых поклонников) прекрасно говорит на испанском и успел пожить во многих местах - в Соединенных Штатах и в южной Мексике, возможно, еще где-то, а также в Соноре и в Чиуауа. Каково его культурное происхождение? Является ли он чистым индейцем Яки? Или его личность заметно изменилась под влиянием тех новых мест, где он жил? Мог ли он подвергнуться влиянию индейцев Оахаки в отдаленных районах этого штата и именно у них научиться познаниям в грибах? Я расспрашиваю обо всем этом, потому что раньше не было никаких свидетельств использования галлюциногенных грибов в районах Соноры и Чиуауа. Честно говоря, их там даже никогда не находили, и трудно поверить, что даже если в засушливых условиях этих штатов можно случайно найти отдельные экземпляры таких грибов, то их хватит для возникновения и отправления церемониальных ритуалов; в любом случае, очень сложно рассчитывать найти их в достаточном количестве. Это могут быть только известные индейцам небольшие районы, достаточно влажные и плодородные, в которых они наверняка могут найти такие грибы. Возможно также, что этот вид гриба еще не известен науке, и он способен расти в засушливых местах. В таком случае было бы восхитительно, если бы Вы смогли его обнаружить и сделать такое примечательное открытие. Практика курения этих грибов, которую Вы описали, также была мне до сих пор неизвестна. Если у Вас есть образцы этого порошка или той смеси, в состав которой он входит как ингредиент, мы смогли бы определить его вид с помощью микроскопического анализов, поскольку в такой смеси обязательно присутствуют споры, и если этот вид известен науке, то этих спор будет достаточно для его идентификации. На данный момент у нас хранится почти два десятка галлюциногенных видов грибов, встречающихся в Мексике.
III.
Появится ли испаноязычная версия Вашей книги? Вы представили в ней несколько переводов, но во многих случаях мне чрезвычайно хотелось узнать и о других словах и выражениях. Как Дон Хуан произносит "человек знания" - как "hombre de conocimientos" или просто как "un hombre que sabe"? В языке Масатеков "курандеро" звучит как "cho-ta-chi-ne", "тот, кто знает". Двуязычен ли Дон Хуан, или он говорит на испанском свободнее, чем на языке Яки? Есть ли в Ваших заметках эквиваленты используемых им терминов на языке Яки? Было бы чрезвычайно интересно изучить лингвистическую выразительность языка Яки по значениям этих терминов. Упоминали ли Вы в других книгах или в выступлениях, умеет ли он читать и писать на испанском? Чем он зарабатывает себе на жизнь? Его эзотерические знания вполне профессиональны, но ему ведь необходимо каким-то образом кормиться. Я предполагаю, что Вы сами полностью принадлежите к культуре "гринго", поскольку произносите свое имя как "Кастанеда", а не "Кастаньеда", как оно звучит на испанском.
Искренне Ваш,
Р. Гордон Уоссон

Те, кто убежден, что Дон Хуан родился в одной из библиотек Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, когда Кастанеда читал сочинения Уоссонов издания 1957 года, увидят определенную иронию в том, как в письме Уоссон представляется "незнакомцем" и столь беспокоится о доказательствах своей этноботанической квалификации. В 1968 году сам Уоссон еще не оценил той степени, в какой его собственные работы стали источником вдохновения Кастанеды. Три года спустя он признался, что сразу ощутил, что "пахнет обманом".
Дело было даже не в том, что грибы Дона Хуана невозможно было опознать, но в том, что Кастанеда казался до странной степени равнодушным к их идентификации. Письмо Уоссона является прекрасным примером того щепетильного уважительного тона, которым именитые ученые экзаменуют студентов, подозревая их в списывании и обмане.
В 1968 году Уоссону было 70 лет, и он уже обладал большим опытом в разоблачении обманщиков и притворщиков, однако в лице Кастанеды ему встретился достойный соперник его уровня учености и опыта в разоблачениях.
В своем ответе на письмо Уоссона Кастанеда претендует на образ человека науки, опубликовавшего этноботанические находки, или по крайней мере, такие достоверные наблюдения, которые могут стать надежной основой этноботанических открытий, и который сейчас отвечает на вопросы, поставленные чрезвычайно известным знатоком в этой области, строго ограничиваясь при этом своими опубликованными утверждениями.
Таким образом, содержание его письма неизбежно становится достоянием всей научной среды и не может быть предохранено никакими доводами о частной собственности или тайне личной переписки. Благодаря любезному содействию Уоссона на меня легла обязанность и большая честь довести до вас содержание этого документа.
С другой стороны - многих это разочарует - литературные права на это письмо защищены законом об авторских правах, и его нельзя использовать без разрешения владельца. 12 августа 1979 года я написал Кастанеде: "Ваши поклонники и мои читатели наверняка гораздо больше оценят возможность прочесть исходный текст Вашего ответа, чем мой рассказ о нем." Мало кого удивит, что ответа на это письмо я не получил.
Тем не менее когда-нибудь письмо Кастанеды будет опубликовано, и мне остается надеятся, что, сравнив его с изложением в этой статье, вы убедитесь, что я неплохо поработал, отделив то, что относится к ученой среде, от того, что принадлежит самому Кастанеде, и что я передал содержание письма полностью и без искажений. Пока Кастанеда не смягчится или его наследники не позволят опубликовать это письмо, вам придется доверится мне. Письмо Кастанеды к Уоссону составило шесть плотно заполненных машинописных страниц, на каждой из которых стояла дата "6 сентября 1968 года". Подпись, вне всяких сомнений, принадлежит Кастанеде.
Тем не менее, в своей следующей книге писатель напишет: "4 сентября 1968 года я отправился в Сонору навестить Дона Хуана... Два дня спустя, 6-го сентября, пришли Лючио, Бениньо и Элихио... мы собирались вместе поохотиться." Пока Карлос в Соноре охотится на зайцев, Кастанеда практикует сталкинг на Уоссоне из Вествуда. Человек, который по-настоящему владеет сталкингом, предстает перед оленем в форме оленя, перед койотом - как койот, а перед ученым - в обличьи ученого. Характерным способом поведения Кастанеды с теми людьми, которых он хочет обратить на свою сторону или убедить в чем-то, является отзеркаливание их интересов и подражание их манерам мимики и жестов.
С мимикрии начинается и его письмо к Уоссону - заголовки на каждой странице, с указанием имени адресата и даты, что является постоянной привычкой Уоссона; три раздела, пронумерованных римскими цифрами; те же самые завершающие слова "Искренне Ваш". Чтобы избежать повторений типа "Кастанеда пишет" я представил содержание письма в форме списка из пронумерованных утверждений, а комментирую эти утверждения, как обычно, в квадратных скобках. Вопросы Уоссона, которые цитировал Кастанеда, выделены курсивом (Я заменил курсив подчеркиванием. - Влник). Итак, письмо:
(Далее по тексту письмо шло от «будто бы пересказа письма» Кастанеды от третьего лица, чтобы не возникло юридических казусов со стороны Кастанеды – «Кастанеда сказал» - и все в таком духе.
Читать текст «такого пересказанного письма» очень неудобно и поэтому я несколько «помог» автору, вставив имеющийся у меня оригинальный вариант ответов Кастанеды, и вернул, таким образом, письмо в первоначальное состояние. Так что претензии к Ришару де Миллю прошу не предъявлять.
Все тайное рано или поздно становится явным.
И микология остается микологией, а та заслуга, которую своими книгами и своей жизнью Карлос Кастанеда реально привнес в жизнь очень многих людей, вовсе не потускнеет от того, что «вдруг некоторые читатели узнают», что не все написанное в его книгах является «правдой», а иногда и художественным приемом.
Потому что главное, это то, к чему призывает в своих книгах Карлос, те цели и то состояние, которое он испытывает, тот настрой Духа, который он передает через строки своих книг. И даже через фантазии и вымысел.
И естественно, что не все написанное является верным именно для Вас, или для данного времени.
Он и сам пишет, что все зависит от вашего взгляда на реальность. Каков ваш взгляд, такова для вас и реальность. А про настоящую реальность нет смысла говорить. Это понимают все. (Даже если и делают вид, что не понимают). Влник.)

Итак, письмо Кастанеды Уоссону:

Мне было чрезвычайно приятно получить Ваше письмо, поскольку я очень хорошо знаком с Вашими работами и польщен уделенным мне вниманием. Однако, Вы должны принимать во внимание, что я не являюсь большим авторитетом; мои знания полностью ограничены теми данными, которые мне удалось собрать. Мои заметки никогда не были в строгом смысле антропологическими полевыми наблюдениями, но скорее результатами опросов, связанных с моими интересами, имевшими значение и содержание лично для меня.
Таким образом, меня увлекают скорее косвенные намеки Дона Хуана, чем какие-либо специфические этнографические подробности. Поскольку он имел дело с драматичной и серьезной системой убеждений, то даже намеренно скрывал некоторые такие детали. Было бы излишним пытаться исправить эти неопределенности в одном единственном письме без предварительной подготовки более широкого этнографического контекста, и поэтому я попытаюсь лишь ответить на Ваши вопросы.

[Подвергая себя прелестному самоунижению, Кастанеда оправдывается ограниченностью своей профессиональной компетенции и неофициальностью целей своих исследований, выскальзывая таким образом из смирительной рубашки научной этнографии. Судя по всему, упоминание драматичности и серьезности убеждений Дона Хуана как-то обязывает Кастанеду скрывать этнографические детали. Честно говоря, это больше похоже на намерение мистифицировать читателя. Под "излишним" он, очевидно, понимает тщетность, но далее подразумевает, что если бы он пожелал, то смог мы поместить Дона Хуана в определенный и ясный этнографический контекст, чему он сам противоречит немного ниже. В данном случае такой подтекст служит целям окружения его слов аурой достоверности без каких-либо реальных доказательств этой достоверности. - Ришар де Милль]

ВОПРОС: Верно ли мое заключение, сложившееся на основе Вашего рассказа, что Вы
лично никогда не собирали эти грибы и даже не видели ни одного цельного
экземпляра такого гриба? – Уоссон.

Я сам собирал эти грибы. Я держал в руках не меньше сотни их экземпляров. Каждый год мы с Доном Хуаном отправлялись собирать грибы на юго-запад и северо-запад от Валье Насьональ (Valle Nacional) [Уаутла де Хименес (Huahutla de Jimenez), где Уоссон впервые попробовал грибы, расположена на северо-западе от Валье Насьональ. Отзеркаливание Кастанеды привычно отражает то, что собеседник ожидает или надеется увидеть, при этом не показывая это в четких очертаниях. Сейчас он напоминает Уоссону о Уаутла, не упоминая точного названия этой местности. Ришар де Милль]
Я хотел описать ритуал собирания грибов в "Учении Дона Хуана", но поскольку, в отличие от пейота и дурмана, эти грибы содержат союзника (альядо, aliado) Дона Хуана, тот установил правило абсолютной секретности относительно подробностей процесса.[Кастанеда мягко сворачивает в сторону, переходя от вопроса о внешнем виде экземпляра гриба, который интересовал Уоссона, к рассказу о ритуале их собирания Доном Хуаном, и в результате говорит, что ритуал запрещено кому-либо описывать. Он ни упоминает, ни подразумевает, возможно ли представить экземпляр этого гриба. Почему? Если бы Дон Хуан четко запретил забирать с собой образцы грибов, это могло бы полностью предрешить судьбу их ботанического исследования, однако Кастанеда слишком тонок для подобного хода.
Пока мы пялимся на ритуал, Кастанеда ловко скрывает грибы в своей шляпе, как это делает каждый фокусник. - Ришар де Милль]

ВОПРОС Уоссона: Удостоверились ли Вы, что имеете дело с Psilocybe mexicana?

Нет. Это была лишь предположительная оценка, ужасно несовершенная.
[Вновь самоуничижение.- Ришар де Милль]
Уверенная идентификация вида грибов в "Учении Дона Хуана", как я предполагаю, была ошибкой издательства. Поскольку я никогда не был полностью убежден в правильности своего определения, оно должно было оставаться предположительным при каждом упоминании в книге.
[Кастанеда неохотно перекладывает вину за ошибку на редакторов "Юниверсити Пресс", но как же он сам просмотрел эту ошибку? - Ришар де Милль]
Грибы Дона Хуана выглядят похожими на изображения «Psilocybe mexicana», которые встречались мне, а один [безымянный - Ришар де Милль] работник факультета фармакологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе показывал ему экземпляры этого гриба, которые выглядели точно так же. К тому же, грибы Дона Хуана не превращаются в порошок, когда их держат в руках.

[То есть, это наверняка не "дымучки" из Мексиканы, и скорее все-таки «Psilocybe mexicana» - в таком случае, почему бы и не называть их так и дальше в книге? Тактика представления мага в унизительном виде служит его стратегии окончательного самоутверждения. - Ришар де Милль]

Дон Хуан всегда брал гриб левой рукой, переносил его в правую, а потом бросал в горлышко тыквы. [Минутку!» А как же правило "абсолютной секретности" ритуала собирания? Или оно такое гибкое, что изменяется, когда человек пишет письма? Дон Хуан что, придумал его как помощь в написании этого письма? - Ришар де Милль]

ВОПРОС Уоссона: Известно ли Вам, где растут описанные Вами грибы?

Да. На стволах мертвых деревьев, но чаще всего в гнилых кустарниках.

(Я позволю себе дать справку об ареалах произрастания некоторых мексиканских видах грибов, чтобы читатель мог сам увидеть правоту позиции Уоссона и его компетентности, а также правильности задаваемых вопросов.
Древоразрушающие виды или те, которые растут на гнилой древесине, иногда растут также как суб-древоразрушающие грибы, в том числе на древесных остатках или веточках, находящихся в почве, или на опилках. P. aztecorum, например, был впервые описан как гриб, растущий на почве, (Heim & Wasson, 1958) но гораздо чаще встречается на остатках древесины или ветках, находящихся в почве, или даже на сосновых шишках (Guzman, 1978b). P. baeocystis и P. quebecensis обыкновенно встречаются на древесных остатках в почве и редко - на гнилых пнях.
Все остальные виды, такие как Psilocybe mexicana, P. uxpanapensis, P. singeri, P. weldenii, P. semilanceata, P. pelliculosa и другие виды обычно встречаются на песчаных грунтах, черных глиноземах или серых почвах.
P. caerulescens var. ombrophila и иногда P. zapotecorum обычно предпочитают гумус. Следующие виды растут преимущественно на грязевидных или болотистых почвах, лишенных травянистой растительности: P. hoogshagenii var. hoogshagenii, P. Zapotecorum.
P. muliercula, известный в настоящее время только благодаря популярному рынку Tenango del Valle, State of Mexico, где он был описан Хеймом (1958) (как P. wassonii Heim) и Сингером и Смитом (1958 a, b). Среда обитания этих видов - грязевидная или болотистая почва на склонах оврагов, лишенных травы, в лесу Abies (Пихта) religiosa H.B.K. на высоте 3150-3500 м над уровнем моря. Позже (Guzman, 1970) вид P. muliercula был найден не только на подобных болотистых почвах и оврагах, но и на открытых местах в сосновом (Pinus) лесу на высоте 2600-2800 м над уровнем моря. Позже Уоссон предложит как гипотезу, вид, растущий в тех условиях, о которых пишет Кастанеда, P. Yungensis, также дереворазрушающий вид.
Таким образом, это никак не мог быть Psilocybe mexicana, растущий рассеянно на пастбищах в траве в низинах, в схожих условиях произрастания с распространенным у нас P. semilanceata. - ВЛНИК
)

ВОПРОС Уоссона: Каково культурное происхождение Дона Хуана?

5. Дон Хуан - достаточно смешанный человек, и его личность сформировалась под влиянием множества культур, помимо культуры индейцев Яки. Хуан – его настоящее имя. Я пытался придумать какой-нибудь псевдоним, но ни одно из имен не подходило этому человеку. [Интересно, если бы кто-то пытался придумать другое имя Питеру Пэну или доктору Дулитлу, какое бы подошло? - Ришар де Милль] Дон Хуан - не чистокровный индеец Яки. Его мать была из племени Юма. Он родился и провел первые шесть-семь лет жизни в Аризоне, а потом переехал в Сонору. Через некоторое время после того, как мексиканские власти выслали его из Соноры, он перебрался в район Валье Насьональ [в Оахаку], где прожил больше тридцати лет. Я считаю, что он переехал туда вместе со своим учителем, который, скорее всего, был из племени Масатек. Мне не удалось узнать, кто был его учителем и где Дон Хуан изучал магию, но тот факт, что каждый год я отвожу Дона Хуана в Оахаку для собирания грибов, позволяет достаточно уверенно предположить, где именно Дон Хуан учился их применению.
Так или иначе, я не могу определить культурное происхождение Дона Хуана, разве только угадыванием. [А вот и противоречие высказанному выше намеку на то, что в продолжительной переписке Кастанеда смог бы "отследить" и "поместить Дона Хуана в определенный и ясный этнографический контекст".- Ришар де Милль]
Невозможность определить культурные основы Дона Хуана показывает еще одну мою ошибку, которую я с сожалением допустил ввиду недостатком опыта в вопросах публикации. Принимая мою рукопись к печати, редакционная комиссия издательства Калифорнийского университета предположила, что включение в название книги слова "Яки" наверняка придаст работе этнографическую направленность. Тогда они еще не прочли рукопись, но тем не менее доказывали мне, что мне следует называть Дона Хуана индейцем Яки – и мне, разумеется, пришлось это сделать, - однако я никогда не утверждал, что Дон Хуан был продуктом или представителем культуры Яки, хотя этот неверный вывод и можно сделать на основании подзаголовка "Путь индейца из племени Яки".
[Сделаем небольшую паузу и проанализируем то, что Кастанеда только что рассказал Уоссону о своей публикации в Калифорнийском университете: редакционная комиссия Университета 1) принимает к публикации «еще не прочитанные» рукописи и работает на основе простых «предположений»;
2) навязывает подобным работам искажающие заглавия против воли добросовестных авторов, неопытных в вопросах публикации. В противоположность этому, записи указывают, что Уолтер Голдшмидт, член редакционной комиссии, прочел рукопись Кастанеды, которую комиссия приняла к печати по его рекомендации и на основе мнения еще трех независимых консультантов. Что касается второго обвинения, мне припомнились также рассуждения Спайсера о том, что "Юниверсити Пресс" "зашло далеко за пределы намерений Кастанеды" и добавило в книгу смущающий подзаголовок, и я написал в издательство, процитировав им слова Спайсера.
Редактор Удо Струтинский ответил: "Заголовок книги Кастанеды и полный его текст его книги были напечатаны без изменений на основе рукописи автора."
Несмотря на мои сомнения в подлинности показаний, представленных "Юниверсити Пресс" в деле "Кастанеда против Сообщества Ученых", в данном случае я более склонен поверить заявлению Струтинского, тем более что один достоверный источник из "Саймон энд Шустер" сообщил мне, что Кастанеда "устанавливает свои собственные правила практически во всем и никогда не проявлял никакого стремления к сотрудничеству ни в чем, за исключением своевременного представления рукописей." На самом деле, Струтинский хотел, чтобы Кастанеда "сократил свой структурный анализ", поскольку издательство обычно не публикует всякие утомительные пародии на теоретизирования, тем не менее им пришлось оставить в книге 54 страницы "чистого бреда", опубликованных, как сказал Струтински, "не по нашей воле, но по настоянию автора". Мог ли автор, который просто вколотил подобный литературный кактус в горло Голдшмидта и "Юниверсити Пресс", мягко смириться с искажающим заголовком книги - каким оно несомненно и является, - если только он сам не предложил подобного заголовка? Я просто не в состоянии в это поверить. - Ришар де Милль]

Мне не известно [это вновь продолжается письмо Кастанеды - Ришар де Милль], растут ли галлюциногенные грибы в засушливых районах Соноры и Чиуауа, и он сомневается, что Дон Хуан пытался искать их там. Тем не менее, однажды Дон Хуан сказал, что если человек способен управлять силой грибов, то они вырастут там, где он ожидает их найти. [Есть много, друг Уоссон, такого, что и не снилось вашей микологии. - Ришар де Милль] Первый раз я увидел эти грибы в Дуранго [чуть южнее штата Чиуауа - Ришар де Милль], но там их оказалось недостаточно для использования. [Кастанеда отзеркаливает слова Уоссона: "очень сложно найти их в достаточном количестве для церемониальных ритуалов" - Ришар де Милль.] Дон Хуан сказал тогда, что за достаточным количеством им придется отправиться в Оахаку. В 1964 году Кастанеда нашел один единственный экземпляр в горах Санта-Моники (возле Лос-Анджелеса), однако лаборатория Калифорнийского Университета [вновь не названо ни одно конкретное имя - Ришар де Милль.] легкомысленно потеряла его еще до того, как они смогли его идентифицировать. [Еще одна демонстрация того, как добрые намерения добросовестного, но ужасно несовершенного и во всем сомневающегося исследователя, пропадают втуне из-за бюрократической безответственности и неукротимой некомпетентности крупного университета. - Ришар де Милль.]
Для меня было безусловно несомненным, что этот экземпляр относился к грибам Дона Хуана.
[Как наука сможет вынести такую трагическую потерю?! Однако магов заботит несколько другое, а именно: - Ришар де Милль] Дон Хуан говорил, что обнаружение таких грибов служит знаком успеха обучения, но собирать их и передавать незнакомцам [типа Уоссона- Ришар де Милль] является грубейшей ошибкой [Это передает ощущение запрета, но не является строгим запрещением собирания ботанических образцов. - Ришар де Милль]

ВОПРОС Уоссона: Есть ли у Вас образцы этого порошка или той смеси, в состав которой он входит как ингредиент?

6. Нет, но я уверен, что смогу добыть образец порошка, правда, совсем немного, возможно, лишь мазок. Если этого будет достаточно для изучения под микроскопом, я вышлю его Вам не позднее конца 1968 года.
[Хотя Карлос курил грибную смесь еще восемь раз после того, как Кастанеда написал это письмо, обещанный "мазок" так никогда и не был получен. - Ришар де Милль]

ВОПРОС Уоссона: Появится ли испаноязычная версия Вашей книги?

7. Я надеюсь, что "Юниверсити Пресс" "рассмотрит такую возможность".
Все мои записи сделаны на испанском, поэтому "Учение Дона Хуана" является
практически английской версией рукописи на испанском.
[Почему же тогда мексиканскому романисту Хуану Товару пришлось переводить с английского "Учение Дона Хуана" и три последующие книги, включая множество труднопереводимых выражений американского сленга? Почему же эти "рукописи на испанском" нельзя было выслать Товару, чтобы облегчить его задачу и сделать его перевод более близким к исходным испанским оборотам речи Дона Хуана? Ответ на эти вопросы будет предложен чуть позже. - Ришар де Милль]

ВОПРОС Уоссона: Как Дон Хуан произносит "человек знания" - как "hombre de
conocimientos" или просто как "un hombre que sabe"?

8. Этот Ваш вопрос содержит самые захватывающие для меня сведения.
[Что же такого нового и захватывающего в этой информации? В той части письма Уоссона, которая связана с этим вопросом, содержится единственное информативное утверждение: индейцы Масатек называют курандеро "тем, кто знает". Кастанеда делает вид, что слышит об этом впервые, как будто это не было описано на страницах 251-252 работы Уоссонов "Грибы, Россия и история".
Очень странно, что несмотря на то, что Кастанеда "очень хорошо знаком" с работами Уоссона, он не потрудился заглянуть в самый известный и подробный на тот момент труд по мексиканской этномикологии. - Ришар де Милль]
Хотя Дон Хуан использовал все три упомянутых Вами термина, я предпочел везде использовать понятие "человек знания", потому что он более четкий, чем "тот, кто знает".
[И возможно потому, что он не настолько явно отзеркаливает фразу, найденную на странице 252 той самой книги, которую Кастанеда удивительным образом не удосужился прочесть. - Ришар де Милль]
Чтобы пояснить использование Доном Хуаном этих терминов, я прилагаю к этому письму несколько [12] страниц своих заметок на испанском, которые, как я надеюсь, будут разборчивыми. Эти страницы являются чистовиками, созданными на основе тех невразумительных заметок, которые я делал во время бесед с Доном Хуаном. Обычно я расшифровывал свои заметки как можно быстрее, чтобы сохранить свежесть памяти и яркий стиль слов и мыслей Дона Хуана. [Скоро мы заглянем в эти заметки и узнаем еще больше о том, как сочиняются романы. - Ришар де Милль]

ВОПРОС Уоссона: Двуязычен ли Дон Хуан, или он говорит на испанском свободнее, чем на языке Яки?

9. Возможно, Дон Хуан говорит на испанском лучше, чем на каком-то другом языке, но кроме него, он говорит на языках Яки, Юма и Масатек. Я никогда не слышал, чтобы он говорил на английском, но подозреваю, что Дон Хуан прекрасно знает и этот язык.

ВОПРОС Уоссона: Есть ли в Ваших заметках эквиваленты терминов, которые он использует, на языке Яки?

10. В моих записках встречаются индейские слова, но не все они относятся к языку Яки, и их явно недостаточно, чтобы провести серьезное исследование.
[Очень хорошо, но ведь переписка между коллегами не составляет и совсем не предполагает "серьезного исследования". Очевидно, что Уоссон был бы чрезвычайно рад узнать хотя бы один подобный индейский термин, тем не менее ни единого примера не приведено. - Ришар де Милль]

ВОПРОС Уоссона: Упоминали ли Вы в других книгах или в выступлениях, умеет ли Дон Хуан читать и писать на испанском?

11. Дон Хуан свободно читает по испански, хотя я никогда не видел его пишущим. Очень долгое время я ошибочно считал его неграмотным, но оказалось, что Дона Хуана просто не интересуют способности такого сорта.
Именно подобные различия между ними и являются той основной темой, которую я пытаюсь осветить в биографии Дона Хуана, которую сейчас пишу. [И которая до сих пор, спустя 11 лет и выхода четырех книг, все еще не вышла в свет - судя по всему оттого, что очень сложно написать биографию человека, чье культурное происхождение невозможно определить, - "разве только угадыванием"- Ришар де Милль].

ВОПРОС Уоссона: Я предполагаю, что Вы сами полностью принадлежите к культуре "гринго", поскольку произносите свое имя как "Кастанеда".

12. Обо мне рассказывать особенно нечего. [Каждый и так видит, что это просто скучный и незамысловатый парень, которому посчастливилось встретиться с поразительным старым индейцем. - Ришар де Милль]
Я родился в Сан-Паулу, в Бразилии, но учился в школе в Аргентине, а затем переехал в Соединенные Штаты.
Мое "полное имя - Карлос Аранча". Согласно латиноамериканской традиции прибавлять к имени фамилию матери, я стал Карлосом А. Кастанедой, а вскоре после того, как перебрался в США, начал опускать это А. [Очевидно, Кастанеда имеет в виду, что чтобы расширить свое имя, он добавил фамилию матери Аранча к отцовской фамилии Кастанеда; таким образом, он поменял местами подлинные (точнее, почти подлинные) фамилии матери и отца. Но вместо того, чтобы по-человечески это объяснить, он говорит, что его "полное имя – Карлос Аранча". В чем тайное значение этой крошечной ошибки? Мне кажется, что эта ошибка свидетельствует, что истина все же для него нечто значит и проявляется здесь незаметно для него самого, заставляя достаточно близко вернуться к тому имени, каким его обычно называли в Перу: Карлос Арана. - Ришар де Милль]
Фамилия "Кастанеда" принадлежала моему деду с Сицилии, и скорее всего, он изменил ее первоначальную сицилианскую форму. [Но если его дедушка переехал в Бразилию, язык которой близок к португальскому, то почему же он изменил свою итальянскую фамилию, какой бы она ни была, на испанскую "Кастаньеда", а не на португальскую "Кастанчеда"- Ришар де Милль]. Я надеюсь, что дал ясные ответы на все Ваши вопросы и еще раз благодарю Вас за присланное письмо.

Кастанеда забыл рассказать о том, чем Дон Хуан зарабатывает на жизнь, но тем не менее дал ясные, хоть не очень исчерпывающие и точные, ответы на все остальные вопросы Уоссона. Более того, по собственной иницитиаве он прислал вместе с письмом 12 страниц своих заметок. Позже это подражание сотрудничеству будет оптимистично признано "полным и откровенным", но в тот момент Уоссон был далек от удовлетворенности полученной информации. 4 октября 1968 года он отправил еще одно письмо, в котором выражал надежду, что, работая над биографией, Кастанеде удастся установить личность учителя Дона Хуана, который "наверняка был экстраординарным человеком". Уоссон интересовался также, на какой высоте собирались эти грибы, использовались ли они только для курения, какие другие ингредиенты входят в смесь, и как долго продолжается эффект опьянения. Он просил Кастанеду поскорее прислать хотя бы "мазок" грибной пыли, и все-таки постараться раздобыть целый экземпляр. Он упоминает также, что эти грибы не могут относиться к виду Psilocybe mexicana, поскольку те никогда не растут на гниющих стволах, пнях и кустарниках, так что это либо Psilocybe yungensis, либо неизвестный новый вид.

Кастанеда не ответил на второе письмо Уоссона, но позже они ненадолго встретились в Нью-Йорке, а потом еще раз в Калифорнии. Несмотря на свои прежние подозрения, после этих встреч у Уоссона сложилось о Кастанеде впечатление "честного и серьезного молодого человека". В 1973 году пораженный Уоссон обнаружил в неопубликованной веладе Марии Сабины заклинание племени Масатек, которое в переводе звучало: "Женщина, останавливающая мир, - это я". Так он обнаружил первое серьезное доказательство правдоподобия заметок Кастанеды, поскольку шаманистское понятие "остановки мира" было использовано и Марией Сабиной, и Доном Хуаном, причем не было нигде обнародовано до появления в книге Кастанеды "Путешествие в Икстлан". До той поры Уоссон рассматривал работы Кастанеды скорее как аллегории, чем как полевые наблюдения, но этот пример очевидной искренности и согласованности понятий заставил его поверить в существование некоего ядра, связующего шаманов, погребенного где-то в глубинах фантастической научности Кастанеды.

Совпадение фраз об остановке мира, заинтриговавшее и приободрившее Уоссона, серьезно озадачило разоблачителя де Милля, поскольку существование хотя бы единственного увесистого свидетельства, доказывающего, что Кастанеда создавал свои полевые заметки вне студенческого городка, мгновенно превращало бы этого великого обманщика в пустяк, в "художественного обработчика" полевых записей; тогда прекратился бы скандальный открытый спор и не состоялось бы крупное публичное разоблачение. Перед тем, как написать хоть слово "Путешествия Кастанеды", мне необходимо было выяснить, существует ли реальная связь между Кастанедой и ранее представленным в литературе шаманом. Было ли это лишь поверхностным сходством, или оно имело значение, уходящее своими корнями в доколумбовую эпоху? Я отправил письмо Юнис Пайк, лингвисту и знатоку языка Масатек, в котором интересовался, что по ее по мнению могла иметь в виду Мария Сабина, проговаривая это заклинание перед магнитофоном Уоссона в ночь с 12 на 13 июля 1958 года. Ее ответ (который впоследствии был подтвержден переводчиком Уоссона и его соавтором Флоренс Коуэн) прокололо мыльный пузырь достоверности нашего мага:

Вы спрашивали, что имела в виду Мария Сабина, когда произносила: "Женщина, останавливающая мир, - это я".
Я бы перевела ее фразу с Масатек совсем иначе. Она использует глагол се-нкви, который используется для описания столба, подпирающего крышу. Я предпочла бы перевести его как "удерживать", или еще точнее - "поддерживать (снизу)". Таким образом, эту фразу можно было бы перевести как "Женщина, поддерживающая мир, - это я."

"Остановка" в представлениях Дона Хуана совсем не означает поддерживание мира в качестве опоры, или его удержание - наоборот, она приводит к разрушению мира, поэтому связь между двумя упоминаниями была совершенно случайной, а свидетельство достоверности - иллюзорным, так что я продолжил проводить свое разоблачение.

Я попросил Уоссона прислать мне письмо Кастанеды и те 12 страниц его полевых записей. 10 января 1976 года он написал Кастанеде, спрашивая, нет ли у него возражений против этого. Ответ до сих пор не пришел, и через три года Уоссон решил, что столь продолжительное молчание - знак согласия. В октябре 1978 года на конференции по галлюциногенным растениям в Сан-Франциско он вручил мне свою переписку с Кастанедой и 12 страниц с заметками, к которым мы сейчас и обратимся.

Эти двенадцать листков представляют собой ксерокопии страниц с записью бесед и повествовательными заметками, записанными на разлинованной бумаге, похожей на бумагу из блокнотов, которыми пользуются студенты. В верхнем правом углу каждой страницы стоит ее номер; записям от 8 апреля 1962 года соответствуют номера 38-42, а записям от 15 апреля 1962 года - номера 1-7. Почерк плотный, равномерный, твердый, несколько странный и не самый изящный, но вполне разборчивый. Записи сделаны на испанском языке. На страницах не встречается ни одного индейского слова. Для указания человека знания Дон Хуан использует три различных фразы: uno que sabe (тот, кто знает), hombre que sabe (человек, который знает) и hombre de conocimiento (человек знания). Испанский Кастанеды не так хорош, как его английский. Он обнаруживает ограниченный, скудный лексикон и демонстрирует довольно странную грамматику и произношение.
К примеру, он пишет tubo вместо tuvo, hiba вместо iba, comanda вместо manda. Он достаточно неожиданно использует предлоги и опускает местоимения именно там, где их больше всего ожидаешь. Разговоры в записях еще более изобилуют повторениями, чем в опубликованных книгах.

В 1973 Уоссон сказал об этих листках: "Их содержание вполне удовлетворительно передано в английском варианте на страницах 56-60 "Учения Дона Хуана". Это не совсем верно. Многое из содержания этих страниц действительно описано в книге, но некоторые моменты там совершенно не упоминаются. В 1968 году Уоссону не удалось распознать или обратить внимание на содержащееся в них дополнительное значение, что мы и проделаем сейчас. Однако сначала мне хотелось бы отказаться от следующего своего заявления, сделанного на странице 50 "Путешествия Кастанеды". Я писал:
Не добившись успеха с получением столь долго ожидаемых доказательств от Кастанеды, я выражаю свое официальное мнение о том, что эти 12 страниц не существовали до тех пор, пока Уоссон не написал Кастанеде свое письмо, что они были специально созданы именно из-за этого случая, и что это единственные реально существующие заметки на испанском, вышедшие из-под пера Карлоса за десятки лет, проведенных им в пустыне.

Непреднамеренно, с помощью Уоссона, Кастанеда обеспечил эти долгожданные доказательства, которые опровергают мое официальное мнение 1976 года. Мое не менее официальное мнение 1979 года заключается в том, что Кастанеда начал писать свою историю на испанском и полностью переключился на английский лишь при написании второй книги, в которой Дон Хуан необъяснимым образом начинает использовать американский сленг. Это означает, что в действительности может существовать множество блокнотов, которые при необходимости можно будет выдать за испаноязычные полевые заметки, чтобы обеспечить пищу для диссертаций соискателей степени Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе в XXI веке. Но мы пока что перейдем к тем 12 страницам, которые я держу в руках.

Мое отступление не означает воскрешения образа Карлоса-c-Блокнотом. Наоборот, мне хотелось бы захоронить его еще глубже, чем он покоится сейчас. В 1976 году я представлял себе, что Кастанеда садится за стол, открывает "Учение Дона Хуана" на странице 56 и переводит пять страниц книги на испанский, внося то тут, то там некоторые вариации из соображений художественной правдоподобности.
Карлос-с-Блокнотом чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы Кастанеда именно так и поступил. Но на самом деле он, по всей видимости, просто вырвал несколько страниц из своей объемистой рукописи на испанском. Ошибочность этого поступка заключается в том, что рукопись на испанском и ее перевод на английский рассказывали историю по разному, и мы получили раннюю и позднюю версии одного и того же романа. Если бы переводчик Товар получил обе эти версии, он был бы глубоко озадачен, не понимая, которая же из них подлинная. В результате он пришел бы к выводу, что достоверной не является ни одна из них, что и объясняет тот факт, что ему пришлось переводить английскую версию без всякой помощи со стороны исходной рукописи на испанском. Несмотря на то, что в письме к Уоссону Кастанеда утверждает, что переписывает свои заметки немедленно, чтобы сохранить слова и мысли Дона Хуана, исследование этих двух вариантов указывает совсем не на сохранение, но наоборот, на значительные разногласия, некоторые из которых мы рассмотрим в оставшейся части этой статьи.

Сцена заметок открывается утром. Карлос собирается покинуть обитель Дона Хуана. Дон Хуан спрашивает, когда тот возвратится, и Карлос обещает вернуться через два месяца. Дон Хуан говорит, что такие неприлежные занятия никогда не позволят Карлосу стать человеком знания. В свое время сам Дон Хуан вошел в дом своего бенефактора еще мальчиком и не покидал его до поры возмужания, пока его бенефактор не умер. Хотя времена были очень тяжелыми, бенефактор заботился о нем, как о родном сыне. Карлос интересуется, где они тогда жили. Дон Хуан отвечает, что об этом нельзя рассказывать, и когда придет срок смерти Дона Хуана, Карлос тоже не должен будет говорить, где он познакомился с Доном Хуаном, где встречался с ним и как того звали. Все искренние и преданные маги следуют этому закону. Когда Дон Хуан умрет, Карлос даже не должен расспрашивать, где он погребен. Карлос замечает, что очень многие люди знают их обоих и место, где они встречаются. Дон Хуан отрицает это. Карлос приводит как примеры Фернандо, Дона Нахо и невестку Дона Хуана. Дон Хуан говорит, что эти люди не в счет, потому что они просто глупые болваны, но существуют другие люди, которые имеют значение. Карлос спрашивает, кто они. Дон Хуан отвечает, что Карлос узнает это, когда придет время. Главное – следовать закону секретности. Карлос клянется свято соблюдать закон. Дон Хуан заявляет, что у Карлоса большой рот, и он всем все расскажет. Карлос протестует. Подобно Иисусу, обращающемуся к Петру, Дон Хуан хладнокровно и беззлобно заверяет Карлоса в его будущем отречении и предательстве, которые произойдут в свое время.
Этот очень трогательный пассаж, оживленный аллюзией на тему Нового Завета и таящий в себе обещание надвигающегося драматичного конфликта, содержит также такую информацию о бенефакторе Дона Хуана, которую нельзя найти больше нигде в его книгах - вернее, мне следовало сказать, что ее вообще нельзя найти в книгах Кастанеды, так как писатель отказал описанной сцене в публикации.
Однако он не забыл о ней: 5 октября 1968 года его повествования (месяц спустя после ответа Кастанеды Уоссону по календарному времени) Дон Хуан напоминает Карлосу о законе секретности - о том законе, о котором он говорил ему "раньше".
В "Учении Дона Хуана" повествование о 8 апреля 1962 года завершается отказом Дона Хуана рассказать Карлосу что-либо еще о четырех врагах. Однако в рассматриваемых путевых заметках в конце страницы 42 описана еще одна сцена. Два часа пополудни того же дня. Дон Хуан и Карлос заводят беседу о хрустальных шарах, используемых магами, но затем Дон Хуан резко меняет тему. "Существует три формы духовных существ", - говорит он, - "Три класса духов. Духи, которые ничего не дают, потому что им нечего дать. Духи, которые пугают, потому что..." На этом страница заканчивается. Эта краткая сцена из полевых записей прекрасно сохранилась в изданном тексте - правда, в "Отделенной реальности", в которой она датирована не 8 апреля 1962 года, а 16 декабря 1969 года. Таким образом, эта сцена была извлечена из старой рукописи автором, работавшим над второй книгой. А что же насчет хрустальных шаров, используемых магами? Они возникают на странице 245 третьей книги и датированы 14 апреля 1962 года.
Сравнив записи в "Учении дона Хуана" и в "Путешествии в Икстлан", датированные 15 апреля 1962 года, Уоссон сообщил о том, что в повествовании "компания странным образом раздваивается". В "Учении дона Хуана" они вдвоем беседуют в доме Дона Хуана, а в "Путешествии в Икстлан" они заняты поздней трапезой в каком-то приграничном городке. Это возможно только в том случае, если Дон Хуан живет неподалеку от границы, но на шестой странице полевых заметок, посвященных этому дню, говорится: "Дон Хуан прислонился к столбику рамады и смотрел на горы Бакатете, видневшиеся вдалеке." Если дом Дона Хуана расположен вблизи границы, то можно только позавидовать остроте его зрения, ибо горы Бакатете протянулись не менее, чем в двухстах милях к югу.
Человека можно назвать человеком знания только когда он преуспеет в борьбе со своим последним, невидимым врагом, хотя бы на краткий миг, но "этого мгновения ясности, силы и знания уже достаточно". Этими словами завершается проповедь Дона Хуана о четырех врагах на странице 60 "Учения дона Хуана". Согласно заметкам, эта беседа не завершилась до сих пор. Пока Дон Хуан прислоняется к столбику рамады и пристально вглядывается в синеву далеких гор Бакатете, Карлос рассуждает о том, что избежать последнего врага невозможно. Дон Хуан соглашается с этим. "Как видишь," - совершенно мрачно добавляет он, - "он уже швырнул меня на землю. Он вталкивает меня в нее. И очень быстро одолевает меня." Карлос старательно рассматривает Дона Хуана, но видит только сильного и энергичного человека, который выглядит гораздо моложе своих лет. Тем не менее слова Дона Хуана о смерти заставляют Карлоса впервые осознать всю напряженность схватки Дона Хуана с его последним, невидимым врагом.
Чрезвычайно волнующая сцена, но автор, по-видимому, посчитал ее слишком уж мелодраматичной и исключил из окончательной версии. Подобные решения, безусловно, являются законным правом любого романиста.
Ришар де Милль
Индейцы племени Уичол (Huichol) из северной части Центральной Мексики живут в горах, и их уединенный и верный обычаям образ жизни позволил племени вплоть до настоящего времени сохранить свои древние религиозные традиции, несмотря на контакты с европейцами с 1542 года. Центральной фигурой религиозного культа Уичолов является мара-акаме (mara'akame), шаман-жрец, а самым известным из мара-акаме для пришельцев извне был Рамон Медина Сильва, чье учение и хроника жизни были записаны антропологами Барбарой Майерхофф и Питером Фюрстом.

Статья "Об этом очень трудно рассказать" составлена из двух отрывков из диссертационной работы Майерхофф. Многие сходные описания можно найти в ее книге "Охота на пейот" и в статье Фюрста "Концепция души индейцев племени Уичол". Изящно переведенные с языка Уичол на испанский, а затем на английский объединенными усилиями Рамона Медины, Питера Фюрста, Джозефа и Барбары Граймс и Барбары Майерхофф, эти два кратких экскурса в шаманизм не только любопытны для ознакомления, но и представляют собой поучительный контраст с характерно не-индейским метафизическим и этическим концепциям Дона Хуана. Одним из самых явных примеров таким противоречий является его наукообразное "вспоминание", описанное в "Сказках о силе". Рамон Медина был настоящим шаманом, и с ним Карлос Кастанеда действительно встречался в реальной жизни.

Статья 41
Рамон Медина Сильва
ОБ ЭТОМ ОЧЕНЬ ТРУДНО РАССКАЗАТЬ
Это долгий рассказ, потому что он о главном. Потому что в те дни не было ничего разделенного. Все было единым, «Это» было одним целым, единым, завернутым в один лист, пребывающем в глубоком сне. Это наша история, история тех времен, когда никто не мог сказать, что было раньше, потому раньше не было ничего. Это было не таким, как сейчас, когда всегда есть некто, способный рассказать, что было в старые времена, в тем времена, когда Это было цельным. Этот рассказ сокровенен, потому что он дошел до нас из тех старых времен, из той древности. Среди нас есть нечто единое. Об Этом очень трудно говорить. Это самое сокровенное, и Это нужно хорошо охранять. Кем бы человек ни был, он должен беречь Это. И беречь Это следует в своем сердце.
(«Мара-акаме» рассказывает, как в Вирикуту, священные земли предков Уичолов, ежегодно приходят паломники, собираются вокруг Татавари, Очага Отца-Основателя и готовятся к охоте на гикури, кактусы пейота. Один из пилигримов становится Кауюмари, Священным Оленем, другой - Татутси, Великим Отцом-Основателем, и так далее. Мара-акаме подкрадывается к пейоту и пронзает его, потому что пейот есть также и олень, и тогда он уже не может убежать и остается прикованным к своему месту, готовым к собиранию, как зерно маиса, которое тоже пейот.)
На следующий день все поднимаются ранним утром. Мы поклоняемся Татевари, окружив его кольцом. Мы оставляем его пылающим, чтобы он не угас. Осторожно, очень осторожно, мы сгребаем угли в плотную кучу, чтобы он продолжал гореть, когда мы вернемся. Мы готовы. Мы выступаем. Мы ничего не едим и ничего не пьем. Мы берем с собой корзины и сумки - в них мы положим пейот. Мара-акаме ведет нас, сейчас он - Татевари. Он сворачивает вправо. Татутси сворачивает влево. Остальные остаются посередине, выстраиваясь друг за другом.
Все движутся тихо, очень тихо. Все шепчут, никто не говорит в полный голос. Каждый ступает очень внимательно. Каждый ступает осторожно. Все очень внимательны, все высматривают, где же живет гикури. Но где же он? Когда он объявится? Где он прячется?
Все движутся медленно и с большой осторожностью. Тихо. Все здесь священно. Все ищут прямые стебли, поднимающиеся от земли, все ищут стебли маиса, торчащие, как жнивье на убранном поле. Там пейот, там он живет. Это едино. Маис - мать пейота. Пейот - сердце, сущность маиса. Это в маисе, Это в олене.
Это во всем. Это соединяет всех. Это объединяет все. И вот мара-акаме видит его. Все очень тихо. Все останавливаются и наблюдают. Он достает свой лук, он вкладывает в него стрелу. Он опускает на землю охотничьи манки, манки Кауюмари. Он кладет их здесь, рядом с пейотом. Он крепко упирается ногами в землю, поднимает лук и накладывает стрелу на тетиву.
Он лижет острие стрелы, он дует на ее кончик. Все стоят молча. Они ждут. Он поднимает лук высоко, его стрела готова сорваться. Он опускает его, медленно, очень медленно. Он опускает его, выравнивая на уровне глаз, он прицеливается, пока не увидит мишень очень четко. И тогда он разрешает стреле лететь. Он выпускает стрелу в пейот. Он поражает его в самое основание, там где пейот появляется из земли. Теперь он не пропадет, теперь он не убежит. Если на него не охотиться с луком, если его не пронзить стрелой, он скроется. Он исчезнет. Он сбежит. Если его поразили стрелой, он останется здесь.
И вот он прикован. Все они, все мы смотрим, куда вонзилась стрела. Все стоят рядом, вокруг него. Все поклоняются ему. Это священно, Это самое сокровенное. Это самое прекрасное в мире.
Статья 42

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 16:35

Ришар де Милль
БЕСЕДЫ С ЙОАВИМОЙ
Барбара Майерхофф и Карлос Кастанеда познакомились весной 1966 года. К тому времени он писал о Доне Хуане уже на протяжении нескольких лет, а ее статья о шамане из Ринкона вот-вот должна была выйти. Общие знакомые решили, что этим двоим найдется о чем рассказать друг другу, и пытались организовать эту встречу уже несколько месяцев. Их друзья оказались совершенно правы. Барбара была способной и трудолюбивой аспиранткой; впоследствии она напишет достойные высших похвал книги, станет заведующей кафедрой антропологии и о ней напишут в журнале "Пипл". Карлос был блестящим пробивным недоучкой, наукообразным иллюзионистом, незримо прокладывающим себе путь к лаврам автора бестселлеров, обманщика-знаменитости; фотография на обложке "Тайм" будет изображать лишь одну половину его лица. Каждый из них уже успел столкнуться с препятствиями на своем тернистом пути к докторской степени.
В те дни около пятисот студентов состязались в безличных статистических показателях за возможность получить ученую степень на кафедре антропологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Несмотря на благосклонность нескольких преподавателей кафедры, Барбара, как и большинство из этих пятисот соискателей, не очень доверяла этому научному учреждению, боялась провала и чувствовала себя совершенно одинокой в этой массе людей.
Поэтому для нее было огромным облегчением найти еще одного студента с близкими интересами, побывавшего в неизведанных местах и подружившегося с самым необычнымчеловеком, еще более удивительным, чем шаман из Ринкона.
Первый раз встретившись в Хейнс Холл, они проболтали "около десяти часов без перерыва". Карлос с восторгом воспринял тему диссертации Барбары. Он терпеливо помогал ей постичь мир шаманов - мир, в котором люди превращаются в ворон, летают, будучи прикованными к скале, сшибают друг друга с ног одним лишь словом, видят двойным зрением, проникают в трещины между мирами и надеются одолеть четырех врагов человека знания. Хотя Барбара была совершенно очарована этим волшебным миром, Карлос признался ей, что его он пугает. Он сказал, что женщинам, пожалуй, легче иметь с этим дело.
Летом того года Барбара отправилась в Гвадалахару, где провела много дней в крошечной хижине на окраине города, записывая на пленку песни, заклинания, рассказы и толкования мифов и ритуалов, описываемые Рамоном Мединой, который в то время готовился стать Виксарика мара-акаме, шаманом-жрецом племени Уичолов. Однажды после обеда это однообразие было приятно нарушено экскурсией за город. В собравшуюся компанию входили полдесятка детей и взрослых из племени Уичол и антрополог Питер Фюрст, тоже из Калифорниского университета в Лос-Анджелесе.
Барбара рассказывает: Рамон привел нас к крутой барранча [ущелью], по которому проносился бурный водопад, каскадами низвергающийся на острые скользкие камни на протяжении около тысячи футов. На краю водопада Рамон сбросил сандалии и сказал, что это особое место шаманов. С изумлением мы наблюдали, как он начал пересекать водный поток, перепрыгивая с камня на камень, часто приостанавливаясь и неподвижно стоя на одной ноге - его тело было наклонено вперед, руки широко раскинуты в стороны, голова склонена на бок, так что вся его фигура стала удивительно похожа на странную птицу. Он исчезал из виду, возникал снова, двигаясь резкими прыжками, пока не добрался до противоположного берега. Мы, посторонние пришельцы, были испуганы и озадачены, но никто из Уичолов не выглядел обеспокоенным.
На следующий день Рамон объяснил, что для пересечения узкого моста, ведущего в иной мир, шаман должен развить прекрасное равновесие, иначе он сорвется в бездонную пропасть, где его сожрут ужасные звери. Он еще раз проиллюстрировал эквилибристику шамана, изображая его движения двумя пальцами, перебегающими по грифу его струнного инструмента, похожего на скрипку.
Если раньше у Барбары и возникали какие-то сомнения в том, что Рамон скоро станет зрелым мара-акаме, то после демонстрации его возможностей на водопаде и их сверхестественного объяснения все сомнения полностью развеялись. В августе, вернувшись в университет, она рассказывает Карлосу о том, как птицеподобный шаман балансировал на камнях водопада.
"О!", - удивленно воскликнул Карлос, - "Это в точности похоже на то, что делал Дон Хенаро!" И он начал описывать ей ныне уже хорошо известную историю о левитации Хенаро на водопаде, которая оказалась точной копией прыжков и поз Рамона. Барбара ликовала. Авторитетное подтверждение Карлоса было именно тем, в чем она нуждалась и на что надеялась.
Зиму 1966-67 годов Барбара вновь проводит в Мексике, совершая ежегодное паломничество Уичолов к землям Древних, где они охотятся на пейот, как если бы он был оленем, и собирают его, как маисовые зерна.
"Я расскажу тебе о пейоте, маисе и олене," - сказал Рамон, - "Все они одно. Они едины. Они наша жизнь. Они - мы сами." Этот символический парадокс станет ядром блестящей книги Барбары "Охота на пейот". Перед паломничеством ей дали имя Йоавима Уимари, что на языке Уичолов означает "Растущая Пурпурная Маисовая Девушка", - "пышное, но не особенно священное имя." Когда она доказала, что достойна участия в паломничестве, ее наградили вторым именем Уичолов, слишком сокровенным, чтобы его можно было использовать в заголовке этой статьи.
Больше года Барбара и Карлос встречались очень часто, помогая друг другу в своих родственных научных изысканиях, делясь восхищавшими их познаниями, полученными от индейцев, и воодушевляя друг друга на великие дела и достижение успеха. После того, как в 1968 году вышло "Учение Дона Хуана", Барбара стала реже видеть Карлоса. В октябре того же года Барбара защищает диссертацию, в которую вошел и отчет о Рамоне, пересекающем водопад.
Весной 1970 года Питер Фюрст организует в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса серию лекций о ритуальном использовании галлюциногенов. Его собственная лекция включала личные впечатления о демонстрации Рамоном равновесия шаманов. Заглянувший в Латино-Американскую Секцию Карлос Кастанеда предлагает свой собственный отчет очевидца о сходном, но еще более впечатляющем выступлении Дона Хенаро. Фюрст принимает это предложение. Кастанеда рассказал об увиденном в серии лекций в 1970 году и в "Отделенной реальности", вышедшей в свет в 1971 году. В "Плоти Богов" Фюрста, опубликованной в 1972 году, упоминаются "поразительно похожие" свидетельства Кастанеды, а в напечатанной в 1974 году "Охоте на пейот" Барбара Майерхофф чрезвычайно благодарит его за огромный вклад в ее понимание шаманизма и также вспоминает "поразительное сходство" эпизодов виртуозного равновесия шаманов. Внимательно изучив рассказ Кастанеды о случае с Доном Хенаро, я писал в "Путешествии Кастанеды", что это сходство настолько поразительно, что даже вызывает подозрения, но тогда у меня не было никаких представлений о том, как именно можно истолковать такое удивительное совпадение.
В отделенной реальности, в мире повествования Кастанеды, Карлос знакомится с Доном Хенаро 2 апреля 1968 года - как раз в тот день, когда он пытается вручить Дону Хуану экземпляр только что опубликованного "Учения Дона Хуана". 17 апреля, согласно его рассказу, он наблюдает за Хенаро, пересекающим водопад. В мире обычного календаря и заседаний ученых советов Барбара как раз представляет к защите свою диссертацию, на 94-й странице которой рассказывается насколько она была потрясена зрелищем Рамона и его ловких прыжков на краю пропасти. Хотя еще в 1966 году Кастанеда заявил, что Рамон "был в точности похож на Дона Хенаро", Карлос не будет даже подозревать о существовании Хенаро еще целых два года - изумительный образчик предвидения достаточно нерадивого ученика, совсем недавно впадавшего в отчаяние от разрушающих его реальность экспериментов своего требовательного учителя.
Когда я писал "Путешествие Кастанеды", я попытался добиться от Барбары каких-либо комментариев, но она предпочла ничего не отвечать, посчитав мои расспросы очередной невежественной попыткой унизить человека, по отношению к которому она испытывала не только глубокую благодарность, но и восхищение и дружескую привязанность. Внешне это выглядело типичной нерасположенностью ко мне приверженцев Кастанеды и не показалось мне удивительным. Что действительно стало для меня сюрпризом, так это резкая перемена настроения Барбары после того, как она прочла "Путешествие Кастанеды", в котором с облегчением обнаружила более или менее сочувственное отношение к своему другу, но была поражена некоторыми убедительными свидетельствами того, что плоскость реальности, в которой он работал, сильно отличалась от привычного образа действий, в результате которых обычно возникают полевые наблюдения. Она написала мне, предложив обменяться мнениями по этим вопросам.
Прошел целый год, прежде чем мы смогли встретиться. Эта задержка связана не с важностью моей персоны, но, как я предполагаю, с теми затруднениями, которые испытывала Барбара после внезапных изменений в столь важных для нее дружеских отношениях, и с теми попытками примирить личные привязанности с профессиональным долгом, которые выпали на ее долю в этот период. Что делать человеку, когда его коллега и уважаемый друг вдруг оказывается фальсификатором? Очень легко было бы занять крайние позиции: упрямо утверждать достоверность существования Дона Хуана или злобно забросать Кастанеду гнилыми помидорами. Однако проницательные и смелые люди способны спокойно рассмотреть все противоречия, взвесить личный и социальный урон с позиции частных и общественных ценностей, и лишь затем решить, стоит ли вступать ли в конфликт.
Подобно Полу Ризману, Барбара Майерхофф стала одной из немногих поклонников Кастанеды, продемонстрировавших безупречное равновесие при пересечении моста пересмотра своих прошлых взглядов и переоценки Лже-Ученика, не сорвавшись при этом в бездну эмоциональной беспорядочности, в которой их разодрали бы ягуары негодования или проглотили бы анаконды сверхрационализма.
Приведенное ниже интервью представляет собой сокращенную редакцию двух наших продолжительных бесед. За исключением незначительных перестановок, темы обсуждения сменялись в описанном порядке. Как свойственно устной беседе, мы оба называли Кастанеду "Карлосом", хотя конечно же, речь шла в основном о реальном человеке, приятеле Барбары, а не о легендарном Карлосе из книг о Доне Хуане. Прежде всего я спросил Барбару, чувствует ли она еще неловкость разговора о Карлосе для записи.
БАРБАРА: Я действительно никогда еще не обсуждала его публично, по большей части оттого, что эта тема казалась мне слишком зрелой для каких-либо разногласий и сомнений, и я считала его деятельность настолько значительной, что мне просто не хотелось разочаровываться в ней.
РИШАР: Вы чувствуете какой-то конфликт?
БАРБАРА: Да, конфликт между моей преданностью Карлосу и некоторым друзьям из Калифорнийского университета, которые с ним связаны, - и моим профессиональным долгом антрополога.
РИШАР: Что заставило вас изменить свое мнение о возможности такого разговора?
БАРБАРА: Ваша книга, в которой все это представлено совсем в другом свете. Я начала видеть, как Карлос разрабатывает что-то вроде огромной полушутливой программы, и решила, что он не будет возражать, если я расскажу что-нибудь о нем. Мне даже кажется, что ему «хочется» услышать комментарии тех, кого он так успешно обманул.
РИШАР: Раз так, то почему вы колебались целый год, прежде чем встретиться со мной?
БАРБАРА: Все это время мне было очень трудно смириться с тем, что меня так провели. Я чувствовала себя полной идиоткой, наивно верившей всему, что мне говорили.
РИШАР: Вы чувствовали себя глупо?
БАРБАРА: Да, причем на всех уровнях, от личного до профессионального. Но потом я вспомнила, что испытывала лишь подлинное удовольствие и восхищение от общения с Карлосом, какое-то просветление, нечто большее, чем мы получаем от обычных встреч с друзьями. И тогда я решила, что это стоило того, чтобы сейчас чувствовать себя дурой.
РИШАР: Большинство обманщиков не дают взамен подобного удовлетворения и полезной информации.
БАРБАРА: Пожалуй.
РИШАР: Мне кажется, что самой крупной шуткой, которую он сыграл над вами, было то, как резво он скормил вам вашу же историю о водопаде.
БАРБАРА: Это был очень любопытный случай. Я имею в виду, что мне ни разу не пришло в голову, что его описание Дона Хенаро на водопаде доказывало нечто большее, чем неплохое качество моих полевых заметок, поскольку мои наблюдения и их интерпретация так близко совпали с его. Когда он произнес: "О, это так похоже на случай с Доном Хенаро", для меня это стало очень ценным подтверждением.
РИШАР: Как вы оцениваете этот случай сейчас?
БАРБАРА: Чувство достоверности остается, я до сих пор ощущаю, что мы говорили об серьезном и важном проявлении мексиканского шаманизма.
РИШАР: То есть, чувство взаимопонимания и значимости остается, несмотря на то, что его вклад в беседу был изобретен им прямо на ходу?
БАРБАРА: Да.
РИШАР: По всей видимости, он обладает замечательной способностью отзываться на то, о чем ему рассказывают?
БАРБАРА: Это точно.
РИШАР: Истории, которые он сочиняет, предназначены именно для того человека, с кем он в данный момент имеет дело.
БАРБАРА: Он ведет себя, как зеркало. Это происходит очень часто. Многие люди описывают свои разговоры с Карлосом, утверждая, что "Он говорил именно о том, что было мне интересно." При этом каждый рассказывал о чем-то своем, о части своего собственного мира, который отзеркаливался Карлосом. Они говорили: "Это так было сексуально", или "Это было так тонко психологично", или "мистично", или "по-шамански", или как-то еще, в зависимости о того, что их особенно привлекало. Его аллегории, истории, которые он рассказывает, всем кажутся совершенно достоверными.
РИШАР: Поль Радин как-то сказал, что плут имеет все для каждого.
БАРБАРА: Совершенно верно. Помните посвящение в начале "Учения Дона Хуана"? "Дону Хуану - и тем двоим людям, которые делили со мной ощущения этих волшебных времен". Это звучит совершенно анонимно. Каждый, кто был знаком с Кастанедой в 60-х, мог посчитать, что это сказано о нем - многие из нас так и считали.
РИШАР: В "Путешествии Кастанеды" я назвал Карлоса "кляксой Роршаха", человеком, на которого остальные проецируют свой внутренний мир.
БАРБАРА: Я полностью согласна, и это произошло со мной в первый же день нашего знакомства. Я тогда рассказала ему о фонтанчиках, освежающих газон возле поликлиники Калифорнийского университета. Они были такие старомодные, и удивительно ярко вспыхивали в солнечных лучах. Я рассказала ему, как проезжала мимо и эта красота радуги на струйках воды настолько ослепила меня, что я почувствовала как они меня затягивают, а потом он рассказал мне, как они выглядят с высоты, какими ни казались ему, когда он стал вороной и пролетал над ними.
РИШАР: Именно после того, как вы рассказали об этом.
БАРБАРА: Да. [«Смеется»] Мы очень часто виделись вплоть до конца того лета, потому что оба целыми днями сидели в библиотеке. Тогда и возникло мое чувство глубокой признательности и привязанности к нему - мой отец умирал от рака, это было совершенно дико, а Карлос был так добр и очень помогал мне. Мы с ним были совершенно уязвимыми, жалкими, бессильными и стеснительными созданиями, объединившимися перед лицом грозных опасностей.
РИШАР: Как проявлялась его доброта? Он сочувственно выслушивал Ваши жалобы?
БАРБАРА: Не только. Он был очень искренен, щедр и умел утешать. Он рассказывал мне о том, о чем я никогда не слышала. О том, как смерть "всегда сидит рядом, за твоей спиной на циновке".
РИШАР: Он помогал вам справиться с приближающейся смертью отца?
БАРБАРА: Да, он мне неоценимо помогал. И я ему тоже. Он боролся – я действительно так считаю, мне не кажется, что это тоже было частью игры. Он боролся со своими мыслями, иногда он казался просто одержимым. Он часто говорил, что сражается с безумием. Я никогда не видела его таким жалким. Он потерял своего маленького мальчика. Многие его коллеги и знакомые по университету были холодными и важничающими позитивистами, и относились к нему с презрением. Каждый день он плелся по кампусу со своим чемоданчиком, одетый в темный фланелевый костюм-тройку даже в ужасную жару. Ежедневно, с девяти до пяти, он сидел в одном из небольших читальных залов библиотеки и писал свою книгу, упорно, как начинающий бизнесмен.
РИШАР: Известно ли вам, как он зарабатывал себе на жизнь?
БАРБАРА: Кое-что он рассказывал. У него были какие-то вклады, что-то подобное.
РИШАР: Он нигде не работал?
БАРБАРА: Кажется, он подрабатывал, упорядочивая этнометодологические данные для какого-то исследовательского проекта Института Нейропсихиатрии. По крайней мере, он там очень часто бывал.
РИШАР: В то время вы уже были замужем?
БАРБАРА: Да. Но мы оба, мой муж и я, были полностью поглощены своими диссертациями, так что друг для друга у нас оставалось немного времени. Карлос казался таким одиноким, несчастным и подверженным приступам отчаяния, и в его обществе я находила необходимое мне успокоение.
РИШАР: Вы испытывали к нему физическое влечение?
БАРБАРА: Не в прямом смысле. Он был необычным человеком. Мне он казался кем-то вроде эльфа.
РИШАР: Каково же рода влечением это было?
БАРБАРА: Очень трудно выразить словами. Это совсем не было эротической связью между мужчиной и женщиной. Это была как будто общая игра в фантазии, интимная связь, состоящая из невозможностей и дикостей. Это был совместный побег от тех испытаний, которые нам тогда приходилось проходить.
РИШАР: Детские игры?
БАРБАРА: Да, что-то вроде детской возни с тычками в бок и хихиканьем. У нас возникало ощущение всемогущества, преувеличенное мнение о самих себе – хотя мы насмехались и над собой.
РИШАР: И тем не менее в то же время вы чувствовали себя жалкими, ранимыми и бессильными?
БАРБАРА: Да. Мы постоянно уверяли друг друга, что «на самом деле» мы серьезные, значительные, могущественные и обладаем богатым воображением, а все вокруг, кто заставлял нас страдать, - просто придурки. Мы говорили себе, что в один прекрасный день мы им покажем, и что наши биографы будут смеяться над ними так же, как мы смеемся сейчас. Можно представить себе то удовольствие, которые мы получили годы спустя, когда встретились и рассказали друг другу, как все это сбылось. В определенном смысле, разумеется; в большей степени это удалось ему, чем мне. Но мы были в восторге от этой частичной реализации наших детских мечтаний о могуществе. К тому времени мы оба уже получили докторскую степень и опубликовали свои книги.
РИШАР: Когда вы впервые увидели рукопись "Учения Дона Хуана"?
БАРБАРА: В августе. Он был ею настолько недоволен, что грозился ее сжечь. Я на несколько дней забрала рукопись к себе и сказала ему, что собираюсь сделать копию и оставить ее у себя на хранение. Я боялась, что он действительно ее уничтожит. Мы очень много говорили о ней. Я помню, как убеждала его в ненужности этого ужасного "Структурного анализа". Мы спорили по поводу термина "маг", я чувствовала, что он используется не к месту. И относительно упоминаний о Яки, потому что этому слову не давалось никакого культурологического описания. Мне не нравилось имя "Дон Хуан", у него были слишком прямые ассоциации с известным литературным персонажем, и это могло привести к путанице. Поскольку это был всего лишь псевдоним, не составляло никакого труда его изменить. Я предлагала ему назвать книгу "Путь сердца" и выбросить всех этих "магов" и "Яки". Наши споры длились бесконечно, но в итоге он сделал все по своему. Мне кажется, что время показало справедливость моей критики, но это уже другой вопрос. Так или иначе, все это стало началом долгой и интересной дружбы. Позже наши встречи стали редко, они случались примерно раз в полгода, но протекали более интенсивно, обычно мы разговаривали целый день, иногда всю ночь напролет.
РИШАР: Как Карлос познакомился с Рамоном?
БАРБАРА: Это было весной [1971 года]. Рамон приехал в Лос-Анджелес, он привез свои вытканные картины на выставку в Музее Естественной Истории. Он и Люпе [его жена] остановились в моем доме в Сан-Фернандо и разбили лагерь в комнате моего сына. В буквальном смысле этого слова. Они сдвинули всю мебель к стенам, а в центре комнаты соорудили небольшой очаг и готовили на нем.
РИШАР: Как им это удалось?
БАРБАРА: Они подложили под него небольшой лист металла. А мусор и апельсинные корки разбрасывали прямо в комнате, где попало. Беспорядок был просто невообразимый. Мой сын совершенно не понимал, что происходит.
РИШАР: Сколько ему тогда было?
БАРБАРА: Три года, и он был полностью ошеломлен. Я сообщила о приезде Рамона Карлосу и тот страстно захотел с ним встретиться. Он часто предлагал мне поехать с ним к Дону Хуану - мы даже дважды назначали конкретные даты, но это так никогда и не случилось. И я ему часто говорила: "Тебе обязательно нужно познакомиться с Рамоном". Мы постоянно сравнивали "наших" шаманов. Карлос сразу же приехал ко мне. Я была очень довольна, потому что тогда целыми днями преподавала, и у меня оставалось мало времени для Рамона и Люпе.
Рамон был невероятный шутник и обманщик. Каждое утро я возила его в музей, мы как раз попадали в час пик и мне приходилось очень внимательно следить за дорогой, - и тут он начинал рассказывать всякие пикантные с этнографической точки зрения истории, кстати, объяснившие несколько загадок, над которыми я долго ломала голову, - так что я разрывалась между желанием узнать новое и стремлением выжить в напряженном дорожном движении. Это было очень похоже на шутливую манеру обучения Дону Хуана - по-моему, это самое ценное из того, что описал Карлос в своих книгах. Такое поведение очень типично для шаманов Северной и Центральной Америки.
Очень большое впечатление производила и самоуверенность Рамона. Я устроила дома вечеринку по поводу его приезда, и когда все закончилось, и гости начали прощаться с ним, он очень мило, без какого-либо высокомерия, заявил, что для них было большой удачей и редким удовольствием встретиться с ним.
РИШАР: Что произошло, когда они с Карлосом встретились?
БАРБАРА: Они увидели друг друга!
РИШАР: Что же они увидели?
БАРБАРА: Они узнали друг в друге себе подобного. Мы обедали в одном веселом мексиканском ресторанчике, они начали хохотать и просто не могли остановиться.Они оба смотрели на мир с какой-то высоты, с которой все казалось смехотворным и нелепым. Рядом с ними двумя мне показалось, что я вошла в отделенную реальность. Они действительно видели, верили и обитали в каком-то другом мире. Как-то я бродила с Рамоном по "Мэй Компани" [крупный магазин], и он был одет в самую обычную американскую одежду, потому что продал всю свою индейскую и накупил магнитофонов и транзисторов. Люди останавливались и разглядывали его. Внешне он выглядел, как мексиканский крестьянин, но при этом возникало ощущение его экстраординарности. Что-то вроде королевской крови! Существуют люди, чувствующие другой мир, и они ведут себя иначе в этом мире. Карлос и Рамон оба были такими людьми.
РИШАР: Что еще произошло тогда между ними?
БАРБАРА: Они вместе проказничали, как дети. Они обменивались подарками. Однажды Карлос повел Рамона к "пятну силы", которое он нашел в горах Санта-Моники. Карлосу было интересно, увидит ли Рамон это пятно. Рамон признал, что это замечательное пятно силы. Он начал подпрыгивать на нем, попукивать и приговаривать: "Видишь, какое сильное это пятно!" А потом, по словам Карлоса, он на него покакал. Рамон был очень недоволен тем, что в моем доме нет места, куда можно ходить по нужде. То есть, конечно же, у меня в доме был туалет, но Рамон считал его непригодным для дефекации. Довольно неохотно он занимался этим в моем садике, и эта проблема причиняла ему много неудобств. Пятно силы Карлоса стало изумительным решением проблемы. Если бы Карлос относился к себе слишком серьезно, он бы, наверное, обиделся. Он был настроен очень торжественно, когда приглашал Рамона в горы, его интересовало подтверждение того, что это пятно силы, - и тут Рамон использует его в качестве отхожего места. Карлос считал, что это страшно смешно и потом очень часто рассказывал эту историю.
РИШАР: Вы слышали эту историю и от Рамона, или же только от Карлоса?
БАРБАРА: Только от Карлоса.
РИШАР: То есть вы не знаете, так ли все это происходило?
БАРБАРА: Не знаю. Но был еще один странный случай. Через некоторое время после того, как Рамон был убит в Мексике, Люпе - или это был кто-то из ее родственников - позвонила Питеру Фюрсту, и сказала, что с ней все в порядке и все наконец-то успокоилось. Карлос ездил в Мексику и пытался ее найти, а когда вернулся, выглядел очень взволнованным и расстроенным. Он рассказал, что за ней охотятся, она напугана и боится выходить из дома. Совершенно противоположное тому, что было сказано Питеру.
РИШАР: Вы думаете, он действительно ездил в Мексику и нашел ее?
БАРБАРА: Может быть.
РИШАР: Может, он вновь все выдумал?
БАРБАРА: Ну, а зачем бы ему выдумывать подобное? Предположим, что он все время что-то выдумывает. Но почему он придумал именно такую историю? И почему н выглядел таким расстроеным? Он действительно казался встревоженным и испуганным. По-моему, он рассказал мне об этом по телефону.
РИШАР: Я не знаю, зачем ему почему он выдумал эту историю, но я также не понимаю, почему он вернулся с историей, котрая совершенно не совпадала со словами других людей. Вы потом получили какое-нибудь подтверждение той или другой версии?
БАРБАРА: Нет, но в тот момент не было никаких оснований сомневаться в словах Карлоса. Большая часть того, что он говорил и о чем писал, выглядела совершенно достоверной. Одной из причин, по которой людей так расстраивает то, что вы называете его фальсификатором, заключается в том, что он учит в очень практической, хотя и аллегорической форме. Его истории доходят до них напрямую. Раз! Человек читает и сразу понимает, что все это правда.
РИШАР: Убедительность его искусства затмевает сомнительность фактов.
БАРБАРА: Совершенно верно. Читателей захватывает не сам Карлос, а их собственный опыт, который только и является для них подлинно важным. Важна та форма, в которой он учит. Не менее важна, чем содержание. Его аллегории. Его отзеркаливание. Он представляет нам конкретную форму вещей, которые были для нас лишь абстрактными понятиями, которые мы не могли ни сформулировать, ни использовать. И он делает это превосходно. С этой точки зрения он совершенно одаренный учитель.
РИШАР: Некоторые писатели, включая меня и Джойса Кэрола Оутса, посчитали его "Структурный анализ" пародией на социальные науки.
БАРБАРА: Я очень надеюсь, что это лишь пародия. [Смеется]
РИШАР: По крайней мере, так он выглядит. Слишком закрученный, настойчивый и изобилующий повторениями, чтобы быть искренним. Своеобразное наказание для того, кто отнесется ко всему написанному серьезно.
БАРБАРА: Неплохо сказано.
РИШАР: Лоренс Уотсон был несомненно искренним, когда [согласно Кастанеде] помогал написать этот анализ. Судя по всему, Карлос сыграл над своим коллегой очередную шутку.
БАРБАРА: А потом поблагодарил Ларри в книге.
РИШАР: Очевидно. Он очень любит подобные вещи. В "Структурном анализе" есть одно довольно ироничное замечание о том, что грибы, которые курил Дон Хуан, не горят.
БАРБАРА: Я тоже была удивлена этому. Но зачем ему было нужно упоминать об этом?
РИШАР: Возможно, кто-то интересовался возможностью курить грибную пыль, но это уже было описано в рукописи, и ему пришлось выкрутиться тем, что эта пыль просто вдыхается, именно в "Анализе".
БАРБАРА: [Смеется] Когда я впервые встретилась с Адольфом Мэнделлом, он описал мне теорию, согласно которой Карлос состряпал свой "Структурный анализ" вместе с другими студентами в качестве шутки.
РИШАР: Уотсон тогда как раз защитил дипломную работу, но я думаю, он не воспринимал это как шутку. Шутка была сыграна над ним и над другими доверчивыми учеными.
БАРБАРА: Последний раз, когда я виделась с Карлосом, я сказала что-то о том, как многого я хотела добиться от жизни, и он ответил: "Дон Хуан сказал бы: В жизни мы ведем себя как свиньи". Я тогда рассмеялась про себя и подумала: "В жизни как свиньи?! Дон Хуан никогда бы не выразился так". Потому что в принципе Дон Хуан был очень сдержан. Так что даже тогда меня задели эти слова Карлоса. Он даже использовал своеобразный говорок Дона Хуана, но все равно фраза показалась мне принадлежащей самому Карлосу.
РИШАР: Вы все еще считаете, что Дон Хуан реально существовал?
БАРБАРА: Я не уверена в том, что его никогда не было. Вполне возможно, что в самом начале это началось со встреч Карлоса с конкретным человеком. Иначе зачем бы Карлос говорил мне: "Поехали. Встретишься с ним. Поедем со мной."? Мне до сих пор не верится, что он постоянно обманывал меня, все это время.
РИШАР: А мне бы хотелось доказать вам, что так оно и было.
БАРБАРА: Я знаю, что вам этого хочется.
РИШАР: Потому что мне кажется, что я вижу его в истинном свете, и я бы хотел, чтобы вы тоже смотрели на него объективно.
БАРБАРА: Ришар, мне следует признаться, что во всем этом для меня остается много загадок. Я все еще вижу определенные моменты, которые для меня убедительны. Даже в том случае с водопадом я не уверена, что Карлос просто вернул мне мои же слова. Было что-то помимо этого.
РИШАР: Маргарет Кастанеда сказала мне, что никогда не верила ни единому слову историй о Доне Хуане, но она была уверена, что в жизни Карлоса действительно произошло нечто подобное, что он инсценировал в своих книгах о Дона Хуане. Она очень интересовалась подобными духовными опытами и была уверена, что он испытал какие-то из них. Я думаю, что люди исследуют эту "кляксу Роршаха",
чтобы открыть свои собственные глубоко спрятанные источники стремления к духовному.
БАРБАРА: Тогда возможно, что я ищу в нем ту загадочность, которая мне нужна, а вы - ту ясность, к которой стремитесь.
РИШАР: Блестяще!
БАРБАРА: Или возможно, что мне просто не хочется пересматривать свои прежние суждения.
РИШАР: Вы боитесь потерять нечто ценное, попытавшись стать на мою точку зрения?
БАРБАРА: Не знаю. Я пыталась рассматривала самые плохие последствия, и теперь это не кажется мне таким отвратительным - я имею в виду то, что меня обманывали и сделали полной идиоткой.
РИШАР: Не каждый обманутый глуп. Если притворщик достаточно умен, он обманывает не только дураков. На этом основана целая профессия и таких обманщиков называют волшебниками.
БАРБАРА: Допустим. Но какая-то часть меня не удовлетворяется психологическими объяснениями того, что делает Карлос. Почему-то, может быть, на основе моего опыта в полевых наблюдениях, мне кажется, что он выстроил все это на основе обмена мыслями с другим человеком. Это ощущение меня не покидает.
РИШАР: Пока источник, из которого он все это черпает, остается таким неопределенным, никто не сможет избавиться от подобного чувства. Его корни кроются в недоступности проверки.
БАРБАРА: Может быть, этот учитель-шутник - всего лишь архетипичная фигура, но она появилась не только в голове одного лишь Карлоса. Я это чувствую.
РИШАР: А почему нет?
БАРБАРА: Потому что в Карлосе вновь и вновь проявляются качества, совершенно несвойственные Дону Хуану: напыщенность, некоторая узость, рационализм, жесткость.
РИШАР: Пэрл Поллард Кэрран написала четыре миллиона слов о Достойном Терпении, бестелесном духе из семнадцатого века. Не было предоставлено ни одного правдоподобного объяснения того, откуда возник это бессвязный архаичный материал, и возникает серьезное подозрение, что внешний источник по имени Достойное Терпение был одной из частей раздвоившейся личности миссис Кэрран.
БАРБАРА: То, что вы говорите, очень возможно. Очевидно, что по отношению к Карлосу Дон Хуан - "иная" личность.
РИШАР: И что вы думаете по поводу такого объяснения?
БАРБАРА: Оно меня вполне устраивает, потому что мне было очень сложно примирить того Карлоса, которого я знала - или только думала, что знаю, - с тем, который представляется таким бессердичным и расчетливым фальсификатором. Дон Хуан может быть подсознательной личностью, или персонификацией той части Карлоса, которая была подавлена, но развилась и проявилась в его историях. Мне это кажется более правдоподобным, чем теория надувательства.
РИШАР: Какая теория надувательства?
БАРБАРА: Теория о сознательно, тщательно и дьявольски хитро разработанном плане, включавшем создание фальшивых полевых заметок в течение восьми лет, их опубликовании в "Юниверсити пресс", создании двух продолжений-бестселлеров и получении за весь этот вздор степени докторской антропологии.
РИШАР: Разве это не выглядит чем-то таким, что можно придумать заранее?
БАРБАРА: Конечно, нет! [Смеется]
РИШАР: Идея такого далекоидущего плана совершенно абсурдна?
БАРБАРА: Он наверняка непрерывно импровизировал.
РИШАР: Его потребность в реализации своих фантазий была настолько сильной, что он просто всучивал их понемногу всем, кто его окружал.
БАРБАРА: Но разве это не опровергает вашу теорию о заговоре Калифорнийского университета?
РИШАР: В целом опровергает. Большинство преподавателей, которые терпели или одобряли его фантазии, могли быть точно так же обмануты его превосходной игрой, но я по-прежнему считаю, что один-два из них должны были оказаться достаточно проницательными, чтобы ее раскусить.
БАРБАРА: Люди не так проницательны, как нам бы хотелось, Ришар. Я поддерживала его фантазии, хотя я не исключительно глупа. Единственной разницей между вами и его учеными поклонниками - надеюсь, вы простите мне эти слова, - заключается не в проницательности, а в скепсисе. Они были готовы поверить. Вы были готовы сомневаться. Как оказалось, вы набрали больше очков в свою пользу. Возможно, это просто удача.
РИШАР: Может быть, это случайность, но может, и тот факт, что у меня уже был определенный опыт столкновений с шарлатанами. Большинство людей очень редко встречается с такими типами, как Карлос Кастанеда.
БАРБАРА: Пожалуй, да.
РИШАР: Но вам посчастливилось приобрести такой необычный опыт.
БАРБАРА: И он совершенно сбил меня с толку.
РИШАР: Вам доводилось навещать Карлоса у него дома?
БАРБАРА: Да. В то время Карлос жил примерно в двух кварталах от больницы, в которой умирал мой отец, я часто заезжала к нему после посещений отца. Он поил меня особым чаем, из растения под названием анхелита, и мы приободряли друг друга. Он оказывал мне очень большую поддержку своей простотой и искренностью.
РИШАР: Он всегда казался вам таким мягким и ободряющим?
БАРБАРА: Когда я стремилась к этому. Или когда он был расположен. Но если говорить о надежной опоре, то он был совсем не таким человеком, на которого можно рассчитывать всегда, когда вам это нужно.
РИШАР: Он никогда не проявлял враждебности по отношению к вам?
БАРБАРА: Нет. Однажды, правда, в нем проскользнул испуг или что-то подобное. Может быть даже отвращение. Я привезла ему - он жил уже в другом месте, в Вествуде, - костюм, принадлежавший Рамону. Это было уже после убийства Рамона. Я была беременна, это было хорошо заметно, и Карлос вполне мог просчитать, что ребенок был зачат как раз в то время, когда у меня гостил Рамон. Или даже я сама ему об этом сказала. В любом случае, мне показалось, что это его ужаснуло.
РИШАР: Он подумал, что это ребенок Рамона?
БАРБАРА: Нет, что вы. Мне кажется, для него это было чем-то вроде похищения души Рамона. Он просто отшатнулся от ужаса.
РИШАР: От вас как от женщины, похитившей душу шамана.

БАРБАРА: Да, это было очень странно. Он отскочил от меня. Я никогда не видела его в таком состоянии, поэтому поспешила уехать. До того момента он часто называл меня»брухо, и мне это казалось очень лестным, но в этом случае я совсем не чувствовала себя магом. И я была очень опечалена смертью Рамона.
РИШАР: Это был ваш второй ребенок?
БАРБАРА: Да. Кстати, был очень интересный случай с Карлосом и моим первым ребенком, и в этом случае он показал себя прекрасным другом. Он приехал навестить меня, ребенку тогда была три месяца и у него были постоянные колики. Карлос сидел у меня очень долго и просто наблюдал за тем, как я кормлю ребенка. Три ложки каши в рот - две назад. Сами понимаете, для всех, кроме влюбленной мамаши, этот процесс ужасно скучен, но Карлос смотрел на нас, как завороженный, и постоянно шептал: "Он воин. Воин! Он безупречен. Ты должна воспитать его безупречным!" Некоторые из наших долгих ночных разговоров были посвящены моему ребенку. Карлос давал мне самые странные советы, которые когда-либо могла получить мать. Одни были разумными, но другие совершенно дикими. Он сказал мне, насколько безупречен мой сын, и конечно, это не оставило меня равнодушной. Потом я пожаловалась на то, что у него колики и я уже три месяца не могу выспаться, и он сказал: "Выйди, пожалуйста." Я переспросила: "Что ты имеешь в виду?" Он сказал: "Не задавай вопросов. Оставь нас с ним одних." И я вышла из комнаты, оставив своего ребенка с ним, пока он не позвал меня назад. Он не рассказывал мне, что он делал, а я не расспрашивала его, но у ребенка никогда больше не было колик.
РИШАР: [Смеется]
БАРБАРА: Вам, конечно, известно, что происходит с трехмесячными младенцами?
РИШАР: У них проходят колики?
БАРБАРА: Да, они проходят в этом возрасте сами собой. С другой стороны, именно с той»минуты у мальчика никогда больше не было колик, и это меня очень обрадовало. Карлос часто говорил: "Никогда не нужно хотеть быть рядом со своими детьми, если они не хотят быть рядом с тобой. Никогда не нужно быть слишком доступным. Они должны искать твоего общества." У него здорово получались подобные советы, и так случилось, что этот оказался для меня очень полезным, потому что я была чересчур заботливой матерью. Еще я помню, как на антропологической конференции в Сан-Диего [в ноябре 1970 года] он рассказал мне о том, как пугал своего маленького мальчика, чтобы тот хорошо себя вел. Помните, как Дон Хуан рассказывает о том, что нужно нанять кого-то, кто неожиданно выпрыгнет и напугает маленького мальчика. Карлос предложил мне сделать это. Он сказал, что сам сделал это. Он рассказал, как он сделал это в зоопарке. Он вообще мне рассказывал много из того, что я потом читала в его книгах.
РИШАР: Приходил ли он когда-нибудь к вам на работу и разговаривал ли с вашими студентами?
БАРБАРА: Да. Как раз после того, как он закончил рукопись "Отделенной реальности". Он был просто великолепен и совершил нечто, что я видела только в исполнении великих преподавателей. Он разъяснил студентам обусловленность реальности. "Вы видите «этот» стул один единственный раз. После этого вы его истолковываете. Вы «видите стул», а не дерево, форму, черноту. Лишь один единственный раз вы получаете опыт нового." А потом в университетском кафе, среди постоянного шума, он учил меня прислушиваться к тишине, а не к звукам, "находить дыры между звуками". Я тогда немного играла в одном самодеятельном оркестре, и приятель-гобоист часто говорил мне: "«Не слушай» остальных. Относись к ним так, будто их нет, а не играют вместе с тобой." На своем языке афоризмов Карлос учил меня тому же. Учиться у него было очень приятно. В такие минуты он проявлял свои лучшие качества.
РИШАР: Помимо того случая, когда вы привезли ему костюм Рамона, помните ли вы его потерявшим равновесие?
БАРБАРА: Только еще один раз, во время одного собрания в Сан-Франциско. Мой муж увидел в зале Карлоса и поприветствовал его вполне справедливым, но обидным замечанием, сказав, что тот толстеет. Карлоса это явно не позабавило. Какое-то мгновение, как мне показалось, он был готов взорваться. Было так странно увидеть в нем этот проблеск обычного смертного - тогда он уже стал очень знаменитым.
РИШАР: Вы сказали, что Карлос часто называл вас «брухо»?
БАРБАРА: Да. До тех пор, пока не увидел меня беременной. После этого он никогда так не говорил.
РИШАР: Вы имеете в виду «бруха», так?
БАРБАРА: Нет, именно «брухо», в мужском роде. Для него это было одно из самых уважительных и нежных слов.
РИШАР: Таким образом он придавал вам мужские черты, делал своим братом по магии.
БАРБАРА: Нет, мы оба были бесполыми. Бесполыми партнерами по игре. Я чувствовала его разочарование тем, что была беременной и имела детей. Несмотря на то, что он был так очарован, когда я кормила ребенка, он в то же время выглядел несколько обеспокоенным. Когда я встретилась с ним на конференции в Нью-Йорке [ноябрь 1971 года], я была «невообразимо» беременной, я весила на 44 фунта больше и была ужасно смешной. Карлос стоял в холле, когда я подошла к нему. Он обернулся и чуть не отскочил, настолько он был поражен. В тот раз, когда он вылечил моего сына от колик, у меня возникло чувство, что это было для него восстановлением контроля над ситуацией, своих собственных правил, и это позволило ему почувствовать себя лучше. У меня вообще тогда были странные чувства. Хотя я была матерью, у меня не пропадало ощущение странности того, что такие два ребенка, как я и Карлос, возятся с младенцем.
Одна из самых забавных наших проказ произошла во время конференции в Сиэтле [ноябрь 1968 года]. Нас страшно утомили скучнейшие собрания, и нам хотелось сбежать с них. Я помню, как мы, взявшись за руки и смеясь, выскочили из отеля. Было воскресное утро, совершенно безлюдно, и мы побежали к Спейс Нидл, чтобы прокатиться вверх. Мы представляли себе, как улетаем ввысь и уже никогда не возвращаемся назад. Мы шепотом говорили друг другу: "Что, если кабинка не остановится? Что, если она «просто будет подниматься и подниматься»?"
РИШАР: Считался ли Карлос странным в университете?
БАРБАРА: Да, его считали довольно странным. Он постоянно насмехался над всякими правилами и все время был на грани их нарушения. Он мало что доводил до конца. Он постоянно куда-то пропадал и внезапно появлялся. Тем не менее, выглядел он «всегда» одинаковым. Любые свои привычки он неукоснительно соблюдал.
РИШАР: Один из членов кафедры считал, что психологически Карлос был очень хрупким и что психический срыв мог произойти с ним в любой момент.
БАРБАРА: Я никогда не замечала никаких признаков подобного.
РИШАР: Даже когда он говорил вам, что сходит с ума?
БАРБАРА: Он не имел в виду психическое сумасшедствие. Он имел в виду, что чувствует такое напряжение, которого может не выдержать.
РИШАР: Это вполне нормально для выпускного периода.
БАРБАРА: [«Смеется»] Безусловно, мы оба себя тогда так чувствовали.
РИШАР: Обычно, когда человек постоянно жалуется на то, что сходит с ума, это является признаком его нормальности.
БАРБАРА: Я согласна. Но мне кажется, что в то время в состоянии его ума действительно происходило что-то беспокоящее. Казалось, что он в панике и совершенно потерял ориентацию. Он выглядел совершенно беспомощным.
РИШАР: Прижатым к стенке?
БАРБАРА: Что-то вроде этого. Один совершенно очаровательный случай произошел на балконе Хэйнс Холла - кафедра антропологии там на третьем этаже, а кафедра социологии на втором. Это и было сценой всей истории, местом преступления. Однажды, часа в четыре дня в пятницу мы стояли на этом балконе, и между нами состоялся довольно тяжелый разговор о безумии этого места и о том, как когда-нибудь мы убежим отсюда и станем тайными, неуловимыми и прекрасными маньяками, которые потом перевернут здесь все с ног на голову. Сейчас это выглядит страшно напыщенными грандиозными планами. И когда мы все это обсуждали - мы были практически одного роста, что придавало разговору еще большее сходство с заговором двух крошечных существ - над нашими головами с карканьем пролетела ворона. Это был знак. Мы ничуть в этом не сомневались. Я прекрасно помню, что мы оба тотчас покрылись "гусиной кожей". "Знак!" - сказал Карлос. В этот момент мы знали наверняка, что мы правы, а все остальные - нет. А еще один случай... Я не много времени у вас отнимаю?
РИШАР: [Смеется]
БАРБАРА: Просто каждое воспоминание вызывает какое-то еще.
РИШАР: Они стоят любого количества времени.
БАРБАРА: Жалко, что я никогда не записывала ни одно из них. Так вот, занятная история случилась в Сан-Франциско. Он подошел ко мне, ущипнул и сказал: "Ого! Ты такая подтянутая! Ты такая стройная! Ты просто в прекрасной форме!" Я смеялась до упаду. Ему казалось настолько важным, что я снова похудела, - а потом во "Втором Кольце Силы" появилась Ла Горда ["Пышка"].
РИШАР: Которая весила 220 фунтов, пока Дон Хуан не довел ее до 115. БАРБАРА: С того момента, как он видел меня беременной, я сбросила 44 фунта.
РИШАР: И вы снова могли стать ребенком, играющим с ним.
БАРБАРА: Да. Было еще кое-что, что он мог позаимствовать у меня. Когда я была маленькой, у меня было двойное зрение, и только к одиннадцати годам я поняла, что у других этого нет. Я могла заставить глаза смотреть в разные стороны, и тогда видимое разделялось, а потом я могла снова сводить их в одно зрение. Карлоса это очень заинтересовало.
РИШАР: В "Икстлане" Дон Хуан говорит о том, как глаза можно заставить смотреть на одно и то же независимо, и утверждает, что отсутствие фокусировки приводит к двойному восприятию мира. Это похоже на ваш рассказ о глазах, смотрящих в разные стороны.
БАРБАРА: Похоже.
РИШАР: Так может быть расфокусирование глаз совсем не является древней мезоамериканской мистической техникой?
БАРБАРА: Может, и нет. У Уильяма Блейка есть стихотворение о двойном зрении. И персонажи "Второго Кольца" совершенно не похожи на индейцев. В книгах Карлоса вообще трудно узнать типичных индейцев.
РИШАР: Это относится даже к Дону Хуану?
БАРБАРА: В Доне Хуане это наиболее заметно. Даже самые преданные читатели Карлоса признают, что Дон Хуан эклектичен. Они считают, что он много путешествовал и много видел.
РИШАР: Рамон тоже много путешествовал и много видел, так в чем же разница?
БАРБАРА: Ладно! Надеюсь, у вас осталось много времени. Индейцем является человек с определенной, богатой и согласованной системой верований. Дон Хуан не относится к индейской культуре. Рядом с ним мало слишком мало других индейцев, он никогда не рассказывает традиционных историй и не соблюдает традиционных обычаев. И еще одно. Если уж Карлос настолько хорошо знаком с традициями мексиканских индейцев, то почему он берет две прелестных местных концепции «нагваля» и «тоналя» и выворачивает их наизнанку? Так, как будто они не имеют своего собственного значения в системе убеждений других людей? Это меня очень задевает. Действительно обижает.
РИШАР: Он превратил их в дзен-буддизм.
БАРБАРА: Что бы он там с ними ни сделал. Вы знаете, что он одно время жил в Сан-Диего?
РИШАР: Правда?
БАРБАРА: Некоторое время. В полуподвальной комнате.
РИШАР: Это он вам рассказывал?
БАРБАРА: Да. Он жил в доме одного приятеля. Мне показалось, что это далековато для ежедневных поездок в Калифорнийский университет, но подобные вещи его никогда не волновали.
РИШАР: Особенно, если при этом он мог смотаться в Мексику и назад в мгновение ока.
БАРБАРА: Возможно, поэтому. Так или иначе, он рассказывал, как постепенно опустошил комнату. Сначала он избавился от кровати. Потом от книг. До тех пор, пока в ней не осталось ничего, кроме печатной машинки и самого Карлоса. И он начал бояться, что что-то попытается забраться в комнату - лисы, или луна, или что-то еще. Сквозь плотно закрытое окно мог просочиться луч света - и он уже беспокоился. Он боролся с этим. Но ему удалось победить все это, только бросив все свои обычные привычки. Он перестал есть. Он перестал спать. Он, так сказать, оттачивал себя.
Я подумала, что все это просто ужасно. Но так он упражнялся в аскетизме. На нем появились глубокие следы истощения. Если бы мне пришлось давать ему психологическую характеристику, я бы сказала, что этот человек на долгое время изолировал себя, сражается за самодисциплину, подавлен собственной волей, совершенно одержим, боится любых проявлений чувств, стремится к безупречности и контролю над своими эмоциями. Истощение по собственной воле. Он был безжалостен к самому себе. Хотя с одной стороны он очень колебался, переходя к такой системе, но тем не менее сурово прервал все свои личные отношения.
Возможно, он просто хотел их разорвать, но мне это казалось борьбой. Он заставил себя оставить своего маленького мальчика. Он заставил себя ежедневно ходить в библиотеку, одевать безукоризненный темный костюм, носить с собой чемоданчик, приводить все в порядок согласно жестким правилам и с неизменным качеством.
Я подозреваю, что, взрослея, он становился сильнее и глубже. В то же время, ему всегда хотелось убежать в мир веселых игр. Его воображение было настолько сильным, что ему нужен был всего лишь партнер, типа меня или Рамона, - и тогда он «входил» в этот иной мир счастья, по которому тосковал.
[Барбара зачитывает выдержку из книги, которую сейчас пишет, "Сколько нам осталось дней", о доме престарелых для евреев-иммигрантов в Венеции, штат Калифорния. Отрывок описывает ее сон, в котором к ней пришел Карлос Кастанеда и рассказал, как научиться понимать старых людей.]

Даже если модель полевых наблюдений Карлоса слишком идеальна, чтобы ее можно было применять в точности в таком виде, как он ее описывает, но даже просто найти кого-то, с кем можно беседовать на подобные темы - большая удача в антропологии. Одна из причин, по которой я ему благодарна, заключается в том, что он научил меня вкладывать себя в свои отчеты и помог мне осмелиться это делать. Раньше отчеты от первого лица считались в антропологии дурным тоном, но если вы не знаете, что происходит с самим человеком, проводящим наблюдения, вы упускаете половину происходящего. Или даже большую его часть.
Другим добрым делом, которое он сделал, является демонстрация того, как неприметный и на вид обычный человек может скрывать в себе огромную ценность для мира. Таким человеком был мой отец, такими людьми являются старики, о которых я расскажу в "Сколько нам осталось дней".
РИШАР: Никто не узнал бы об учении Дона Хуана, если бы Карлос не отправился в пустыню и не выслушивал бы его в течение десяти лет. БАРБАРА: Совершенно верно.
РИШАР: И тот факт, что книги о Доне Хуане - явная подделка, не снижает ценности этой модели?
БАРБАРА: Думаю, что нет. Модель остается верной, нам нужны знания подобных людей. Она говорит нам: "Посмотрите вокруг. Вокруг нас множество людей, которые могут вполне обычными словами рассказать нечто такое, что стоит послушать." Именно антропологи должны их выслушивать. Такие усилия глубоко человечны. Вот та причина, по которой все это мне нравится.

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 16:38

Статья 43
Ришар де Милль
ПОРТРЕТ АЛЛЕГОРИСТА
"Корреспондент журнала "Тайм" Сандра Бертон провела в беседах с Кастанедой много часов, и он казался ей привлекательным, стремящимся к сотрудничеству и убедительным - но лишь до определенного момента... В продолжение бесед Кастанеда предложил несколько версий своей жизни, которые непрестанно изменялись по мере того, как Бертон представляла ему факты того, что рассказываемое им не выдерживает проверки на реальных данных..."
Я думаю, что когда-нибудь будет написана подробная биография Карлоса Кастанеды. Мне бы хотелось ее прочесть, но не хотелось бы ее писать. Биографу придется провести продолжительное время в Перу, пытаясь добиться отзывчивости от семейства Арана, которое пока что не проявило никаких ее признаков. Ему придется тщательно изучить архивные записи в Лиме и Кахамарке и переговорить со множеством местных жителей, знавших Кастанеду младенцем, ребенком, юношей и мужем. Учитывая обычную латиноамериканскую скрытность в отношении семейных и личных вопросов, неплохой биограф получился бы из перуанца, долгое время знакомого с этой семьей. Однако жизнь показывает, что самих перуанцев Кастанеда не очень-то интересует, так что подобные надежды представляются тщетными.
Другим требованием к созданию удачной биографии являются санкции на ее написание. Не получившие подобных полномочий биографы сталкиваются с самыми разнообразными сложностями. Они не могут получить доступ к некоторым записям и интервью. Их издатели беспокоятся о правовой стороне дела. Результату не хватает тех признаков, которые придают покупателю уверенность в подлинности приобретаемого товара. Чье же согласие будет достаточным в данном случае? Очевидным ответом будет согласие со стороны Кастанеды, но это совершенно неверно. Полномочия, предоставленные Кастанедой, окажутся еще хуже, чем их полное отсутствие. Как может человек, построивший свою личную и общественную карьеру на искажении подлинных материалов и создании фальшивых записей, кого-нибудь уполномачивать? Разумеется, это невозможно. Кто же еще может дать такое согласие? Его наследники, но надеятся на их активность при его жизни бессмысленно из-за его неистощимой энергичности. К тому времени, как он покинет этой мир и присоединится к Дону Хуану под пятитысячефутовым куполом, доступность перуанских архивов и существование живых свидетелей его жизни станет совершенно сомнительной.
Я расписываю всю это, чтобы объяснить, что эта статья не является биографией Карлоса Кастанеды. Это его портрет. Основная разница заключается в том, что приведенные здесь биографические данные неполны, никем не санкционированы и наверняка во многих случаях неточны. Я могу лишь заверить, что они более достоверны, чем любая версия, представленная самим Кастанедой, тем не менее во многих случаях остаются гипотетическими предположениями. Чтобы оградить вас от скуки во время чтения различных повторений типа "он рассказывает", "она вспоминает" и "наиболее вероятно, что", я собираюсь излагать все просто, на уровне заявлений, даже в тех случаях, когда свидетельские показания скудны или их можно по-разному интерпретировать. Это делается для облегчения чтения, но следует помнить, что многие из этих утверждений могут быть поправлены при дальнейших исследованиях и появлении более точных данных.
Целью этой статьи, как и всех статей в этом сборнике, является представить подлинный образ Кастанеды, хотя иногда я не могу доказать, что какие-то его части действительно подлинны. Я расскажу то, в чем убежден, а вы сами будете решать, прав ли я. Чтобы помочь вам в этом, я продолжу свою практику дословного и насколько возможно полного цитирования, хотя некоторые источники моей информации пожелали остаться анонимными, и я обязан соблюдать эти требования. Поскольку читатели не любят безымянных действующих лиц, иногда я буду использовать псевдонимы. Как и раньше в моих статьях, "Карлос" является героем историй, которые я считаю выдуманными, а "Арана" и "Кастанеда" - людьми, которых я считаю реально существующими.
Некоторые свидетельства относятся к до сей поры неосвещенным подробностям жизни Кастанеды. Является ли это вторжением в личную жизнь? Это можно было бы так расценивать, если бы Кастанеда был замкнутым человеком, каким его часто описывают, но я думаю, что он совершенно не замкнутый человек, поскольку он обнародовал множество фактов своей личной жизни в своих книгах и интервью.
Критик или биограф не обязан рассматривать все его противоречивые автобиографические утверждения действительно выдуманными или освобождаемыми от публичного обсуждения. Полная неуловимость не может стать основой для изложения фактов. Сделав общедоступным то, что, как предполагается, составляет сущность его жизни, Кастанеда уже не может требовать соблюдения тайн своей личной жизни от биографов или критиков. Все могут прочитать, например, как Карлос потерял очень дорогую ему блондинку из-за своей настойчивой привязанности к ней. Несмотря на то, что я сомневаюсь в существовании этой женщины, я вполне могу поверить, что Кастанеда разрушил свои отношения с какой-то реальной женщиной по причине своей ненадежности. Когда я пишу о подобных вещах, я являюсь критиком-эссеистом, откликающимся на автобиографическую инициативу самого Кастанеды. Если он не желает появления подобных откликов, он мог бы сохранить в себе подобные предположительно реальные истории о блондинках и иже с ними. Всем известно о маленьком мальчике Кастанеды, о том как его забрали - или покинули, в зависимости от варианта изложения, - и как сильно в связи с этим страдал Карлос. Этот маленький мальчик уже стал молодым человеком, и вполне возможно и уместно попытаться прояснить их семейные отношения. "Второе Кольцо Силы" обнаруживает, что у Карлоса был "ребенок женского пола". В 1975 году Кастанеда представил множеству людей молодую женщину, называя ее своей дочерью. Описание отношений между Кастанедой и этой молодой женщиной поможет выявить некоторые поразительные черты его характера.
Так долго распространяясь обо всем этом, я, пожалуй, выражаю тот дискомфорт, который чувствую, копаясь в чужой личной жизни, какой бы открытой не сделал ее сам обладатель, поскольку эти свидетельства покажут его в менее благоприятном свете, чем его книги. Отсутствие необходимости проникать в подобные предметы
является существенным преимуществом ученого-теоретика по сравнению с биографом-практиком. Описывая более достоверную историю жизни Кастанеды, чем та, которую рассказал он сам, я столкнулся со многими фактами и выводами, которые еще не были опубликованы, но я уверен, что разбираться с ними – моя обязанность.
Одна из наиболее интересных историй о нем была рассказана человеком, которого я посчитал ненадежным источником, поэтому я не привожу этот рассказ в статье. Показания, приведенные в этой работе, принадлежат людям, которым я доверяю, хотя никто из них не отличается идеальной точностью, и нет ни одного отчета, который был бы совершенно ясен и полон. Естественно, у меня не было и неисчерпаемого запаса времени на исчерпывающее изучение Кастанеды. Это лишь те подлинные данные о жизни Кастанеды, которые я успел собрать. В соединении с предыдущими 42 статьями этой книги, эта статья связана с тем, каким я его вижу.
Карлос Сезар Сальвадор Арана Кастаньеда родился в день Рождества 1925 года в излированном Андами городке Кахамарка, в котором за четыреста лет до этого солдаты Писарро задушили Короля Инков Атау Гуальпа. Сезар Арана Бурунгарай держал в этом городе ювелирную лавку. Хотя позже Кастанеда объявит кузину Люсию своей родной сестрой, малыш Арана был единственным ребенком в семье, что легко определяется по иллюстрации, на которой он прислонился к своей тетушке в окружении отца и матери. Из соображений внешнего сходства я заключил, что тетя является сестрой его отца.
В возрасте восьми месяцев Карлос произнес свое первое слово: "дьябло" - "дьявол". Это меня совсем не удивляет - разумеется, это был Карлос, описываемый Кастанедой своей жене Маргарет. Восемь месяцев от роду – довольно ранний срок для подобных слов, так что следует все-таки заключить, что младенец Арана начал говорить несколько позже и произнес нечто достаточно невинное - например, "мама". Мать Карлоса была "замкнутой, очень красивой и печальной, как декоративное украшение". Она непрерывно жалуется на то, что у нее нет бриллиантового кольца. Шестилетний Карлос отчаялся в своих попытках заставить ее говорить о чем-либо еще. В противоположность, мать маленького Араны выглядит не столь сложной личностью. Будучи замужем за владельцем ювелирной лавки, она наверняка могла позволить себе иметь кольцо с бриллиантами, если бы того захотела. Пока малыш Карлос катается на лодке в окрестной речушке, его печальная декоративная мамочка проводит тайные рандеву с каким-то молодым человеком, и таким образом, становится архетипом обманщицы и предательницы и занимает первую позицию в списке неверных женщин Кастанеды. Мать маленького Араны, впрочем, не дает никаких оснований для подобных подозрений.
"Воспоминания о матери для меня мучительны," - признается Кастанеда, - "но проанализировав их, я понял, что никогда не любил ее. Осознание этого было ошеломляющим." Можно усомниться в том, что маленький Арана никогда не любил свою мать, но раз Кастанеда утверждает это, пусть даже в псевдо-автобиографии, то наверное, его детские разочарования в матери временами оказывались достаточно сильными. Поэт Мендес из племени Яки обвинил Кастанеду в "продаже собственной матери", однако за таким предательством, скорее всего, кроется желание наказать ее за ту недостаточную или неудовлетворительную любовь, которую он ощущал как "огромную тягость".
Образ отца Кастанеды меньше пострадал от искажений, чем портрет его матери. Отец Карлоса - профессор литературы, "не написавший ни строчки", ученый, "вообще не разговаривавший с теми, кто не читал Платона". Подобное писание кажется совершенно неуместным по отношению к ювелиру и мастеру золотых часов из отдаленного горного городка, но как оказалось, в свое время Сезар Арана с триумфом прошел экзамены по свободному искусству в Сан-Маркосе, старейшем университете Южной Америки. Он закончил жизнь ремесленником и владельцем магазина не из-за недостатка интеллектуальных способностей или интереса к умственной деятельности, но оттого, что не выдержал испытания соблазнами богемы и растерял свои научные перспективы в бурной столичной жизни в компании художников и тореадоров в Лиме. Таким образом, он вполне может заслуживать аллегории неудачливого профессора. Что же насчет Платона? Это деталь тоже лишь слегка искажена. Обосновавшись в Кахамарке, Дон Сезар превратился в солидного семьянина, неутомимого шахматиста и верного поклонника Канта и Спинозы. Кабинетный мыслитель, он погряз в бесконечных рассуждениях об окончательном смысле жизни. Когда он не созерцал бесконечность и не трудился в своей угрюмой лавке, он обсуждал высокие материи со своими друзьями из интеллектуального общества, которые считали его образованным культурным джентльменом, хотя он действительно никогда ничего не написал.
"Тайм" говорит, что Кастанеда рассказывает о своих родителях с нежностью, сочувствием и легким презрением. Хотя его постоянно тянуло к отцу, вряд ли шестилетний мальчик мог найти удовольствие от общения с таким величественным и отдаленным человеком. Амбициозный юноша научился глумиться над провалом своего талантливого отца и стремиться к более великим достижениям в огромном мире, простирающимся за пределами Кахамарки. Преуспевающий автор вполне мог оглядываться на неудачи отца с жалостью.
В видении, описанном в "Учении Дона Хуана", Карлос обнимает отца, изливая признания в любви и извинения, невысказанные в детстве, а затем наблюдает, как тень отца растворяется, оставляя своего сына в печали и раскаянии. Тем не менее, этот краткий приступ сыновьей преданности, оставляющий мало сомнений в том, что Кастанеда все-таки любил своего отца, сменяется тремя годами спустя "жалостью и презрением", упоминаемыми в "Тайм". Что же произошло с Сезаром Араной, что вызвало такие изменения в настроении его сына? В 1970 году, между "Учениями Дона Хуана" и "Отделенной реальностью", Сезар Арана умер. Хотя Кастанеда никогда официально не рассказывал о его смерти, он немедленно начал наказывать покойного. Отец, которому не удалось стать идеальным родителем, предстал перед публикой, обвиненный в научной незначительности, в обитании в "скучном стерильном мире", в нерешительности, слабоволии, беспомощности и "непрерывном состоянии внутреннего отчаяния". В обычном мире именно его сын был беспомощен - раз уж он призывает на помощь тень своего умершего отца – и исполнен отчаянием безвозвратной потери того, кому он никогда не признавался в любви и от которого так и не получил отзывов восхищения и гордости за своего сына. "На земле не было такой силы, которая могла бы заставить его изменить свое мнение", - написал Кастанеда о своем отце через год после его смерти.
Покинувший отчий дом в 1950 году, эмигрировавший из Перу в 1951 году и отказавшийся от семейного имени, Кастанеда восстал против провинциальности и авторитета отца, демонстрируя свое низкое мнение о нем, однако он не оставил надежд когда-нибудь вернуться известным и возмужавшим, чтобы выразить ему свое уважение и восхищение. Эти мечты скончались вместе с отцом. Несколько авторов отмечали роль Дона Хуана как приемного отца, и между первой и второй книгами Дон Хуан превратился из холодного, угрюмого и зловещего отчима в теплого, игривого и относительно доброжелательного папочку - в такого, каким Кастанеда хотел бы видеть своего родного отца.
Карлос достаточно легко справлялся с игривостью Дона Хуана, но вот его теплота повергала его в затруднения. Когда Дон Хуан проявлял свою нежность, Карлоса это слишком отвлекало: "В его жесте проскользнули такие тепло и доброта, что мне показалось, он пытается восстановить мое доверие к нему. Я чувствовал себя полным идиотом и попытался скрыть свое смущение поисками своей ложки." Как мог отец оказаться настолько неосмотрительным, чтобы умереть, не восстановив веру в него со стороны своего сына?
Писатель стыдливо раскрывает перед нами случайные признаки отеческой нежности:
"Впервые Дон Хуан назвал меня «своим маленьким другом». Это застало меня врасплох. Он заметил это и улыбнулся. В его голосе звучало огромное тепло и это заставило меня опечалиться. Я сказал ему, что был легкомысленным и действовал неумело, потому что это свойства моего характера; я сказал, что никогда не пойму его мира. Я был в полном замешательстве. Он приободрил меня и заявил, что я сделал все хорошо и правильно." В своей сдержанной манере, Сезар Арана отвечал взаимностью на любовь сына.
Представим на мгновение младшего Арану, виновато стоящего перед старшим, который выговаривает ему за то, что он ведет себя совсем не как взрослый мальчик и занимается всякой чепухой, вместо того, чтобы размышлять над шахматной доской или философским трудом, как пристало настоящему джентльмену. Стремящийся убежать, не решающийся прервать отца, он не имеет возможности даже приблизиться к тому, чьей ласки ему хочется. Эта сцена переносится в пустыню Дона Хуана, в которой учитель отчитывает ученика "мягкими, но убийственными словами" за то, что тот прилагает не все свои силы к овладению магией. Учитель, словно окаменевший, сидит в тени. Очевидно, что он способен сидеть там месте вечно. Пристыженный ученик не знает, что сказать в свое оправдание. Проходят часы. Наконец, ученик внутренне признает превосходство своего учителя, касается руки Дона Хуана и его захлестывают рыдания. Если бы только маленький мальчик мог сделать то же самое!
Теперь представим малыша Арана на одной из редких прогулок вместе с отцом. Дон Сезар идет размашистым шагом, а ребенок носится вокруг него, исследуя красоту окружающей природы. Оглянувшись, он видит, что Дон Сезар приостановился, ожидая его. Подбежав к отцу, он немедленно выслушивает нотацию о том, что нужно либо ходить, как все люди, либо вообще сидеть дома. В первые мгновения его душат слезы. Затем он овладевает собой и пытается поговорить с отцом. Дон Сезар ничего не отвечает, лишь улыбается сверху вниз, - и малыша Арану внезапно переполняет счастье.
"Мы ходили еще около часа," - пишет Кастанеда, - "а потом направились домой. В какой-то момент я оказался далеко позади и Дону Хуану пришлось дожидаться, пока я его догоню... Он жестко сказал мне, что когда я хожу с ним, я должен наблюдать и перенимать его стиль ходьбы, или вообще не выходить с ним на пешие прогулки. "Я не могу дожидаться тебя, как ребенка."- недовольно сказал он. Это заявление пристыдило меня и повергло в глубокое смущение. Как могло случиться, что такой старый человек ходит намного быстрее меня? Я считал себя сильным и крепким, и тем не менее ему приходилось ждать, пока я его догоню." Карлос последовал инструкциям Дона Хуана о правильном способе ходьбы и обнаружил, что теперь без труда идет в том же темпе. "Я чувствовал себя очень бодрым. Я был счастлив просто вот так бездумно шагать рядом с этим странным старым индейцем. Я попытался заговорить с ним и несколько раз спрашивал, покажет ли он мне растения пейота. Он только поглядывал на меня, но не сказал ни слова."
Позже в этой аллегории Кастанеда перешел к трагической потере: "Мы оба - существа, собравшиеся умирать." - мягко произнес Дон Хуан. - "У нас уже не осталось времени на то, чем мы занимались раньше." Он сжал мою руку; его касание было теплым и дружеским, он словно заверял меня, что беспокоится и заботится обо мне." Смерть Сезара Араны не означала, что он любил своего сына. Это было большим утешением.
В "Сказках о силе" Дон Хуан кладет руку на плечо Карлоса, который чувствует при этом "непреодолимое желание расплакаться". Он признается, что боится того, что им придется расстаться навсегда. "Это наше последнее путешествие вместе." - говорит Дон Хуан. Карлос ощутил, как что-то оборвалось у него внутри. "Есть много способов расставания," - рассказывает ему Дон Хуан. - "Самый лучший, пожалуй, это сохранить отдельные радостные воспоминания. Например... ту теплоту, которую ты чувствовал, когда катал на плечах своего маленького мальчика..." Или, быть может, то счастье, которое иногда доводилось испытывать маленькому Аране, катаясь на плечах Дона Сезара.
Эти отрывки рассказывают, - как мне представляется, очень правдиво, - о том, с какой тоской Кастанеда вспоминает счастливые мгновения раннего детства. В возрасте шести лет, однако, в нем произошли какие-то изменения, с которыми не мог справиться никто, даже его отец, и которые позже будут описаны им как "отстранение" матери. Когда ему исполнилось восемь лет, он заявил женщине, нянчившей его с младенчества, Марии Каруапоме [ее имя в переводе с языка Кечуа означает "рыжая львица"]: "Я хочу быть знаменитым. Я хочу знать много языков. Вот почему у меня такая большая голова." Разумеется, каждый восьмилетний мальчик мечтает о свершениях, которые заставили бы гордиться его отца, но где и как собирался достичь славы малыш Арана? В Соединенных Штатах, рассказывая изысканные сказки о самом себе. Он готовился к этому еще в детстве. Однажды утром он сказал Донье Марии, что в США у него есть три сына. Она посчитала это очень смешным - маленький мальчик из Перу заявляет, что у него трое детей в Соединенных Штатах. У каждого из них было свое имя: одного звали Вилли. Имена остальных сыновей Донья Мария вспомнить не смогла.
Хотя культурная жизнь Кахамарки находилась, в основном, под влиянием Европы, ее оживляли окружающие индейские традиции. Маленький Арана жил в мире колдовства и духов. Курандеро лечили больных с помощью магии; один дом в Калье Дос де Майо был проклят полтергейстом; какого-то человека в одно и то же время видели и на площади, и возле моста. Малыш Арана слушал, как его отец Дон Сезар обсуждает подобные загадочные случаи со своим другом доктором Теофилио Вера, членом суда Кахамарки. Годы спустя будет описан знахарь Дон Висенте, Дон Хуан расскажет об отвратительных духах, преследующих людей в их домах и пугающих их стуками, звоном и грохотом, а Карлоса и Дона Хенаро увидят сразу в двух местах. Молодой Арана ходил в начальную школу номер 91 и среднюю школу Сан-Рамон в Кахамарке. В 1948 году, когда ему исполнилось 22 года, он переехал в Лиму, завершил там среднее образование и поступил в Белляс Артес, национальную школу изящных искусств Перу. Мать перебралась вслед за ним в 1949 году, и по причине ее болезни отцу пришлось присоединиться к ней. Семья поселилась в трехэтажной квартире в районе Порвенир на окраине Лимы. В 1950 году Сусана Кастаньеда де Арана скончалась. Сын отказался идти на похороны, заперся в своей комнате, три дня ничего не ел, а когда вышел, объявил, что покидает дом. "Тягость" невыносимой любви больной матери была единственным, что удерживало его от этого шага. Арана снял квартиру вместе с двумя приятелями-студентами. Карлос Релус рассказывает, что он "подстрекал всех к переезду в Бразилию", где впоследствии Релус стал знаменитостью. Хосе Бракамонте, в настоящее время известный иллюстратор, вспоминает Арану как "отъявленного лгуна и настоящего друга", остроумного парня, державшегося в стороне от карточных игр, скачек и игры в кости и "просто одержимого" мечтой уехать в Соединенные Штаты. Виктор Делфин, еще один его приятель студенческой поры, рассказал журналисту Сезару Левано:
Он был поразительным лжецом [el tipo mas fabuloso para mentir]. Очень способный, приятный и довольно загадочный. Первоклассный обольститель [un seductor de primera linea]. Я помню, как девушки каждое утро подкарауливали его возле Белляс Артес. Мы называли его "Золотая Улыбка", потому что один зуб у него был золотой. Мне казалось, что в то время он тратил все свои силы на то, чтобы насмехаться и докучать другим [vagar y fregar la pita]. Иногда он отправлялся на Ля Парада [блошиный рынок в Лиме] с парой сломанных часов, - может, он их из дома таскал? - которые ему удавалось заставить работать всего на пару часов. Он продавал такие часы каким-нибудь мальчишкам, а потом надолго исчезал с рынка. Хотя Бракамонте называет рисунки Араны странными, застывшими и уродливыми, Алехандро Гонсалес Апу-Римак, один из самых уважаемых преподавателей школы, защищает Арану, утверждая, что "в этом юноше было скрыто нечто грандиозное". Бракамонте рассказывает:
Он был великим авантюристом и собирался отправиться в США и зарабатывать ставками на пари - хотел разбогатеть. Он постоянно рассказывал совершенно неправдоподобные истории - поразительные, прекрасные сказки. Время от времени он продавал одеяла и пончо, привезенные с гор. Он часто рассказывал о Кахамарке, но было очень странным, что он никогда не упоминал о своей семье. Я только недавно узнал, что у него есть дядя, который живет недалеко от моей студии.
Уже тогда упражнявшийся в секретности, Арана не рассказывал своим соседям и то, что дом его отца расположен всего в нескольких кварталах от их квартиры на улице Хирон Гумбольдт. Несмотря на свои нестандартные шалости, он проявлял склонности к аскетизму, которые сохранятся в его последующей жизни. Во время студенческих ночных попоек и пирушек он был гораздо более воздержан, чем остальные, "участвуя во всеобщей эйфории без помощи выпивки и курева". Левано воспринял эту скромность как признак страха Араны потерять свои блестящие перспективы в объятиях богемы, как это случилось с его отцом. "Я сам себе отец." - скажет Кастанеда Сандре Бертон.
Примерно через год после смерти матери Арана исчез. Никто не имел представления, куда он уехал. Через несколько лет несколько писем пришло из Лос-Анджелеса. Написавший своей "родной сестре" Люсие, пропавший расписывал воображаемую военную карьеру и намекал на умственные или физические раны. Одно из писем, тонко посмеивающееся над занимавшего Дона Сезара вечными истинами, состояло из одной единственной строки: "Дорогой папа: что есть Бог?" В другом письме было сказано: "Я отправляюсь в очень долгое путешествие. Не удивляйся, если больше обо мне никогда не услышишь." По злой иронии судьбы, в дальний путь отправился его отец, и он него уже никогда не придет никаких известий. Сезар Арана умер, не имея весточек от сына уже несколько лет; он так ничего и не узнал о новом американском писателе по имени Карлос Кастанеда и о бестселлерах, посвященных волшебнику Дону Хуану, который принял на себя бремя родительской заботы о Карлосе, освободив от этой ноши Дона Сезара.
Что происходило в период между иммиграцией Араны в Сан-Франциско в 1951 году и возникновением Карлоса Кастанеды в Лос-Анджелесе в 1955 году, остается полной тайной. Совершенно неизвестно, где он жил и чем занимался. В своих предыдущих работах я уже описывал некоторые предположения о его вероятных видах деятельности. Водитель такси, поставщик спиртного, рабочий фабрики, счетовод в магазине женского платья, игрок фондовой биржи - эти варианты можно немедленно исключить, поскольку о них рассказывал сам Кастанеда. В "Путешествии Кастанеды" я предположил, что он был санитаром в доме призрения, поскольку в "Отделенной реальности" приводится продолжительный разговор с дряхлым стариком, жившим в доме для престарелых. Его склонность к авантюрам позволяет предполагать, что его вполне можно было часто встретить в покерных залах Гардены, чуть южнее Лос-Анджелеса. Свидетельства о продаже одеял, пончо и сломанных часов указывают на неплохую подготовку к распространению газетных подписок или продаже пылесосов. Маргарет сказала, что он прекрасно готовил и отлично шил. Однако любимая моя гипотеза возникла, когда две женщины независимо друг от друга сообщили, что он превосходно умел стричь самого себя. Многие парикмахеры умеют это делать, и лишь редкие не-парикмахеры способны подстричь самих себя. Воображаемый иммигрант, работающий в парикмахерской, способен быстро и в совершенстве изучить английский язык и американский стиль жизни, выслушивая длинные рассказы и постигая местные обычаи, - и при этом довольно прилично зарабатывать себе на жизнь. Поиски по записям о трудовой занятости вполне могли бы обнаружить парикмахера по имени Сезар Арана, или Карлос Аранча, или даже Сальвадр Кастанеда, чей портрет, приведенный во второй части этой книги, может быть узнан одним из его коллег-парикмахеров. В декабре 1955 года дочь испаноязычной швеи, одевавшей Маргарет Руньян, принесла на квартиру Маргарет два новых платья. Она явилась в сопровождении молодого человека, которого Маргарет посчитала очень привлекательным. В свой следующий визит к портнихе Маргарет оставила для него экземпляр "Поиска" Невилла Гаддарда, книги на метафизическую тематику, в которой она пометила свое имя и номер телефона. Через полгода он позвонил ей.
- Со 2 июня 1956 года по 1966 год, когда я уехала из Калифорнии, мы виделись ежедневно. - рассказала мне Маргарет.
- «Каждый» день? - переспросил я.
- Ну, может и не «каждый» день, но я не припомню, чтобы мы разлучались на более или менее продолжительный срок. Конечно, память играет с нами самые странные шутки, но если бы Кастанеда отправлялся вместе с Карлосом в путешествия в пустыню к Дону Хуану, Маргарет наверняка бы обратила внимание на его отсутствие.
- Вы беседовали о мистицизме и метафизике? - спросил я.
- Мы только на эти темы и разговаривали. - ответила Маргарет.
Подразумевается, пожалуй, что говорила в основном она, а он слушал. Кастанеда вскоре заявит, что у него никогда не быко особого интереса к мистике и метафизике. Почему же он практически каждый день в течение десяти лет навещал женщину, чье первое свидание было назначено с помощью метафизического тома, и которая постоянно говорила о подобных вещах? Они любили смотреть фильмы Ингмара Бергмана, а потом обсуждали их.
- Смотрели ли вы "Седьмую печать"? - спросил я.
- Об этом фильме мы говорили больше, чем о любом другом, - ответила Маргарет.
Когда Сэм Кин отметил, что Дон Хуан, как эхо, повторяет идею Платона о том, что философ должен постигать смерть, Кастанеда выиграл схватку, уточнив, что Дон Хуан добавляет "странную деталь", описывая смерть "как физическое присутствие, которое можно ощутить и увидеть". В "Седьмой печати" удивительно похожая на Дуайта Эйзенхауэра Смерть играет с главным героем в шахматы.
- А как насчет "Лесной земляники"?"
- Этот фильм нам тоже очень нравился, - сказала Маргарет.
В "Лесной землянике" к старику приходит видение прекрасной и печальной юной матери, встречающейся с незнакомцем среди деревьев горной долины – точная копия неприличного поведения, приписанного без сомнения нравственно безупречной Сусане де Арана.
Я рассказал Маргарет о китайско-корейской пуле, кастрировавшей Карлоса.
- Это преувеличение, - сказала она, - Хотя у него действительно есть большой шрам в нижней части живота.
- Как он возник?
- Карлос сказал, что его подвесили за ноги и пытали. Я уже была сыта всякими его историями, так что даже не поинтересовалась, кто это сделал?
Маргарет не столько влюбилась в Кастанеду, сколько попала под власть его необычности. Его внешность была экзотична, его загадочность интриговала, истории восхищали, стихи завораживали, а рисунки впечатляли. Однажды он преподнес ей прелестную скульптурку, изображавшую беременную женщину. По его настоянию Маргарет поступила в Лос-Анджелес Сити Колледж, где он изучал творческое сочинительство у преподавателя по имени Вернон Кинг, который впоследствии получит экземпляр "Учения Дона Хуана" с дарственной надписью: "Великому учителю... от одного из учеников, Карлоса Кастанеды".
"Нас связывали стремление и любовь к знаниям," - пишет Маргарет. - "Наш брак был духовным - и несмотря на развод, мы остаемся духовными супругами." Этот духовный брак испытал несколько серьезных потрясений. Они поженились в Тихуане 27 января 1960 года - через четыре года знакомства и дружбы. Еще через шесть месяцев Кастанеда покинул дом Маргарет. Это объяснялось тем, что он познакомился с Доном Хуаном и в целях обучения должен проводить с ним целые недели; такой напряженный режим, впрочем, не помешал Кастанеде видеться с Маргарет "ежедневно". Раздельная жизнь продолжалась 13 лет; в 1973 году Маргарет подала на развод.
Кастанеда уделял много внимания сыну Маргарет и в конце концов настоял на его усыновлении. Перед усыновлением Маргарет на некоторое время переселилась в Западную Вирджинию, чтобы позаботиться о наследственном бизнесе. Кастанеда был чрезвычайно опечален этой разлукой, благодаря чему появились многочисленные истории о потере его маленького мальчика. Хотя Маргарет всегда хватало собственных средств, после своего успеха на литературном поприще Кастанеда вложил деньги в ее телефонную службу и время от времени предоставлял материальную поддержку ребенку. Когда она продала свое агенство, Кастанеда даже не потребовал деньги назад. Таким образом, было бы несправедливым сказать, что он отказывался заботиться о семье. Когда он хотел помочь, он помогал. Проблема заключалась только в том, что никто не знал, когда ему этого захочется. Единственной вещью, на которую можно было твердо полагаться в отношениях с ним, был тот факт, что на него совершенно нельзя было полагаться. Он обещал приехать, но не приезжал. Он появлялся, когда его совсем не ждали. Как только вы привыкали к его присутствию, он испарялся. Если чек был отправлен почтой, он обязательно терялся. Если что-то планировалось, это непременно срывалось. Дон Хуан называет подобные приемы прерыванием привычек жизни и рекомендует в качестве магической техники, хотя обычные люди рассматривают это как небрежную безответственность и считают антисоциальным поведением. Мир магов и мир социума действительно подчиняются разным законам.

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 16:40

Друзья Кастанеды обычно не встречались и часто даже не подозревали о существовании друг друга. Каждый считал себя его единственным и лучшим другом. Иногда их даже настраивали друг против друга. Когда я впервые встретился с Маргарет, я составил список людей, которых считал сыгравшими роль в его научной карьере, и расспросил Маргарет о каждом из них. Она ничего не слышала ни об одном человеке из списка. У них двоих было очень мало общих друзей, и она никогда не встречалась ни с одним из его приятелей по университету. Когда маленький мальчик подрос, Кастанеда посоветовал ему ни в коем случае не обращаться к матери, если ему понадобиться помощь с учебой в колледже. "Для меня твоя мать не существует", - сказал он. Мальчик обратился за советом к матери, и мгновенно лишился денег от отца. Наверное, это звучит более причудливо, чем могло произойти на самом деле, ибо я подозреваю, что сам Кастанеда вряд ли рассчитывал, что мальчик последует его требованию. В любом случае, нарушение правила стало прекрасным извинением за прекращение финансирования учебы. Когда мальчик собирался поступать в колледж в штате Аризона, Кастанеда объявил, что уже подал его документы в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Мальчик предпочел Аризону и был обвинен в отсутствии благодарности и послушания. Кастанеда сказал, что если бы у мальчика был заграничный паспорт, он мог бы отправить его учиться в Англию, но когда паспорт был получен, этот план расстроился. Тем не менее, мальчик вспоминает множество счастливых мгновений своей жизни, связанных с Кастанедой - совместные прогулки, катания на плечах, посещение волшебного круга камней в горах Санта-Моника. Он не припоминает, чтобы когда-либо встречался с Доном Хуаном, хотя Кастанеда сказал ему, что они вместе виделись с ним, когда мальчик был еще маленьким. Каков же результат такого запутанного и непоследовательного отношения к этому малышу? Мальчик стоически утверждает, что может как принять Кастанеду, так и обойтись без него. Я подозреваю, что он не способен ни на то, ни на другое. В статье 38 этой книги я защищал Кастанеду от обвинений в антиобщественном поведении, усомнившись в существовании его невольных жертв, однако я упустил из виду вопрос жен и детей. Несмотря на кротость и очарование этого Обманщика, ему не удалось выиграть ни единого раунда на ринге супруга и родителя. Прочитав слезливые пассажи Кастанеды о маленьком мальчике, Мендес, поэт племени Яки, наверняка сказал бы, что Кастанеда продал не только мать, но и своего сына.
"У Карлоса есть дочь", - сказала Маргарет. Я попросил рассказать о ней поподробнее. Судя по всему, девочку зовут Карлоттой. Карлос называет ее Тоти. Ее мать - американка с типично британской фамилией, но Тоти живет с отцом Карлоса в Бразилии. Маргарет видела фотографию очаровательной пятилетней малышки, очень похожей на Карлоса, но с легкими восточными чертами лица. Поскольку она была его сводной сестрой, маленькому мальчику было предложено сделать ей подарок, каковой он и сделал, отправив его по какому-то адресу в Лос-Анджелесе. Ответа не последовало. Карлос не имел связей с матерью очень давно, потому что однажды, неожиданно вернувшись домой, застал ее в постели с незнакомым мужчиной. Архетипы предательства, таким образом, развешаны в его жизни повсюду.
Бразильская Тоти совсем не является той дочерью, о которой говорю я; не является ею и дитя, которое предположительно было оставлено им в Аргентине. Той, кого я имею в виду, является Эсперанса, двадцатитрехлетняя девушка, появившаяся в мае 1975 года в Беркли вместе с Кастанедой, который представил ее как свою дочь. Разумеется, я тут же заподозрил обман. Маг изобретает свой собственный необычный мир, в котором вдруг вожникают самые обычные люди, играющие по правилам мага. Двум дамам, связанным с книжным бизнесом в Сакраменто, Кастанеда рассказывает об отце-военном, переезжавшим с места на место, так что у маленького Кастанеды никогда не было настоящего дома. Маргарет он говорит, что его свадьба с девушкой-цыганкой сопровождалась кровавым ритуалом. Подобные истории очень трудно проверить, впрочем, от слушателей и не требовалось им сопереживать; однако другие рассказы могли превратиться в реальной жизни в настоящие ловушки для слушателей. Кастанеда получил свою ученую степень доктора за беседы с Доном Хуаном, и когда "Путешествия Кастанеды" заявили, что Дон Хуан - выдуманный персонаж, администрация Калифорнийского университета оказалась в западне полевых заметок Карлоса. В феврале 1973 года Кастанеда встретился в Нью-Йорке с Маргарет и они вместе поселились в отеле "Дрейк". Всю ночь он разговаривал по телефону с какими-то людьми в Сан-Франциско и - разумеется! - в "Мексике". Ожидавшая от него внимательности и ласки Маргарет была разочарована и чувствовала себя довольно глупо. На следующий день она переехала в другую гостиницу, посвятила несколько дней посещению магазинов с приятельницей, а потом отправилась домой в Западную Вирджинию. В следующий раз, когда Кастанеда позвонил ей, она упрекнула его в странном поведении в Нью-Йорке. Он сказал, что не понимает, о чем она говорит. Она описала его холодность в отеле. Он сказал, что не видел ее уже несколько месяцев и уж наверняка не останавливался вместе с ней в нью-йоркском отеле. Маргарет попала в западню. Она не могла поверить в то, что он может так себя вести. Физическая отдаленность не мешала им всегда оставаться духовно близкими. Она никогда не чувствовала его таким далеким, как в том случае.
На следующий год, когда были изданы "Сказки о силе", Маргарет начала понимать, что произошло в Нью-Йорке. Оказалось, что у магов есть двойники. Правда, маги не знают, где ни находятся и чем занимаются. Более того, магу очень опасно узнать об этом; если он встретится со своим двойником, то может умереть Маргарет не хотела, чтобы Кастанеда умер, и посему простила ему как прохладное отношение его двойника, так и незнание того, как этот двойник с ней обошелся. В ее ночных кошмарах он приказывал грибам забираться в гробы; грибочки выглядели точно такими, какие были вышиты на блузке Маргарет, в которой она была тогда в отеле "Дрейк", но к тому же у них были огромные черные глаза, словно дыры. Маргарет довольно долго выбиралась из этой западни. Она описывает испытанное так:
Меня волновала моя жизнь с Карлосом и беспокоило осознание того, что спустя двацать пять лет я все еще знаю о многих вещах в нем не больше, чем любой читатель его книг. Я провела с ним больше времени, чем с каким-либо еще человеком в моем жизни. В течение многих лет не было ни единого дня, когда бы мы не виделись. Тем не менее он остается для меня такой же загадкой, как и для всех остальных. Иногда я спрашиваю себя, действительно ли я провела с ним все эти годы? Символизм его книг мне вполне ясен, и я встречалась с ним много раз после опубликования его первой книги, но он ни разу не обсуждал ни одну из них со мной. Его книги - диалоги, которые он ведет сам с собой.
В ловушки Кастанеды попадали не только жены-перепелки и дети-кролики. Когда он поймал в них несколько молодых львиц, охота обернулась взаимной, а вся история - достаточно смешной. Весной 1972 года, за четыре года до того, как Карлос услышал о них от Доньи Соледад, Кастанеда рассказывает о "четырех ветрах" на встрече со студентами Ирвина. Дон Хуан говорил, что маг проходит свое решающее испытание, отправляясь в определенное место Мексики и сражаясь со своим союзником. Поскольку это столкновение и опасно, и ужасно, магу стоит взять с собой команду помощников - четырех преданных женщин, которые окружат его в направлениях четырех сторон света и примут на себя тяжесть натиска союзника, добровольно жертвуя собой во имя совершенствования мага (Если бы меня слышала Мария-Луиза фон Франц, она бы наверняка подумала, что Кастанеда слишком уж беззастенчиво использует заботящихся о нем женщин, заставляя их сражаться за него с демоническими силами, хотя это нужно ему одному.)
Маг не может выбрать этих четырех женщин-ветров произвольно - они должны прийти к нему по собственному желанию. Карлос нашел один ветер, но Дон Хуан сказал, что она слишком зависима от Карлоса и недостаточно сильна, чтобы противостоять его союзнику. Еще более обаятельный, чем Карлос, Паблито нашел три ветра - хотя, разумеется, привлекательность для ветров относится не к вопросам секса, а к накопленной силе. Несмотря на ужасную опасность, ходят слухи, что Карлос собрал лишь двух ветров. Я считаю все это лишь выдумкой, так как один из его ветров написал мне письмо.
Рамона Дю Вент - индеанка с равнин и ученица шамана, преподающего в крупном университете. Во время выступлений Кастанеды в Ирвине она и ее подруга Марджори Дилл были студентками-выпускницами. Обе как раз проходили стадию интереса к оккультизму и были совершенно покорены открытиями Кастанеды в области шаманских познаний в магии. Дю Вент с удивлением обнаружила в них сходство с дзен и работами Фредерика Перлса - элементы, которых она никогда раньше не замечала в исконных индейских традициях. "Как же я могу такое упустить?" - спросила она себя.
Дилл получила от Кастанеды особые инструкции. Она представила ему Дю Вент и они втроем отправились обедать. Дю Вент очень быстро произвела на Кастанеду впечатление прекрасного кандидата в магические сферы. Он договорился с ней еще об одном обеде, но, по своему обычаю, не явился на него. Дилл защищала его перед Дю Вент, объясняя, что у него масса забот, гораздо более важных, чем свидания с кандидатками в ученицы. Вскоре, однако, Дилл сообщила Дю Вент, что они вдвоем были избраны ветрами Карлоса. Дю Вент была счастлива узнать, что стала такой избранницей, поскольку посвящение в качестве ветра сразу даровала бы ей высокий статус в магии, который иначе можно было бы обрести лишь долгими и упорными упражнениями. По крайней мере, она узнает, является Кастанеда настоящим магом или всего лишь обманщиком. Дю Вент очень надеялась на первое, поскольку учеба в университете к тому времени изрядно ей надоела.
Чтобы подготовить Дилл к посвящению, Кастанеда поставил перед ней задачу видения, привел ее на место силы в Малибу, выстроил там шалашик и оставил ее там медитировать. Он сказал, что она должна оборвать свои связи с друзьями, на которые только бессмысленно тратится время, избавиться от собаки, которой тоже уделяется слишком много внимания, и воздерживаться от секса с кем-либо, кто не является магом или, по крайней мере, учеником мага. Он сказал, что беспорядочные половые связи растрачивают силу мага. Дю Вент это показалось не очень-то индейской идеей, но в бой она вступила, услышав о необходимости расстаться с собакой, поскольку у нее их было три. Она потребовала доказательств недопустимости собак, описанных в полевых журналах Карлоса, но он тогда жил в прицепе грузовика, мылся в душевых ближайшего гимнастического зала и оставил все свои записи в Лос-Анджелесе. Дилл хотела узнать, когда именно произойдет посвящение. Кастанеда сказал, что выяснит это в Мексике, после того, как они с Доном Хуаном закончат последние приготовления.
На следующей встрече Кастанеда сказал, что «курил» их обеих вместе с Доном Хуаном, который «увидел», что они подходят в качестве ветров, однако момент посвящения в подробности и срок самого ритуала инициации еще не определился. Ветерками начало овладевать раздражение. Кастанеда признался, что предстоящее до безумия пугает его и что он сам не знает, сможет ли решиться на все это. Ветры начали успокаивать его. Примерно неделю спустя он рассказал, что только что вернулся из Мексики и что Дон Хуан приказал приступить к посвящению ветров без промедления, пока имеют силу благоприятстсвующие этому знаки. Ветры сказали, что ко всему готовы. Кастанеда пришел в возбуждение. Ветры спросили, что с ним. Кастанеда сказал, что ритуал оказался еще более ужасным, чем он ожидал. Ветры спросили, что именно в нем такого ужасного. Кастанеда сказал, что он включает ритуальные совокупления. Дилл спросила, когда это должно произойти. Дю Вент подумала: "Почему бы и нет? - Мне это никак не повредит, но я либо сразу же стану шаманом, либо покончу со всем этим."
Дилл спросила, означает ли это групповой секс? Кастанеда сказал, что конечно, нет, и инициация будет проходить с каждой по отдельности, в том порядке, в каком он нашел их, то есть первой будет Дилл, а второй - Дю Вент. Дилл сказала: "Я готова", Дю Вент: "А у меня будет время подумать". Кастанеда сказал, что после этой новости вся его решительность исчезла. Дилл ответила, что как раз в этом нет ничего особо страшного. В один прекрасный день он позвонил ей и сказал, что время пришло. Дилл спрятала своего пса в задней комнате. Кастанеда нерешительно вошел. Дилл попыталась привести его в чувства. Он сказал, что чувствует, что что-то не так. Она сказала: "Ну, давай, проинициируй меня." В этот момент собака залаяла. Кастанеда с упреком посмотрел на Дилл, и заявил, что ей никогда не пройти посвящения, если она не будет соблюдать простейшие правила магии. После этого он вышел. Дилл была просто в бешенстве. В следующую встречу она издевалась над противоречиями его заметок. Он сказал, что многие люди проявляют к нему чрезмерную требовательность. "Ты не поверишь, но позавчера в мой офис ввалилась толпа хиппи. Они привели девушку в белом одеянии, с цветами в волосах, и хотели, чтобы я сорвал цветок ее девственности." Дилл заявила, что нет никаких доказательств подлинности ни одной его истории и она считает, что он их просто выдумал, включая и самого Дона Хуана. С этой минуты ей необходимы доказательства каждого его слова. И с той поры она никогда его не видела. Он испарился.
"Почему же он не провел обряд посвящения?" - спросил я Дю Вент. - "Мне он не показался особо трудным."
"Марджори слишком энергична." - ответила Дю Вент. - "Я думаю, его интересуют более пассивные женщины." Возможно, это так и есть, однако нам следует вспомнить, что привлечение ветров не подразумевает сексуального подхода - это вопрос накопления силы. Мне кажется, Кастанеда проверял, достаточно ли силы накопил он, пытаясь заставить двух разумных и трезвомыслящих женщин, с которыми у него не было любовных отношений, поверить в эту абсурдную историю и выполнить его самые нелепые требования.
Кастанеда поступил в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе в 1959 году, в тот же год, когда стал гражданином США. Свою докторскую степень он получил в 1973 году. За исключением его романа-диссертации и одной статьи, прочитанной на профессиональной конференции, у него не было никаких научных публикаций. Если не считать непродолжительной работы помощником преподавателя в университете Лос-Анджелеса, его единственной преподавательской деятельностью был трехмесячный курс лекций в университете в Ирвине весной 1972 года. Можно вполне обоснованно утверждать, что в 1972 году сочинительство стало его единственным занятием и это стало его карьерой на всю оставшуюся жизнь. Поскольку его литературная деятельность совмещает сочинительство и фальсификацию, его герой несколько напоминает о двух других достаточно известных мистификациях, которые, как я подозреваю, он старательно изучил. Вышедшая в 1959 году книга "Великий самозванец" могла научить его, как следует избегать возможных ловушек, а образцами для подражания могли стать материалы статей о романисте Б.Трэйвене. Кроме того, довольно популярная в 1959 году среди студентов-антропологов книга Вейнера "Незаметный подлог" показала, каких успехов способны достигать целеустремленные научные фальсификаторы. Четырнадцать лет безукоризненного исполнения роли, которую Кастанеда играл в Калифорнийском университете, являются серьезным возражением против идеи о том, что его нечаянно затянуло в мошенничество с Доном Хуаном. Я уверен, что уже к 1960 году он прекрасно осознавал, что собирается сделать, и выстроил четкий стратегический план, требовавший лишь тактических поправок по ходу дела.
Решающим отличием Кастанеды от Б.Трэйвена заключается в том, что Трэйвен признавал свои приключенческие истории художественной литературой, тогда как Кастанеда стал называть свои сказки о феях отчетами о полевых наблюдениях. Тем не менее, у них много общего. Оба использовали псевдонимы и стирали свои личные истории; жизнь Кастанеды еще вполне возможно восстановить в подлинном свете, но в отношении Трэйвена это вряд ли когда-то удастся. Оба избегали фотокамер, имели неясные брачные связи и неопределенные места жительства, чрезвычайно много читали, и прочитанное оказывало большое влияние на их творчество. Каждому из них пришлось тяжело трудится, чтобы из неизвестного писателя превратится в автора бестселлеров. Оба писали как на английском, так и на иностранном языке, что вызвало значительную путаницу различающихся версий их произведений. Оба создавали стремительные сериалы, правда, Трэйвен был более плодовит и скор, чем Кастанеда. Оба писали о Мексике и смешивали индейские и европейские культурные традиции. Каждый сталкивался с кинорежиссерами; Трэйвен - с Джоном Хастоном, экранизировавшим "Сокровища Сьерра-Мадре", а Кастанеда - со Стерлингом Силлифантом, который хотел снять фильм по "Учению Дона Хуана". Английский язык у обоих отмечен странностями стиля иностранцев, что иногда приводит к непредумышленному юмору; Трэйвен был старше и писал смешнее, чем Кастанеда: "заткни челюсти", "дать в почки", "что за тысячу чертей ты делаешь?". Кастанеда был хитрым и уклончивым уже в Перу, поэтому очевидно, что он не унаследовал эти черты от Трэйвена, но сам пример Трэйвена мог вдохновить его.
Фердинанд Демара пытался подвизался на многих поприщах: школьный учитель, монах, тюремщик, декан колледжа и морской хирург. Он не закончил даже среднюю школу, но подделывал свои документы об образовании, вступал в конфликт с законом, и каждый раз (по крайней мере, насколько это известно) его разоблачали и изгоняли с позором. Единственным, чего он добился, стала известность. О нем написали книгу, и сняли фильм по мотивам его жизни. Любому молодому начинающему мистификатору просто необходимо прочитать о Демаре, у которого можно научиться множеству трюков и приобрести опыт его разнообразных ошибок. Одной из основных ошибок были попытки заняться деятельностью, для которой у него не хватало мастерства. Другой - то, что он не смог стать самоу себе хозяином. Третьей - нарушения закона. Кастанеда удачно избежал подобных оплошностей. Он стал самостоятельным автором и ведущим в мире специалистом по этнометодоаллегористике, к которой невозможно применить никакое законодательство. Ниже приведены несколько строк из "Великого самозванца" Роберта Кричтона, которые вполне могли послужить одним из руководств к действию для Кастанеды:
Чтобы преуспеть, любому самозванцу необходимо побыстрее понять и полностью положиться на то, что бремя доказательств всегда ложится на обвинителя [стр. 66]. "Я стану величайшим лжецом. Я никому никогда не скажу ни слова правды - и тогда все мои отдельные выдумки обретут единство, структурную целостность и станут звучать более похожими на правду, чем сама правда." [стр. 142] "Я называю это законом мимолетности Демары, или невидимым прошлым." [стр. 86] Чем сильнее в это вовлечены какие-либо организации, тем больше им приходится волноваться об общественном мнении в случае обнаружения обмана. На самом деле, первым о случившемся забывает общественное мнение. [стр. 167]
Изучал ли Кастанеда "Великого самозванца"? Думаю, что да. Ниже следуют три пары цитат; мне кажется, что эти места он извлек из книги Кричтона и переделал на свой лад:
"Я испорчен... Каждая частичка моего тела... Я прогнил насквозь... Я совершенно низкий человек." [Демара] "Я уже понял, что ты считаешь себя испорченным... думаешь, что ты низкий, уродливый и ненормальный." [Дон Хуан]
В школе его поведение отпугивало других детей, и они держались в стороне от него. [Кричтон] Взрослея, ему пришлось соперничать с двадцатью двумя братьями и сестрами, и он сражался с ними, пока они не оставили его в покое. [Крэйвенс]
Он считал себя бесцельным и неспособным управлять и направлять течение своей жизни - его, словно листок, нес ветер событий. [Кричтон] "Ты чувствуешь себя, как желтый лист, кружащийся по прихоти ветра..." [Дон Хуан]
Демара страдал от скуки и непрерывно стремился к новым удовольствиям. Дон Хуан посоветовал Карлосу избавиться от скуки уверенности и перейти к наслаждению неопределенностью. Демара охотился за властью, выискивая слабости в организационных структурах; Карлос охотился на метафизическую силу в пустыне Дона Хуана; Кастанеда - на силу общественного мнения в университете. Демара, казалось, всегда посмеивается над своими жертвами, в одиночестве наслаждаясь своим большим секретом; у Кастанеды было "сардоническое чувство юмора, очень похожее на юмор Дона Хуана", говорит Майкл Харнер; "он насмехался над каждым, с кем сталкивался", добавляет Альберта Гринфилд. "Мы, самозванцы, - необъяснимые люди." - гордо заявлял Демара, а Кастанеда говорил, что его реальная жизнь еще более странная, чем кажется со стороны. "Это - не рядовой аферист", писал Роберт Кричтон о Демаре; по словам антрополога Жака Менье, Кастанеда - "блистательный аферист".
В 1978 году предметом международного литературного обсуждения стал австралийский поэт-абориген Б. Уонгар - приставка "Б.", возможно, пародирует имя "Б. Трэйвен". Уонгар (этот псевдоним означает "мечтатель") был сыном аборигенки и европейца и учился в Европе. Его книга "По следам Бралгу" состоит из двенадцати фантастических рассказов о конфликте между аборигенами, пытающимися сохранить свои земли, и европейцами, которые эти земли разрабатывают. Эти истории были приветственно приняты в Австралии, Великобритании и США как первоклассные произведения литератыры, написанные человеком, обитающим в мифологической среде коренных австралийских племен, которому вследствие этого не приходилось ее каким-либо образом интерпретировать или искажать; его творения впервые показали миру, каково это - быть аборигеном. Ни один европейский авто не смог бы даже претендовать на подобное описание изнутри.
Не напоминает ли это чего-то знакомого? Того, кто склонен к критичности, вряд ли поразит то, что нашелся лишь единственный человек, заявляющий, что лично знаком с Уонгаром, - югославский эмигрант, антрополог и писатель Стретен Божик, живущий в Мельбурне; он говорит, что познакомился с Уонгаром в Париже. Божик - единственный белый человек, связывающий Уонгара с внешним миром. Более того, Божик является агентом, редактором и спонсором Уонгара. Он подписывает за него контракты, оплачивает его счета и, когда это необходимо, вносит поправки в рассказы Уонгара. Разумеется, это случается крайне редко, потому что Уонгар - прекрасный писатель, заслуживший гораздо больше литературных премий, чем Божик, у которого их лишь несколько. Когда его попросили вывести Уонгара в свет, Божик заявил, что этого загадочного писателя нужно защищать от сетей бюрократии, от горнодобывающих компаний и от мести соплеменников, возмущенных тем, что он выдал секреты их племени. Когда его спросили, не он ли на самом деле является Уонгаром, Божик ответил: "Вы поставили меня в очень сложное положение. Наши пути просто пересеклись, но это иная личность и другой писатель." Не другое «лицо», но другая «личность». Выявление ее как принадлежащей Божику "могло повредить работе Уонгара", поэтому литературные агенты согласились на дальнейшее сокрытие личности Уонгара.
Относительно очевидной поддельности Уонгара, меня интересовали две вещи: вопрос его происхождения и реакция его поклонников. Австралийский романист и любитель Уонгара Том Кенилли заявил, что если Божик - Уонгар, то он, по каким-то мистическим причинам, оказался скорее аборигеном, чем белым. Лондонский издатель Уонгара сказал, что если книга "По следам Бралгу" написана не Уонгаром, то "ее автор в определенном смысле гений". Джозеф Чилтон Пирс сказал, что если Дон Хуан - литературный вымысел, то Кастанеда просто гениален. Вокруг литературных подделок почему-то всегда появляются рассуждения о "гениальности", которые никогда не возникают по отношению к признанным работам художественной литературы, исполнен на том же уровне мастерства и глубины проникновения. Почему же? Неужели гениальность неизбежно подразумевает ложь? Или такие суждения исходят от тех людей, которые считают, что обмануть их способен лишь гений?
Люди со сходными стилями работы часто подражают друг другу? Мог ли Кастанеда подражать Божику? Очевидно, последний возник слишком поздно по времени, так, быть может, произошло обратное? Мог ли Божик имитировать Кастанеду? Я задал этот вопрос аспирантам Мельбурнского университета. Если Божик сам получил литературное признание, то зачем ему понадобился Уонгар? Каковы вообще мотивы фальсификаторов? И в частности, каковы мотивы обмана с Доном Хуаном? Превратив свою жизнь в аллегорию, Кастанеда рассказал нам о ней очень многое, хотя не каждый сообразил, о чем именно он пишет. Журнал "Тайм", к примеру, так и не смог найти побудительных причин аферы с Доном Хуаном. Живет себе несколько странный студент, достаточно разумный, чтобы добиться докторской степени обычным способом, который зачем-то тратит на это в два раза больше времени и которому приходится написать три бестселлера, чтобы добиться ученой степени совершенно необычным путем, пребывая все это время под угрозой разоблачения и полного краха. Для "Тайм" это совершенно бессмысленно. Что ж, это действительно не имеет смысла, если считать, что мистификаторы нацелены исключительно на научное признание или большие деньги; но чаще всего их целью является то возбуждение, которое они ощущают, когда доказывают себе свое превосходство над остальными, обманывая их. Не-мистификаторам довольно сложно это понять. Джойс Кэрол Оутс, писавший о мистицизме, был убежден, что Кастанеда действительно испытал некий мистический опыт, потому что "мистический опыт невозможно симулировать". Вряд ли это справедливо. Бхарати написал целую книгу о подлинной и фальшивой мистике. Весь путь от мадам Блаватской до Йога Рамачараки и Лобсанга Рампы наполнен симулянтами. Оутс имеет в виду лишь то, что такие люди, как Оутс, неспособны подделать мистический опыт, но люди, подобные Оутсу, не объявляют о существовании троих сыновей в возрасте восьми лет, не продают сломанные часы, а их двойники не регистрируются в гостиницах. "Я не хочу быть профессором," - сказал Кастанеда под конец обучения в аспирантуре. "Я люблю писать, но не могу представить себя ученым или мыслителем-интеллектуалом." Фальсификация и рассказывания историй - призвания Кастанеды. Мистическая псевдоантропология была средством свести эти два призвания воедино; теперь в ней уже нет необходимости.
Романист Рональд Сукеник не верит, что Кастанеда - автор художественных произведений, потому что Карлос-Ученый представляется слишком лишенным воображения, и потому что истории Кастанеды о Доне Хуане обладают "ароматом накопленного опыта, а не воображения". Сукеник сравнивал Кастанеду с другими известными ему писателями, которые не пребывали в своих историях «непрерывно», соответственно, их произведения нельзя было назвать ядром всей их жизни. Окружение собственных героев было необходимо Кастанеде гораздо больше, чем обычным писателям, потому что это его единственные близкие и доверительные друзья. И перед остальными литераторами у него действительно есть некоторое преимущество, потому что он смело может заявить, что все его персонажи описывают реальных людей его жизни.
Искусство Дона Хуана, как сказал Кастанеда, заключается в "метафорическом образе его жизни". Это неплохо звучит, но вряд ли является правдой. Образ жизни Дона Хуан не метафорический, а буквальный. В мире Дона Хуана вещи таковы, каковы они есть; ничто не принимается за что-то другое; в нем нет ни символов, ни метафор. Животные разговаривают, люди летают, растениям нравится, когда их срывают с уважением. Подобные события не нуждаются в интерпретациях или объяснениях, их следует просто излагать. Если кто-то и живет в метафорическом мире, то это Кастанеда, постоянно выстраивающий отделенную реальность, преднамеренно превращая общепринятые явления в необычные - перемещаясь в Мексику в мгновение ока, рассказывая что он сейчас в Мексике, когда встретился с вами на улице Лос-Анджелеса, приглашая вас в путешествие в Сонору, чтобы познакомиться с Доном Хуаном, напоминая о том, что вы уже встречались с ним, когда были маленьким. От безумия эта метафоричность отличается тем, что Кастанеда прекрасно понимает, какая реальность реальна, а какая - необычна, хотя окружающие могут в них запутаться. В противоположность ему, Дон Хуан никогда не притворяется. "Его внутреннее напряжение всегда превышало внешние проявления в действиях; это было какое-то глубочайшее состояние убежденности." Дон Хуан представляет собой такую подлинную и искреннюю личность, какой мог бы стать Кастанеда, если бы отделенная реальность была чем-то большим, чем воображение, а Дон Сезар проявлял к нему больше уважения. Дон Хуан способен легко покинуть этот злой мир - в котором наши друзья являются "черными магами", пытающимися поработить нас - и перейти в мир поприятнее; у него не было никакой необходимости сочинять об этом истории. "Он живет в волшебном времени, и лишь иногда возвращается в наше обычное время. Я пребываю в обычном времени, и лишь изредка погружаюсь в магическое." Счастливчик Дон Хуан - и несчастный Кастанеда... Во "Втором Кольце Силы" Кастанеда сражается с целью превратить "туманные метафоры в реальные возможности". У него это не получилось. Результатом стали скверные истории, потеря читателей и тщетность усилий.
Когда Арана не получил того, чего желал, от родителей, учителей, церкви и Бога, Кастанеда решил поквитаться за это. Раз Сусана де Арана эмоционально покинула сына, когда ему было шесть лет, то мать Карлоса должна была стать морально уродливой, а Кастанеда обязан был отомстить каждой женщине, которая попыталась бы полюбить его. Поскольку Сезар Арана был отдаленным и равнодушным к сыну, отец Карлоса должен был стать скучным и слабовольным. Если школы Кахамарки казались мальчику-фантазеру тюрьмой, то взрослый мужчина должен называть учителей педантами и устроить диверсию в науке. Так как Церковь предлагала ему только бессмысленные ритуалы, Карлосу необходимо было вообразить, что она рушится. Если Бог для него был лишь еще одним далеким и строгим отцом, то Дон Хуан должен был заменить его внеморальным, безличным и доступным нагвалем.
Повстанческий дух наполняет человека энергией, но ее трудно сдерживать. Когда это не удается, следует опасаться депресии и отвращения к себе. Карлос признался, что он никогда никого не уважал и не любил, даже самого себя, но он всегда чувствовал себя злым от рождения. (Судя по всему, у его матери вполне могли быть причины покинуть его.) Дон Хуан соглашается: "Ты совсем себя не любишь." Чтобы нейтрализовать привычное мнение Карлоса - он "уродливый, испорченный и ненормальный", - Дон Хуан приказывает ему воображать противоположное и таким образом убедиться, что ложными являются оба представления. Но если любое мнение о самом себе ложно, как человек может быть уверен, что он заслуживал той любви, которую у него отобрали? Таким образом, депрессии нужно нанести смертельный удар, постоянно поддерживая в себе настроение воина: "Я могу любить своих приятелей [вполне можно добавить: и самого себя], только тогда, когда я наполнен жизненными силами и не подвержен депрессии." Скука, симптом депрессии, является извечным врагом Кастанеды. Чтобы отогнать ее, он разыскивает источники возбуждения. Шумные вечеринки и празднества приедаются очень быстро, зато неизменный источник острых ощущений всегда под рукой. "Ты хочешь сохранить в том, что делаешь, свежесть и новизну." - объясняет Дон Хуан. - "Ты лжешь, чтобы продолжать движение." По словам Дона Хуана, достоверная информация тосклива, а ненадежная - интересна. Как наркоман делает центром своей жизни героин, так человек, испытывающий душевные страдания и получающий облегчение, когда лжет, выстраивает свою жизнь на основе лжи. Каждый из нас - раб своих привычек. Кастанеда находит свое величайшее отдохновение в жизни Карлоса. Карлос - человек особенный, избранный, он безупречный воин, он человек знания. Он демонстрирует свою храбрость, попав под перекрестный огонь. Он безропотно выносит любые умственные и физические испытания, никогда не умоляя о снисхождении. Он твердо движется к лучшему миру. Эти идеи вновь и вновь возникают в книгах о Доне Хуане, но написания книг Кастанеде недостаточно. Фантазиями необходимо делиться лицом к лицу, как это случилось с Марией Каруапомой. В ноябре 1970 года повествования Кастанеды, к примеру, Дон Хуан инструктирует Карлоса о том, как напугать маленького мальчика, который плохо себя ведет. В ноябре 1970 года обычного календаря Кастанеда рассказывает Барбаре Майерхфф, что он уже осуществил над своим маленьким мальчиком магическую версию "напуганного до смерти" в зоопарке Сан-Диего. В 1970 году мальчик жил в Западной Вирджинии; в 1979 году он не смог припомнить, чтобы Кастанеда когда-нибудь водил его в зоопарк. В этом примере мы обнаруживаем расширение правила, сформулированного в статье 39 этой книги: Кастанеда пишет то, о чем только что прочитал. Помимо этого о еще и немедленно пересказывает то, что написал. Читаемое превращается в написанное, а написанное - в рассказываемое. Так в мир фантазий втягиваются обычные люди, придавая ему временную теплоту и остроту.
Критиков тоже можно затянуть в отделенную реальность. За исключением письма Уоссону, мне неизвестны примеры того, чтобы Кастанеда ответил на критику непосредственно и прямо; он отвечает на нее с безопасного расстояния, посредством тайных бесед с самим собой, описываемых в его историях. Через три года псоле того, как Джозеф Чилтн Пирс, что изоляция является пороком Дона Хуана, Дон Хуан возражает, утверждая, что воин никогда не одинок, потому что живет в биосфере. Когда Дона Хуана упрекнули в поощрении иррационализма, он ответил: "Никто не желает и не стремится к избавлению от рациональности «тоналя». Но этот страх безоснователен." После того, как Вине Делория спросил Кастанеду, почему нет никаких описаний лечения, Ла Горда решилась рассказать, что Дон Хуан курит грибы не только, чтобы «видеть», но и чтобы лечить, хотя она немедленно добавляет, что лечение других ослабляет мага, и именно поэтому
Дон Хуан не упоминал о нем в своем учении. Через тринадцать месяцев после того, как я спросил, где же прятался друг Карлоса Билл, Кастанеда ретроспективно избавляется от него. Через шестнадцать месяцев после того, как Мэри Дуглас поинтересовалась, действительно ли Дон Хуан боялся ла Каталины, Дон Хуан ответил, что конечно же, нет; Каталина просто была его собщником. Стоило Дуглас отметить сходство Дона Хуана с Иоанном Крестителем, как этот святой возникает на переднем плане "«Сказок о силе»". После того, как Карлоса-Ученика раскритиковали за использование Дона Хуана в своих целях и разглашение его секретов всему миру, Карлос заколебался. "Может быть, я рассказываю им то, что не следовало бы?" - задумывается он. Дон Хуан успокаивает его словами: "Нет никакого значения в том, что рассказывается и что остается скрытым." В своем письме в октябре 1968 года Уоссон утверждает, что воображаемые грибы не могут расти в Соноре или Чиуауа; ответ Кастанеды обнаруживает, что Карлос и Дон Хуан ежегодно отправлялись "по грибы" в Оахаку, а его следующая книга начинается с того, что Карлос [впервые] встречается с Доном Хуаном в Оахаке.
Мир фантазии предлагает массу развлечений и множество удовольствий, хотя и не освобождает от бремени детских разочарований и не подавляет эмоциональных вспышек, выражающих младенческие горести и печали. Многие из мистических техник Дона Хуана направлены на удерживание мага от жизненных неприятностей и на его защиту от ощущений собственной несчастности. "Когда я становлюсь свидетелем чего-либо, что способно меня огорчить," - откровенничает Дон Хуан, - "я просто смещаю глаза и «вижу» это, вместо того, чтобы смотреть. Но когда я сталкиваюсь с чем-то смешным, я смотрю и смеюсь." Для подавления эмоциональных взрывов необходим строгий контроль над собой. Карлос останавливает внутреннюю борьбу, следуя суровому пути воина, подчиняя каждый импульс своей воле и упражняясь в безжалостном самовоспитании. "Чтобы стать человеком знания," - говорит Дон Хуан, - "человек должен быть воином, а не хныкающим ребенком." Непрерывные "индульгирования" Карлоса являются склонностью тесно связывать себя со своими чувствами - той слабостью, которой сочувствует и над которой издевается Дон Хуан, заявляя: "Ты индульгируешь, как сукин сын."
Воздержанность Кастанеды выдерживает яростную осаду его чувств путем непрерывной и сложной интеллектуальной деятельности. Возможно, так называемый внутренний диалог является препятствием Карлоса на пути к «видению», но для Кастанеды это щит от переполнения эмоциями. Пока Карлос упражняется в своем "единственном магическом умении" - записывании, - Кастанеда подкрепляет свой сбивчивый аскетический образ жизни обитанием в спартанской обстановке (по крайней мере, до его финансового успеха), никогда не принимает ЛСД, выпивая не больше стакана вина за вечер, поддерживая хорошую физическую форму и признавая, что "чтобы стать великим художником" ему недостает "чувствительности и открытости". "Чувствительность почти не играет роли," - объявляет Дон Хуан. Безупречная замена чувств волей - вот что на самом деле важно. В молодости гнев Дона Хуана почти уничтожил его, но он сумел одолеть свою ненависть. Карлос, напоминавший Дону Хуану его самого, перенес свой гневное разочарование с родителей на неудачливого директора средней школы и жалкую шестилетнюю девочку из Бразилии с испанским именем Хоакин; разорвав ошейник детства, Карлос отрекся от какого-либо насилия. Ненависть Кастанеды составилась из бесчисленных мелких оскорблений и глупых шуток над своими коллегами, друзьями и семьей.
Хотя Карлос страстно жаждет любви, его, судя по всему, не любит никто. Самым тяжелым чувством никем не любимого человека является беспомощность. "Мы растрачиваем вечность, как беспомощные младенцы." - говорит Дон Хуан. Когда Карлос поймал кролика, Дон Хуан сказал, что этому кролику пришла пора умереть. Наблюдая за пойманным кроликом, Карлос чувствовал кроликом «себя». "Этому кролику повезет," - заявляет он. Пытаясь открыть клетку, он сворачивает кролику шею. "Я же сказал тебе, что его время истекло," - прошептал Дон Хуан. Точно таким образом взрослый Кастанеда убил маленького Арану, пытаясь освободить его от цепей прошлого. С этого времени и другие жертвы будут находить свой конец в этой ловушке; Дон Хуан называет это силой охоты. Карлос использует ловушки и голые руки для охоты на кроликов; Кастанеда использует истории и красивые жесты для охоты на людей. Его обаяние чрезвычайно характерно. Он привлекает своей слабостью, смущением и наивностью. Он умеет льстить, особенно женщинам; скрутив Калифорнийский университет в бараний рог, он тем не менее восхваляет выдающиеся способности Майерхофф, проявляющиеся в борьбе с холодным, пугающим академическим миром: "Я на подобное неспособен," - скорбит он, извращая истину ровно настолько, чтобы показать свою беспомощность. Лишь незначительное извращение вещей представляет собой одну из основных его методик: ловец душ становится ловцом духов, недумание превращается в неделание, и так далее.
Кастанеда отражает содержание ума своего собеседника. Прочитав где-то о том, что индейцы Яки используют дурман для полетов, Майкл Харнер рассказал об этом Кастанеде. Довольно скоро летные уроки с помощью дурмана преподает Карлосу Дон Хуан. Оборот, типичный для Кастанеды, но когда Харнер начал восхвалять такое совпадение, он не смог найти источника, из которого впервые узнал об этом факте. Обратив внимание на то, что он перечислил 37 прочих источников и лишь упомянул об утверждениях этнографов о том, что индейцы Яки не заболевают, используя дурман, я обвинил Харнера в сговоре с главным обманщиком. Студент-антрополог Дэвид Кристи упорно требовал от Харнера ссылки на его источник, и Харнер обещал предоставить ее, когда найдет. Ссылка так и не появилась и Харнер выглядел еще более подозрительно, чем раньше. Наконец, эту ссылку нашел - и прислал мне - Ханс Питер Дуерр из Германии; это оказался туманный, непроверенный и опосредованный слух, опубликованный в Мадриде за шесть лет до полетов Карлоса. Харнер был вызволен из зеркального лабиринта и с него было снято подозрение в заговоре.
Кастанеда достаточно самоуверен. Он размашисто шагает по узкому лезвию, отделяющему правдоподобное от абсурдного, - заставляя читателя, идущего вслед за ним, крениться в один или другой бок. Почитайте приведенную ниже беседу с Теодором Рожаком, которая транслировалась по радио в 1968 году.
РОЖАК: Мне бы хотелось внести ясность в один момент, который удивил меня, когда я читал [в "«Учении Дона Хуана»"] о вашем личном опыте в использовании трав и грибов и о ваших разговорах с Доном Хуаном. Как вам удалось - чисто с технической точки зрения, - как вам удалось так хорошо запомнить происходившее в тех состояниях, которые занимали столь продолжительное время? Как вам удалось записать все это? [К его чести, Рожак только что наткнулся на одну из самых вопиющих недостоверностей полевых заметок Карлоса, но теперь обратите внимание, как искусно и ловко отвечает на вопрос наш мистификатор - в прямом эфире, в студии радиостанции, без возможности подготовить ответ и воспользоваться услугами монтажа. Я намеренно оставил в тексте все его запинки, чтобы вы могли представить себе звучание его ответа и отметили задержки для обдумывания.]
КАСТАНЕДА: Ну, это -э- только представляется сложным -э- поскольку одним из -э- элементов -э- процесса обучения [первая зацепка появляется, и он уже готов продолжать] является вспоминание всего, что ты когда-либо испытывал, с целью как можно более полных воспоминаний о происшедшем... ну, я -э- [Он раздумывает, стоит ли набираться наглости и сделать еще один шаг; в результате он решает рискнуть] мне приходилось делать «умственные» заметки [его ударение] всех этапов, всего, что я видел, -э- всех событий, который происходили во время этих состояний, скажем, расширенного сознания, или как еще назвать... и -э- потом мне было довольно легко перенести все это на бумагу -э- поскольку все они были -э- -э- тщательно -э- «рассортированы», что-то вроде этого -э- -э- -э- у меня в «голове». [Эта идея приходит ему в голову впервые; выдумка, родившаяся на лету.] То есть, -э- я отмечал все это, пока -э- этот опыт -э- протекал сам по себе, но потом во время вопросов и ответов [между Карлосом и Доном Хуаном], -э- я просто «записывал» их в блокнот. Во время беседы...
РОЖАК: О, так вы делали пометки прямо во время беседы...
КАСТАНЕДА: Ну, не с самого начала. В начале нашего знакомства я не делал заметок на ходу [он передумал] и записывал только «украдкой». [Кастанеда переходит к пространному описанию того, как этнографы делают пометки на блокнотах, укрытых в кармане.]
К этому времени Рожак уже был достаточно отвлечен от своего основного вопроса и от несообразного ответа Кастанеды о том, что под воздействием наркотиков - которое временами тянулось по три дня - Карлос составлял нечто, именуемое умственными заметками и тщательно упорядочивал их в голове, пока у него не появлялась возможность извлечь их из памяти и перенести в свой блокнот. Рожак похвалил красноречие Дона Хуана. Кастанеда согласился, сказав, что Дон Хуан "чрезвычайно «творчески» подходит к использованию слов". Он добавил, что ему посчастливилось встретить учителя с такой же, как у него самого, склонностью к артистическим беседам. Тут Кастанеда уже начинает откровенно издеваться над Рожаком. "Дон Хуан" - заявляет он, - "сделал свою жизнь стратегической игрой. Он извлекает прок из всего, из чего только возможно."
Магнитозапись беседы с Рожаком очень ярко демонстрирует мягкую гипнотичность рассуждений Кастанеды. "Тайм" назвала его устную речь "месмерической". Он переключается от таинственности к откровенности во мгновение ока. Описывая свои отважные приключения, Кастанеда вызывает восхищение у молодежи. Добрые рассказы о развлечениях с сыном и младшим братом вызывают приятные впечатления у пожилых людей. Интересно, что хотя Кастанеда был старше пятерых из восьми его покровителей в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, он притворялся, что на три года моложе самого младшего из них; впрочем, какой ученый муж почувствует угрозу со стороны забавного парня, называющего Виттгенштейна "Бикерстейном"? Эмоции разыгрываются Кастанедой чрезвычайно умело; Бракамонте вспоминает, как достоверно Арана умел изображать гнев, когда это было необходимо. Манипулирование применяется по мере необходимости; сам Кастанеда писал: "При необходимости я вполне способен на лесть... на уступки, упрямство и гнев, а если все это не помогает, я начинаю хныкать и жаловаться." Симпатия женщин вызывается рассказами о страданиях, горестях и беспомощности; ему удалось убедить Анаис Нин в том, что то, что она забрала рукопись "Учения Дона Хуана" в Нью-Йорк, "взволновало" Калифорнийский университет настолько, что ускорило издание книги; этот благородный поступок вызвал столь неправдоподобный результат.
Но самым основным и далекоидущим расчетом Кастанеды является пробуждение присущей всем нам тяги к мифам и волшебству. Подобно спиритисту, передающему понесшему тяжелую утрату родственнику сообщения от усопшего, Кастанеда передает нам добрые вести из идеального мира, который каждый хоть когда-нибудь мечтал посетить, пусть даже только в детстве. "Я не могу описать то волнение, которое охватило меня, когда я читал его рукопись." - рассказывает антрополог Эдмунд Карпентер. - "Каждые пять минут мне приходилось откладывать ее и прохаживаться по комнате, чтобы успокоиться." Перенося Карпентера в мир поразительных полевых наблюдений, выстраивая шалаш для Марджори Дилл, показывая Глории Гарвин рисунки сновидящего и снящегося, сделанные Доном Хуаном, Кастанеда конструирует антураж своих иллюзий, которые ныне начинают таять, но в то время были захватывающими. Иметь дело с обычными людьми и в то же время жить в сказочном мире – очень странная и остроумная форма изоляции от общества. Правда, игры с живыми людьми придают ей зловещий оттенок. Самыми частыми куклами становятся женщины, а самыми хрупкими - дети. Перед тем, как его унесли неподвластные Кастанеде силы, его маленький мальчик был ему "прежде всего" другом. Это чрезвычайно трогательное проявление тоски, но что это за отец, если он способен рассматривать сына в первую очередь как друга, а уж потом - как ребенка? Превращение своего сына в вображаемого партнера по играм вряд ли означает серьезное отношение к родительскому долгу. Хотя сам Кастанеда настоял на его усыновлении, он не сдержал ни одного своего обещания, данного маленькому мальчику. Человек, неосознанно заставляющий своего сына переживать свое собственное несчастливое детство, обрекает себя на роль разочаровывающего отца.
Женщины в мире Кастанеды требовательны, переменчивы и ненадежны; они "заставляют страдать самыми невероятными способами". Они иногда бывают полезными и приятными, но это никогда не длится долго; их присутствие нельзя выносить сколько-нибудь продолжительное время, и уж определенно, с ними невозможно делить крышу. Они становятся беременными, пухнут от этого, выглядят смехотворно толстыми и получают имя Ла Горда. Когда ребенок рождается, он опустошает родителей. Дети отнимают у родителей их острие, высасывают из них энергию и разрушают иллюзии. Чтобы оставаться свободным и полным, нужно научиться не беспокоиться о них. Дон Хуан рассказал Ла Горде, что у Карлоса был маленький мальчик, которого он очень любил, и дочь, которую он никогда не видел; эти дети и были препятствием на его пути к спасению. Поскольку он "сделал" ребенка женского пола, в Карлосе появилась дыра, и ему нужно было восстановить свою целостность. Методика абсолютно прозрачна. Соледад была счастливицей, потому что ее дочь умерла, и мать получила часть себя назад без каких-либо усилий; чтобы заполнить оставшуюся дыру, ей нужно было всего-то убить своего сына Паблито. До тех пор, пока она вновь не станет полной, она не сможет войти в мир, в который уходят маги вместо того, чтобы умереть.
В 1976 году повествования Кастанеды Ла Горда говорит, что Карлосу будет очень трудно расстаться со своей "бессмысленной привязанностью" к маленькому мальчику (который, кстати, всегда остается маленьким, несмотря на то, как стремительно текут года), а вот подрастающую дочь Карлоса, которую он ни разу не видел, отстранить очень легко. Однако в календарном 1975 году Кастанеда уже успел представить многим друзьям Эсперансу, называя ее своей дочерью. Когда Рамона Дю Вент рассказала мне об этой смуглой испаноязычной девушке, я подумал, что все началось сначала: какая-то девочка из племени Чикано стала жертвой его очередной проказы и сейчас разыгрывает роль его дочки. Я спросил: "Она из племени Чикано?" - "Нет, она из Перу." Это было уже слишком. Дочь в Перу непременно была бы обнаружена "Тайм", или по крайней мере, журналом "Каретас". "В это трудно поверить," - сказал я. "Можете проверить мои слова. Поговорите с Райтом Деннисоном. Его друг знает эту девушку и ее мать, живущих в Лиме."
Да уж, подумал я, Кастанеда просто неисчерпаем. Если Дю Вент решила, что я поверю в этот абсурд, она просто не знает Пути Белого Автора. В тот же день я долго беседовал с Деннисоном и его другом, Элинор Витт. Вот история, которую они рассказали:
В 1951 году, в бытность студентом Белляс Артес, Карлос Арана познакомился с Долорес, наполовину китаянкой, наполовину перуанкой, которая была на несколько лет моложе него. Совершенно невинная, она была настоящим кладом для юного сердцееда, которого Виктор Делфин будет вспоминать через 23 года как "первоклассного соблазнителя". Когда Арана объявил о своих романтических чувствах, в Долорес всколыхнулись моральные принципы, но после того, как предложил ей руку и сердце, она успокоилась. Вскоре она сообщила ему о предстоящем рождении ребенка. Примерно через месяц после этого Арана покинул страну. Из далекого Лос-Анджелеса он сообщил дражайшей супруге, что собирается учиться в Соединенных Штатах и не вернется в Перу, пока не закончит университет. Зарабатывая более чем достаточно, он не смог изыскать денег, чтобы поддержать Долорес, однако его письма к ней выражали бессмертную любовь и обещали, что очень скоро она сможет к нему присоединиться. Писал он до 1955 года. Поскольку латиноамериканская традиция считает женщину, даже бывшую замужем, неизбежно "попорченной", если ее бросили, то жизнь Долорес была совершенно безрадостной, а ее дочь, Эсперанса, выросла в монастыре. В 1973 году "Тайм" объявил, что один очень популярный североамериканский писатель на самом деле был Карлосом Араной из Перу. Мать и дочь прочитали эту историю, посмотрели на фотографии и поняли, что все это правда. Так, через 18 лет, нашелся пропавший отец Эсперансы. В мае 1975 года, переполненная надеждами, Эсперанса прилетает в Калифорнию, чтобы воссоединиться с драгоценным папашей. Встреча была счастливой. Он был очарователен, она - чрезвычайно взволнована. Он льстил ей, а она радовалась. Он предложил помощь, она приняла ее. Он заявил, что ей необходимо учиться в колледже в США; она ответила, что это было бы просто замечательно. Когда она получила вызов из одного из западноамериканских колледжей, он настоял, чтобы она предпочла более близкий университет в Редлэндз; Эсперанса подчинилась. Он запретил ей рассказывать о нем для средств массовой информации; она дала такое обещание. В промежутке между ликованием и счастьем она поинтересовалась, почему он никогда не испытывал желания ее увидеть. Он воспротивился, уверяя, что «ужасно» хотел ее увидеть, очень-очень сильно, что он только об этом и думал, и на самом деле - может, ей трудно будет в это поверить - он даже однажды приехал в Перу, чтобы повидаться с ней - она тогда была еще совсем ребенком, - и совершенно неожиданно увидел ее и маму гуляющими по рынку, и тогда его захлестнуло страшное чувство вины за то, что он оставил их, и он не смог заставить себя подойти к ним. Тогда он начал красться за ними по рынку, скорбно наблюдая за ними на расстоянии, а потом улетел назад в Лос-Анджелес, потеряв все надежды когда-либо увидеть их вновь. Со слезами на глазах, Эсперанса рассказала отцу, как сильно она его любит; но про себя она подумала, что ее отец - довольно странный человек. Через две недели экстатического счастья в Калифорнии Эсперанса полетела назад в Перу, где ее ожидало горькое разочарование. От Кастанеды пришло письмо. План с колледжем рухнул. Последующие письма Эсперансы остались без ответа. Она прекратила разговоры о своем отце, наказала Элинор Витт забыть, что когда-то ездила в Соединенные Штаты, вышла замуж за европейца и переехала в Европу. Долорес все еще живет в Перу и так никогда больше и не была замужем.
Правдива ли эта печальная история? К несчастью, она представляется вполне достоверной. Дю Вент, Деннисон и Витт - надежные и ответственные люди. Их свидетельства ни в чем не противоречат другим известным фактам. Официальные архивы Перу удостоверяют и этот брак, и его расторжение. Отца и дочь видели вместе в Беркли и Лос-Анджелесе.
В своей неподражаемой, опосредованной манере, историю подтверждает и сам Кастанеда, ретроспективно рассказывающий, что у Карлоса была взрослая дочь, которую он ни разу не видел, и таким образом волшебно возвращающий дочь, которую Кастанеда все-таки «видел», к ее прежнему состоянию загадочности и недостпуности. Хотя Карлос был шокирован концепцией Ла Горды о том, что маг должен убивать своих детей, чтобы вернуть себе полноту, Кастанеда достаточно много распространяется об этой жуткой необходимости. Дочь, несуществующая для Кастанеды, могла удержать Карлоса от перехода в иной мир, где пребывают бессмертные маги. Необходимо было сделать выбор между мирами, и Кастанеда сделал этот выбор. Если он и чувствовал какие-то угрызения совести от того, как непринужденно расправился со своим ребенком, то вполне мог утешаться афоризмом Дона Хуана: "Когда человек выходит на путь знания, он уже не несет ответственности за то, что может случиться с его близкими."
Когда я спросил Барбару Майерхофф, что Кастанеда и Рамон «увидели» друг в друге, она ответила: "Себе подобного." Она имела в виду, тех, кто смеется над нелепостями этого мира с некоего возвышенного положения в ином мире, однако между этими двумя людьми существует также и решающее различие. Шаманы охотятся на силу, чтобы направлять свое племя, лечить своих близких и кормить свои семьи; маги, подобные Дону Хуану и Карлосу, не имеют ни племени, ни близких, не семьи. На этой земле Кастанеда не принадлежит никакому сообществу. Как выразился фон Франц, он "он одинокий внесоциальный охотник за загадочностью". С восьмилетнего возраста он пробивал себе дорогу к благосостоянию и известности, рассказывая выдуманные истории и отрезая себя от окружающих человеческих существ. Теперь он достиг своих целей и пришла пора попытаться восполнить тот ущерб, который он нанес другим, устремившись к успеху, но он уже не в состоянии изменить своим привычкам. Насколько просто было бы обеспечить надежную помощь и бескорыстную любовь своему применому сыну, который был не только ребенком, но и его другом! Но он этого не делает. Как приятно было бы осчастливить умную, прилежную и обожающую его девушку, всего лишь исполнив несколько скромных обещаний и оставаясь более или менее доступным. Оказалось, что это тоже невозможно. Неординарный ум отца занимают совершенно иные проблемы, такие как возвращение целостности за счет детей, которые ее похитили; как восхищенное созерцание (в то время как одинокий ребенок рассматривает насекомых, ползающих по траве) "самого прекрасного и совершенного творения, какое только можно себе представить" – маленького гнезда красных муравьев Дона Хуана.
Творящий свою карьеру мистификатор обладает всеми способностями, необходимыми для традиционных способов продвижения, но он не желает подчиняться общественным законам и неспособен общаться с друзьями в каком-либо стиле, отличном от насмешек. В его репертуаре напрочь отсутствуют социальные обязательства и взаимное доверие между людьми. Любовь и самопожертвование ему непонятны. Их отсутствие означает, что он всегда остается посторонним, бессовестно манипулирует людьми и событиями, искажает и скрывает любую информацию. Наградой ему служат гордость своим тонким умом и ощущение личной власти. Побочными эффектами становятся изоляция, холод и необходимость быть всегда начеку. Предлагая тем, кто считал его самым близким в жизни человеком, слишком мало правды и слишком много лжи, охотник за личной силой с поразительным мастерством и безупречным намерением выстраивает вокруг себя ловушку - настолько прочную, что ему не вырваться из нее уже никогда. Изредка в нее попадают кролики и некоторое время корчатся в ее сетях, но бенефактор, способный открыть ее снаружи, никак не появляется. Впрочем, это не совсем верно. 24 февраля 1977 года я направил Кастанеде письмо с предложением сотрудничества в написании книги о нем. При всех обстоятельствах, это был совершенно наивный поступок, поскольку Кастанеда никогда не сотрудничает с учеными, желающими писать о нем, а я являюсь последним из тех, кто может претендовать на подобное сотрудничество. В 1974 году, будучи в то время горячим поклонником Кастанеды, Дэниел Ноэл написал работу, анализирующую его вклад в литературу, которая совершенно не касалась вопроса, являются его книги документальными или художественными. "Уорнер Пэйпебэк Лайбрири" приняла рукопись Ноэла для публикации, но когда из "Уорнера" обратились к издательству "Саймон энд Шустер" за разрешением на цитирование отрывков из книг о Доне Хуане, оттуда ответили, что Кастанеда вообще запретил какое-либо цитирование. Исследовательское эссе Ноэла, которое ни подменяло труды Кастанеды, ни пыталось отхватить часть его популярности на рынке, было вполне допустимо по меркам закона об авторских правах. Любой сомневающийся может убедиться в этом, рассмотрев последствия того, что любой автор способен остановить публикацию обычной научной и литературной критики, просто запретив цитировать свои работы - подобный иммунитет к критике никогда не мог бы стать предметом закона Конгресса. Большинство издательств, однако, придерживаются сверхзаконной джентльменской порядочности, всегда официально испрашивая подобного разрешения. Разумеется, в большинстве случаев такое согласие следует без каких-либо сложностей, однако личность вроде Кастанеды способна манипулировать им, чтобы воспрепятствовать обычному критическому процессу. Ноэл написал Кастанеде с уверенностью в скором разрешении неожиданного конфликта. Кастанеда позвонил ему и сообщил, что в возникновении проблемы виноват не он, а "Саймон энд Шустер". "Саймон энд Шустер" заявило: "Решение доктора Кастанеды не было отменено." В четырех последующих сводящих с ума телефонных разговорах Кастанеда рассказал, что попытается ходатайствовать о разрешении в "Саймон энд Шустер", однако объяснил, что контракт с этим издательством предоставляет ему слишком слабое право голоса - это утверждение Ноэл нашел совершенно неудобоваримым. В конце концов, Ноэл просто забросил свой проект, так и не дознавшись, кто же именно отказал его прошению.
М. Д. Фабер тоже написал книгу о Кастанеде. Когда исполнительный издатель Фабера обратился в "Саймон энд Шустер", он получил тот же самый отказ. Поскольку Фабер и Кастанеда были приятелями по Калифорнийскому университету в Лос-Анджелесе, Фабер черкнул старому другу письмо, в котором описал содержание своей книги - это было психологическое исследование отношений учителя и ученика - и попросил его снять свой запрет. В то время Фабер считал, что маг был реальной фигурой и совершенно не понимал, с какой неохотой лже-ученик пойдет на любой критический психоанализ. Кастанеда не ответил на письмо. Фабер отправил еще несколько, на сей раз заказных, писем. Фабер писал телеграммы. В результате Фаберу пришлось разделить свою книгу на три статьи (описание которых приведено в статье 38 этой книги), которые были последовательно опубликованы в 1977 году в журнале, редакторы которого оказались более простыми в отношении джентльменских правил честной игры книгоиздателей. Лишь присущая Фаберу деликатность не позволила ему распространить свое исследование на отказ Кастанеды как признака запутанности и антиобщественности его характера.
Обладая предупреждениями опыта Ноэла, я начал свое наступление на Кастанеду, заранее представляя, что на первые попытки вряд ли последует какая-либо реакция, не то что согласие, но кто-то должен был добиться такого разрешения, и мое положение было ненамного худшим, чем у другим. Основная часть моего письма звучала следующим образом:
Будучи в своем роде преданным поклонником Дона Хуана, я тем не менее нахожу Вашу личность более интересной. Несомненно, Вы являетесь одним из самых интригующих людей, который когда-либо возникали на литературной сцене - и особенно, в академической среде. Я бы поставил Вас даже впереди Б.Трэйвена, который тоже представляет собой захватывающий предмет для исследования. Я убежден, что можно написать поразительную книгу, описывающую Вас с самых обычных точек зрения. Я подозреваю, что сами Вы вряд ли когда-то ее напишите, поскольку Вы слишком погружены в необычную реальность. Однако, Ваш вклад в подобную книгу стал бы неоценимым, учитывая, что полная ответственность за разделение этих реальностей лежала бы на ее авторе. Заголовок "Разговоры с Кастанедой" мог быть стать прекрасным названием для такой книги. Вы уже видели, на что я способен в отсутствие какой-либо помощи с Вашей стороны. Мне кажется, мы смогли бы продолжить работать вместе - при условии, что я не позволю Вам ускользнуть в щель между мирами.
Десять месяцев спустя вышло "Второе Кольцо Силы". Уже знакомый с привычками Кастанеды, я старательно искал в ней ответ на свое письмо. Возможно, я его нашел:
"Маги никогда не помогают друг другу, как ты помог Паблито... [Дон Хуан] говорил, что у воина ни к кому нет сочувствия. Для него обладать состраданием означало, что ты втайне желаешь, чтобы люди становились подобными тебе, становились на твое место; рука помощи протягивается только с этой целью... Самым тяжелым для воина является позволить остальным быть, какие они есть... Безупречность воина заключается в том, чтобы позволить им это и поддерживать их такими, каковы они есть. Конечно же, это означает, что ты позволяешь им тоже быть безупречными воинами."
Мне следовало сразу это сообразить. "Воин не ищет утешений" и не желает спасения от трубностей пути знания, даже если этот путь проложен по кругу вдоль стен ловушки. Маг есть мир в себе. Никто, даже другой маг, не способен ему помочь.
Пять лет Кастанеда и я вместе путешествовали по пути его аллегорий, хотя мы с ним никогда лично не встречались. Пора прощаться настала прежде, чем мы успели поздороваться. Я вступил на этот путь позже и схожу с него раньше. Карлосу предстоит еще долгое путешествие на пути к подлинному нагвализму; для окончательного оформления своего культа числом 13, Кастанеда напишет, по моей оценке, еще восемь книг; Арана исчезнет и никогда не возникнет вновь – этого мальчика окончательно скроет мужчина, которым он стал. Из троих заброшенных детей, лишь маленький Арана обречен на полное забвение. Все эти грустные истории наиболее печальны именно по отношению к Кастанеде. Разумеется, он сам их себе рассказывает, ведь это единственное, что он умеет. Временами он сам рассуждает о бестелесности своих воображаемых попутчиков: "Мне показалось, что центром отдаления становлюсь я сам; я чувствовал себя так, словно Дона Хуана никогда не существовало; и когда я смотрел на него, он становился таким, каким на самом деле был - неясной тенью, промелькнувшей над холмами." Временами он жалуется на свое одиночество: "Дон Хуан не был в полном смысле сострадательным ко мне. Он уделял мне внимание, вот и все. Он просто не мог выразить какие-либо чувства, ибо мог лишь избражать обычные человеческие эмоции." Тем не менее, он никогда не вырвется из своего крошечного особенного мира в большой мир с живыми людьми. Как сказал Дон Хуан, "«Видящий» уже не испытывает интереса к своим собратьям."

Учитель и бенефактор Дона Хуана были людьми огромной личной силы, никогда не ыходившими за пределы своих ограниченных взглядов на жизнь и так никогда и не добившимися полной целостности личности. Им было известно, что нужно делать, но они не смогли это совершить. Они понимали, что их лодка уже ушла. Они знали, что лишь смерть внесет в их жизнь существенное изменение.
"- Я все еще выгляжу как яйцо? - спросил Карлос.
- Нет. - сказала Ла Горда. - Ты выглядишь как надгробие."
Воин всегда считает себя мертвым, поэтому ему нечего терять. Маги обеспечивают впечатление цели, но никогда не указывают на средства ее достижения. Судьба, постигшая учителя и бенефактора Дона Хуана, свалилась тяжким грузом на плечи самого создателя Дона Хуана. Очевидно, что ни он, ни кто-то другой не сможет ее изменить. Жизнь уже окончательно превратилась в аллегорию, и "нет никакого иного образа жизни."

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 16:48

(И в заключение, я приведу статью о том, какие названия имели грибы непосредственно на своей родине на языках и наречиях индейцев - Влник. Относительно силы, каждому изучавшему ПСб грибы ясно, что та же мексикана слабее чем кубенсисы, все прочие не сильнее, чем наши семиланцеаты. Которые не так стабильны в процентном содержании, но в максимальном значении иногда в десять раз содержат больше ПСб чем те же стабильные кубенсисы или какие нибудь запотекорумы. Это я пишу на случай, если кому -то захочется помечтать на предмет того, что может карлос собирал какие-то особенно сильные грибы, сильнее "наших" Или мексиканы.
;)
P. mexicana содержит psilocybin, psilocin (Hofmann et al. (1958) Heim & Wasson (1958) Heim et al. (1958) Hofmann & Trowler (1959) Hofmann et al. (1959))
Baeocystin -бэоцистин не обнаружен.

"Teonanacatl" and "nanacatl" were the first names reported for these fungi in Mexico by Sahagun (1955) in the sixteenth century. The word "nanacatl" (in Nahuatl language) means meat and was and is used by the Mexican Indians for all kinds of the mushrooms, edible or poisonous. But the word "teonanacatl", means sacred mushroom, wondrous mushroom or divine meat and was used for the hallucinogenic mushrooms, but is not used any more. However, the Nahuatl Indians use in Necaxa region (State of Puebla, at Mexico) the name "teotlaquilnanacatl" for P. mexicana, P. hoogshagenii var. convexa, P. caerulescens var. caerulescens, and sometimes for P. cubensis. This interesting word that is closely to "teo-nanacatl" was reported by Guzman (1960) and means "the sacred mushroom that describes or draws in color"; from the Nahuatl "tlaquil", that means painting or drawing with color, and "nanacatl", mushroom.
P. mexicana носит следующие имена-
amokia (Mije, Mexico) a-mokya (Chinantec, Mexico)
a-mo-kid (see above) angelito (Spanish, = little saint, Mexico)
-ni (Chinantec, Mexico)
atka-t (Mije, = Mayor, Mexico)
at-kat (Mije, = Mayor, Mexico)
cauigua-terekua (Purepecha, = mush-rooms to get drunk, Mexico)
cui-jajo-o-ki (Chatin, Mexico) cui-ya-jo-o-so (see below) cui-ya-jo-o-su (Chatin, Mexico)
cui-ya-jo-otnu (see above) cui-ya-jo-to-ki (Chatin, Mexico)
di-nize (Mazatec, = little bird, Mexico)
di-shi-tho-nize (mazatec, Mexico)
honguito (Spanish, = little mushroom, Mexico)
kongk (see kong) konk (see kong) ko-nk (see kong)
ma-nadje-zuhe (Chinantec, Mexico)
nashwinmush (Mije, Mexico)
netochhuatata (Nahuatl, Mexico)
be-neecho (Zapotec, Mexico)
ncha-ja (Mazatec, Mexico)
pajarito (Spanish, = little bird, Mexico)
peya-zoo (see pea-zoo)
pi-tpi (Mije, Mexico)
siwatsitsintli (Nahuatl, Mexico)
steyi (Mazatec, Mexico)
teotlaquilnanacatl (Nahuatl, =
divine mushrooms that describe or paint, Mexico) – А также для видов P. caerulescens var. caerulescens , P. hoogshagenii var. convexa
t-ha-na-sa (Mazatec, Mexico) to-shka (Mazatec, Mexico) tsmai-ye (Mazatec, Mexico) tsamikindi (Mazatec, Mexico

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 16:53

а теперь, после таких больших, но необходимых для понимания сути вопроса, копирайтов, я приведу для затравки некоторые выдержки из разных форумов на данную тему. заранее извиняюсь, если не всегда приведу автора ввиду неизвестности источника цитирования.

"Теперь насчет того, что известно, и из чего могла лепиться эта легенда (вернее, под что она мимикрирует). Все курительные и нюхательные триптаминовые смеси - родом из Южной Америки (как и сам КК, кстати:) - может, там и наслушался?). Там, кстати, часто применяют содержащие кумарин растения для отдушки/"подслащения" - бобы жакирити, а чаще растение Юстиция пекторалис. Как пахнет кумарин, всем известно по нашему желтому доннику. Вот тот самый сладкий запах По сравнению с ЮА Мексика бедна растениями, содержащими ДмТ и его 5-производные, 5-МеО и буфотенин, (которые, в отличие от 4-замещенных грибных, можно курить). Только мимоза хостилис, о свойствах которой мексиканцы не знали до появления в Голландии смартшопов. Курили в Мексике чаще более мягкие травы, и другого несколько направления. Коноплю, разумеется, сиду, дамиану, пустырник, хеймию/синиквиче, калею/сакатечичи, бархатцы/(тагетес люцида)-явтли. Вот какой набор, и это еще только то, что хорошо известно. У четырех вышеперечисленных - желтые цветы, а у бархатцев светлых - ещё и анисовый аромат. Кстати, место сбора растения похоже на местообитание хеймии - дно каньона, где под камнями близко грунтовые воды. И обдирают ее так же, однако готовят совсем по другому, не пряча от солнца, а наоборот... и всё у него так, плюс на минус меняется, где соврал, где напутал, где туману нагнал, где так оставил. имхо, интереснее откапывать реальные традиции траволечения/пользования, которых в Мексике и не только в ней, столько ещё неизвестных, утерянных, невосстановленных."

Рус
Сообщения: 1277
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 14:38

Re: Дымок Хуана

Сообщение Рус » 22 янв 2009, 17:01

Маццо Сб мар 31, 2007 11:59 pm

Тож склоняюсь в сторону Пастушки в составе Дымка
Недавно специально перечитывал первую книгу.
Так вот там наинается с собирания некого растения, которое выделяется свои ярко-зеленным цветом среди остальных кустарников -Чем не Сальвия?

Еще там собирались какие-то желтые цветки. Мне вот че-то кажется что это может быть Бругмансия(тож разновидность дурмана).
Осталось выяснить -ростет ли Бругмансия в Мексике?
Просто слышал от некоторых людей,что курение цветов Бругмансии дает необычный эффект и по времени длиться долго.
Gosha* Вс апр 01, 2007 8:20 am

Маццо писал(а):
Еще там собирались какие-то желтые цветки. Мне вот че-то кажется что это может быть Бругмансия(тож разновидность дурмана).

Наверняка в смеси было что-то и из этого ряда. Даже трипы у Кастанеды можно условно поделить на 2 фазы, первую - яркую и пугающую, содержащую непосредственно само обучение, и 2-ю, сон с несвязанными между собой видениями. Очень мохоже, отличная идея.

Маццо писал(а):
Осталось выяснить -ростет ли Бругмансия в Мексике?
Просто слышал от некоторых людей,что курение цветов Бругмансии дает необычный эффект и по времени длиться долго.

Могла быть ее ближайшая родственница. Даже Сальвий дивинорум уже нашли несколько разных подвидов
Marilyn Сб апр 14, 2007 7:38 pm

Маццо писал(а):
Еще там собирались какие-то желтые цветки. Мне вот че-то кажется что это может быть Бругмансия(тож разновидность дурмана).


У Дамианы тоже жёлтые цветки и к тому же это растение используют в качестве наполнителя для курительной смеси,а ещё оно очень популярно в Мексике.Купить её можно в любой аптеке,сухая душистая травка.Седатив.Афродизиак.

Bindu
Администратор
Сообщения: 3756
Зарегистрирован: 03 янв 2008, 03:59
Благодарил (а): 6 раз
Контактная информация:

Re: Дымок Хуана

Сообщение Bindu » 09 мар 2010, 14:50

Почему то ещё совсем пропускают как возможного претендента инградиента дымка это лист коки. Карлос как происходящий из перу, где всё пропитано культом коки не мог пропустить её. Листья коки конечно тоже традиционно не курят, а жуют. Но именно она даёт такой эффект онемения, о котором писал Карлос. Курить листья коки Также возможно и в принципе возможно предположить даже искусственно выделенную часть данного ингредиента, ибо происходит всё описанное не во времена конкисты и Инки, а в наше время,где в Мексике все отлично знают как выделять основной алкалоид. Сальвия тоже прекрасный претендент на анальгезирующее и уносящее воздействие части дымка. Но при таком изобилии возможных ингредиентов, грибы уже уходят на второй план и практически не могут влиять и оказывать такое быстрое и сильное воздействие, как оно описано в книгах Карлоса Вообщем надо отделять правду от вымыслов, которые под теми или иными предлогами оказались в книгах Кастанеды и которые не стоит воспринимать как несомненные документальные факты.
и как пример того, кто мог послужить прообразом для Карлоса, который просиживал большую часть времени в библиотеке, что подтверждают его знакомые, хотя в его дневниках, он якобы в это время был у дона Хуана.
:)

Дон Хуан живее всех живых!
Изображение
Дон Хуан живее всех живых!Я всегда интересовалась оккультными вопросами, сколько себя помню, в частности, прочитав в своё время впервые учение Карлоса Кастанеды о шаманах древней Мексики – была просто поражена грандиозностью и глубиной этого учения и мировоззрения. После переезда на ПМЖ в США проблемы другого рода (связанные с работой и обустройством моего быта) захлестнули меня, и я на какое-то время потеряла из фокуса своего внимания эту очень заинтересовавшую меня ещё на родине тему.

И вот однажды, смотря какие-то новости по CNN, я увидела интервью с человеком, которого представили как известного шамана из Мексики; он что-то рассказывал о предстоящем катаклизме, о том, что Земля – это живое существо, что это существо в настоящее время тяжело болеет и собирается очиститься от его «раковой опухоли» – человечества. Вообще-то, слушала я это без всякого внимания, пока не появились титры, и под именем шамана «Kachora» не появилась надпись представляющая его как... «больше известен как дон Хуан, учитель К. Кастанеды». Это дословно то, что было написано в титрах под его именем.

Это было уже слишком, я не поверила своим глазам! «Так ведь же дон Хуан, типа, как-бы того... типа сгорел в огне изнутри, или как?» – помню тогда у меня мелькнула именно эта мысль. «CNN – ведущий мировой новостной телеканал, и если он так написал, значит я чего-то не знаю», – была моя вторая мысль. И я решила разузнать, кто такой этот Kachor'a, какое отношение к дон Хуану он имеет, и что всё это вообще значит?.. Так этот случайный сюжет, увиденный мною по CNN, привёл меня к личному расследованию, с результатами которого вы можете познакомиться в этой статье.

* * *

Начну, пожалуй, с того, что представления о Кастанеде в США и в России чрезвычайно сильно различаются, можно даже сказать что радикально – в России, кроме непосредственно его книг и некоторых ранних его интервью, ничего о нём, по большому счёту, не знают, и знать не хотят. Как оказалось, даже если оставить экономику в покое, то, фактически, даже в области осведомлённости и информированности, Россия представляет собой настоящие информационные задворки. Могу поспорить с вами, что, прочитав эту статью, вы сами согласитесь в этом со мною. Степень различий в представлениях о творчестве Кастанеды здесь и «у них» может проиллюстрировать такой простой пример: если вы встретитесь с любым «продвинутым» фанатом Кастанеды в США, как это сделала я, желая внести ясность в некоторые вопросы возникшие у меня после увиденного мною сюжета по CNN, то вы узнаете от него, что дон Хуан оказывается... оказывается жив!

Если вы вовсе не удивлены этим революционным заявлением, то вам можно не читать эту статью дальше, ну а если от утверждения – «дон Хуан жив» – у вас отвисает челюсть, то, мои малообразованные российские любители Кастанеды, убедительно рекомендую вам внимательно прочитать эту статью до конца. Обещаю, что вас ждёт сюрприз нехилых размеров, если не сказать большего. По крайней мере лично на меня, всё это расследование произвело эффект разорвавшейся бомбы. Вот так вот, не больше и не меньше. Чтобы не томить читателя, расскажу эту историю вкратце с самого начала.

* * *

Попытки хоть как-то подтвердить правдивость рассказов Кастанеды предпринимались не раз, но во всех случаях они заканчивались ничем. Таким образом, вопрос правдивости или лживости того что было изложено в его книгах, всегда оставался открытым, что не оставляло никакой другой возможности апологетам его учения, кроме как слепо верить в реальность дона Хуана, также, как, например, христиане верят в Деву Марию. Редкие столкновения между критиками и скептиками правдивости литературного наследия Кастанеды и толпами его преданных фанатиков продолжались до 1999 года, когда журналист Майкл Спенс не провёл своё сенсационное расследование, которое дало ответы на все вопросы, пожалуй, как скептикам, так и фанатам его учения, поставив в этой долгой истории жирную и вроде как окончательную точку.

Качора

Проводя собственное расследование и ища выходы на магов линии дона Хуана, знающие люди порекомендовали Майклу обратиться к духовному лидеру индейцев яки – Качоре. Полное его имя – Tezlcazi Guitimea Kachora. Качоре даже пришлось однажды представлять интересы яки на слушании ООН в 1992 году. Как впоследствии оказалось, Качора – это не только официальный духовный лидер племени яки (spiritual leader for the Yaqui Nation from Sonora), но он также является едва ли не самым известным шаманом во всей Мексике.

Кстати говоря, забегая чуть вперёд, если вы проведёте небольшой тест, и зададите в любом населённом пункте Северной Мексики простой вопрос, – «Как найти Нагваля?» – вам безошибочно укажут куда нужно ехать, и где его искать. Слово Нагваль (Nahaul) – значит духовный лидер, и на данный момент (равно как все последние 50 лет) нагвалем яки является упомянутый мною ранее Качора – старый шаман из Соноры, которого избирают раз в 10 лет старейшены из всех племён яки, которые съезжаются с этой целью в Мексику где бы они не находились, чтобы определить следующего духовного лидера на следующий временной цикл. Качора очень известный и уважаемый в Мексике человек, его знают все или почти все, – не обязательно только яки, – он что-то вроде нашего Кашпировского или Чумака и у всех на слуху.

Чем же так известен Качора? Прежде всего он известен как непревзойдённый целитель; в Мексике, если вы попросите простых людей рассказать о нём, вероятно, вы, также как и я, услышите много потрясающих историй о том, как он поднимал на ноги и успешно излечивал практически безнадёжно больных людей, от которых отказывалась даже официальная медицина. Во-вторых, Качора известен также как и местный политический деятель – ярый защитник яки, которым в последние 20-30 лет приходится весьма туго (а когда им было не туго?) и которые являются одним из самых беднейших слоёв населения Мексики, тем более несправедливо, что это самая что ни есть коренная часть жителей Мексики, в наши дни, похоже, пришла в полный экономический упадок и этническое вырождение.

Покопавшись в литературе (см. библиографию) и наведя дополнительные справки, кроме вышесказанного, я смогла узнать о Качоре следующее. Качора считается одним из самых почитаемых старейшин (Elders) Мексики, и он настоящий индеец яки. Его отец – другая известнейшая и историческая фигура, – легендарный целитель по имени Джавали (Javali). Его также часто называли Нагвалем (т.е. человеком знания), но Качора говорит, что он сам не любит его так называть, и предпочитает называть его как «doctor del campo» (деревенский доктор или знахарь по-нашему). Качора ещё будучи молодым, непрерывно путешествовал по всей Мексике со своим отцом, который, как считается, с детства обучил его всем премудростям и тонкостям магии и лечения людей. Считается, что его отец был одним из крупнейших специалистов по лекарственным растениям, который в своё время учился лично у другого легендарного нагваля яки – Чимоты (Chimoto). Людская слава говорит, что сегодня нет никого равного в области лекарственных препаратов и их магическому применению Качоре, как единственному наследнику всех секретов его предшественников.

Он родился примерно в 1912, он сам рассказывает о своих смешанных толтековских и монгольских корнях. Когда у него спрашивают, как ему удаётся излечивать таких безнадёжных больных, он может часами рассказывать вам о Духе, посредством которого он действует и рекомендациям которого он во всём следует. Индейцы яки называют этот единый дух как Чамахуа (Chamahua), и согласно их вере, когда человеку удаётся полностью слиться и расствориться в нём, – его возможностям нет никаких пределов. Для выполнения этой сложнейшей задачи, от человека требуется отречься от его повседневной жизни и полностью посвятить себя задаче достижения идеального отражения и воплощения Духа Чамахуа в своих делах, мыслях, словах, что потребует от соискателя развития невероятной дисциплины и самоконтроля.

Качора вовсе не скрывает свои знания о «точке сборки» («punto de encage»), и может часами говорить об этом понятии, в своём роде уникальном для всей мировой мистики, нигде не встречающимся кроме как в таинственной мифологии шаманов Соноры. Качора рассказывает, что с самого детства мама заставляла его, чтобы он ежедневно практиковался в удержании неподвижной фиксации взгляда на одной точке, при этом сохраняя такой немигающий взгляд при полном внутреннем безмолвии, добиваясь состояния полного безмыслия и тишины. Такая тренировка проводилась ежедневно с самого детства по несколько часов и обязательно каждый день. Со временем, при правильной практике, когда внутренний диалог и весь окружающий мир полностью остановлен, – говорит Качора, – появляется способность произвольно управлять своей точкой сборки. Он много рассказывает про свою мать. Он говорит, что она родом из города Чипа (Chiapas), и он говорит, что именно она познакомила его с тем сакральным разделом тайного знания, что шаманы называют Кэйзи (Kaezi) – искусство манипулирования точкой сборки.

Как я читала, Качора также не любит, когда его пытаются фотографировать или записать на плёнку, хотя, в последнее время, похоже он начинает отходить от своих принципов, по крайней мере лично я пару раз видела его дающим интервью телевидению. В настоящий момент он проживает в San Luis Potosi, Mexico (где и проводит время от времени свои знаменитые семинары для всех желающих, о чём мы поговорим подробнее чуть ниже).

Собственно, повторюсь – ибо это очень важно, – в том, что я сейчас рассказываю, нет никакого секрета; любой (практически любой) житель Мексики знает имя Качоры и весьма наслышан о нём, как о знатоке лекарственных растений из Соноры. Если у вас есть выход в интернет и вы хотя бы на базовом уровне владеете английским или испанским языком – вы можете самостоятельно найти о нём практически всё то, о чём я вам здесь кратко рассказала.

Знакомство в Соноре

Итак, возвращаясь к нашей истории, как вы уже наверняка догадались, журналист Майкл Спенс сумел безоговорочно установить факт того, что Качора и Кастанеда были прекрасно знакомы, что Кастанеда неоднократно приезжал к Качоре в гости и оставался у него, иногда даже на целые месяцы. Установить это было не так уж сложно, учитывая факт того, что Качора и сам-то никогда не скрывал этого. Как говорили люди знающие его, он говорил им ещё лет 20 назад, что Кастанеда был именно его учеником, и что именно он познакомил его с другими старейшинами и шаманами Соноры, которых он всех прекрасно знал и с которыми он, по просьбе Кастанеды, сам свёл его. Человек с внешностью Кастанеды всегда был экзотикой в таких краях как Сонора, и он не мог не обращать на себя внимания местного населения, поэтому все местные были в курсе того, что он учился у Качоры, и подтвердить это впоследствии было не таким уж сложным делом. Именно из-за исключительного авторитета и известности Качоры, как выдающегося знатока многих лекарственных растений и их малоизвестных свойств, Кастанеда, по рекомендации его друга, занявшегося бизнесом в Штатах и постепенно перебравшегося из Мексики на ПМЖ в Лос-Анджелес, познакомился с Качорой.

Конечно же, их знакомство произошло куда банальней, чем это было описано самим Кастанедой. В то время Кастанеда грезил антропологией и суматошно искал «горячий» материал для своей диссертации, которая ему была нужна просто «позарез», чтобы получить шанс остаться на работе в его любимом университете UCLA. Как рассказывает сам Качора, их первоначальное сотрудничество постепенно разрасталось и расширялось, и помимо бесконечных разговоров о растениях, постепенно они перешли к другим темам, в частности, к шаманской традиции племени яки, ярким и титулованным носителем которой и являлся Качора. Как я уже говорила ранее, именно по этой причине Качору в Мексике простые люди обычно так и величают: нагваль или просто старейшина.

Кастанеда и его книги

Итак, мы подошли к самому интересному вопросу, – по крайней мере для меня, – то, ради чего всё и затевалось. Стратегический вопрос: так правда или нет то, что описал Кастанеда в своих книгах? Как теперь установлено, оказались не правы и те, кто утверждал, что все изложенное в книгах Кастанеды – чистой воды вымысел, равно как заблуждаются и те, кто принимают всё рассказанное Кастанедой за чистую монету от первого до последнего слова. Как уже вероятно догадались читающие эту статью, что раз главный прототип Кастенеды, его учитель дон Хуан, жив, то, вероятно, как минимум, Кастанеда имел склонность слишком приукрашивать всё, что он услышал за время своего многолетнего ученичества у главного старейшины Соноры – нагваля Качоры. Перечитывая перед написанием этой статьи многочисленные интервью Качоры, чтобы выбрать из них самое важное, я заметила, что, отвечая на шаблонный вопрос – «Правда или нет то, что написал Кастанеда?», – журналисты особенно часто любят цитировать вот этот ответ Качоры:

– Безусловно, Карлос Кастанеда – величайший и талантливейший из писателей, но нужно быть безумным, чтобы пытаться увидеть в Кастанеде мага.

В самом деле, Качора говорит, что Кастанеда в своих книгах всё очень сильно преувеличивает, придаёт всему грандиозность и драматизм. Его излишняя начитанность и академичность, в частности его очень сильное увлечение философией, привело к тому, что многие концепции развиты им самостоятельно или им придан совсем иной, интеллектуально-рациональный смысл по сравнению с тем, что первоначально рассказывал ему Качора. По его словам, главная задача которую поставил перед собой Кастанеда, когда писал эти книги, – это произвести максимальный фурор и эффект на воображение человека читающего эти книги – загадочностью, грандиозностью и трансцендентностью мира магии, и чтобы достичь этой цели, Карлос не останавливался ни перед чем. Главная цель его книг, как говорил сам Кастанеда Качоре (с его слов), – это зачаровать и захватить ум среднестатистического европейского человека, взорвать его неподвижные и негибкие представления о мире, раздвинуть рамки возможного и показать границы того, до чего можно дойти, если суметь хоть чуточку измениться в лучшую сторону.

Качора говорит, что «Кастанеда никогда не ставил задачу передать в своих книгах в точности именно магическое знание, – как раз именно этого там и нет ни на йоту», – говорит Качора, – «никто из тех сотен тысяч, кто проштудировал его книги от корки до корки, не стал ещё видящим, потому что это – исключено в принципе. И сам факт этого, как конечный результат всех пустых усилий, – единственное и достаточное доказательство того, что это что угодно, например литература, – но только не магия. Тратить свою жизнь на это (магию – прим. А.С.) просто прочитав Кастанеду – это значит обманывать себя. Обучение видению невозможно без видящего. Утверждать обратное – это и значит индульгировать, полагаясь в магии на свой ум, а не на прямое видение, – занимаясь при этом любимым занятием людей – обманом самого себя и окружающих. Это (книги Кастанеды – А.С.) литературное произведение, а не руководство по магии, пора бы это уже понять» – говорит он.

«Кастанеда не был никогда магом, и потому он не мог никогда знать, что это такое – магия. Он прожил свою жизнь и умер как любой обычный человек», – утверждает Качора. Он описывает магию как бы со стороны, с голливудской склонностью американцев всё преувеличивать и драматизировать, склонностью к эффекту и желанию оказать впечатление. «Карлос чертовски индульгирует в своих книгах, также, как и в своей жизни», – замечает по этому поводу Качора. На земле существуют тысячи магических культов, не менее загадочных чем шаманизм, и чтобы на этом богатом фоне суметь привлечь к себе внимание, Кастанеде пришлось приложить максимум усилий и фантазии (сгорание в огне изнутри, прыжки в пропасть, встреча с Арендатором, спасение из плена неорганических существ «Голубого Скаута» и т.д.) – Качора категорически отвергает реальность всех этих небылиц.

«Кастанеда просто первоклассно играет на ограниченности и доверчивости среднестатистического европейца, – умело сочетая реальное с нереальным, усиливая правдоподобность одного за счёт другого, – который заглатывает наживку из экзотического блюда по самое горло» – пишет исследующий его биографию журналист Майкл Спенс. Даже бывшая жена Кастанеды, его горячая почитательница – Маргарет Раньян, – банально сопоставляя даты и факты, которые приводит Карлос в своих книгах, вынужденно приходит в недоумение: «Возможно, что первая книга Карлоса и, предположительно, последующие явились смесью действительности и воображения», – пишет она в своей автобиографической книге «Магическое путешествие с Карлосом». Вместе с тем, Качора всё же признаёт, что многое из того, что описывает Кастанеда – базируется на реальных фактах, событиях и концепциях Толтеков, – это то, что рассказал Кастанеде сам Качора, а Качоре – его отец. В частности, Качора подтверждает, что техники сталкинга, перепросмотра, искусства управления точкой сборки и сновидением и некоторые другие концепции освещённые Кастанедой в своих книгах, действительно реально существуют и практикуются многими нынешними шаманами Соноры. Качора рекомендует книги Кастанеды всем, как прекрасное введение и ретроспективный обзор шаманизма и некоторых его идей о мире и человеке, прекрасно адаптированных для усвоения среднестатистическим человеком, поданных в упрощённой и в несколько вычурной форме, наиболее подходящей для современного интеллектуально избалованного и падкого на сенсации европейского читателя.

Тенсегрити

Признавая частичную правдивость информации излагаемой Кастанедой в своих книгах, в тоже самое время, Качора отметает реальность и свою причастность к некоторым концепциям Кастанеды, например, к тенсегрити. Качора утверждает, что никто из известных ему шаманов Соноры, включая его самого, не знает что такое тенсегрити. Качора говорит, что тенсегрити не является элементом магии, а, скорее, великолепным бизнес-планом по выколачиванию денег поклонников Кастанеды на постоянной основе. Именно для этого и был создан коммерческий фонд «ClearGreen,Inc». «Просто, вероятно, в какой-то момент Карлос и его подруга поняли, что гораздо проще и эффективней делать деньги «из воздуха», на проведении еженедельных семинаров и тренингов по тенсегрити, чем работать над созданием очередной книги из серии. К сожалению, в Америке часто принято считать, что если есть популярность, то её запросто можно (и нужно!) конвертировать в наличность. Тенсегрити – яркий пример такой точки зрения».

По мнению Качоры, именно с этой точки зрения и нужно рассматривать эту «технику». «Я ничего не рассказывал Карлосу про некие магические пассы, и именно по этой причине во всех его книгах (кроме последней) нигде нет упоминаний про т.н. тенсегрити.»

Кто на ком зарабатывает?


Данный пункт написан по мотивам наиболее часто задаваемого мне вопроса в ваших письмах

И закончить эту часть статьи мне бы хотелось ответом на наиболее частый и стандартный вопрос-реплику, которым меня бомбардируют последнее время по почте, после публикации мною этой статьи на многих российских кастанедческих сайтах. Они пишут: «Всё понятно, ещё один тип (в данном случае Качора) решил примазаться к неувядающей славе Кастанеды, и, как часто замечают при этом, срубить бабла на Кастанеде». Ну, что тут можно сказать? Часто в России говорят: «у кого что болит, том о том и говорит», и, как видно, подобные обвинения в нашем случае – лишний раз подтверждают правдивость этого правила.

Всё дело в том, что Качора проживает фактически в самой настоящей лачуге, хотя уже на другом краю Сан Луис Потоси (его п.м.ж.) раскинулся крупный американский обучающий лагерь, где американские бизнесмены реально пытаются заработать на страждущих, приезжающих к Качоре со всего мира. В их помещениях и проходят практически все лекции Качоры. И при том при всём, я лично видела как живёт Качора и его семья – чрезвычайно скромно, чрезвычайно, повторяю! Здесь в США такой образ жизни не назвали бы даже и так, а кроме как нищетой – никак иначе. И я повторяю, что вся эта американская братия вокруг него ездит на дорогих джипах и делает на его существовании реальные деньги, примерно также, как это делал и Кастанеда в своё время.

Поэтому, делая такие довольно забавные оправдания, смотрите только, не перепутайте первичность причины и следствия :-) Да и повторяю, это вовсе не важно: факт того, что Кастанеда был в очень хороших отношениях с Качорой, часто оставаясь у него жить на целые сезоны, уже твёрдо установлен и проверен-перепроверен многочисленными исследователями. С чем спорим господа? Хотите верить в Кастанеду и сгоревшего в огне изнутри дона Хуана – верьте, хотите знать что было на самом деле – читайте внимательно статью. Я писала статью именно для последних, поэтому если вы из когорты первых, просто закройте это окно и потратьте ваш логин в Сеть на что-то более полезное. Приятных сновидений.

Это довольно забавно, когда Кастанеда только на первых 3 книгах заработал по самым скромных оценкам от 1 до 3 миллионов долларов. Заметьте, его информатор (Качора не считает Кастанеду своим учеником, потому как по словам Качоры – Кастанеда это писатель, но он не был никогда шаманом, а, значит, и его учеником) не получил с этого ни копейки. Теперь, когда известно, что последние 5 лет своей жизни Кастанеда прожил в одном из отелей Хилтон, проповедуя в это время своёй наивной пастве отречение и умеренность во всём мирском, довольно забавно звучат обвинения, когда мои русские наивные друзья пытаются сделать вывод о том, что, «якобы Качора наживается на Кастанеде». Уж поверьте, я была в Мексике у Качоры, и точно знаю, что Качора (в отличие от бизнесмена-писателя Кастанеды) очень скромен, и реально не имеет в жизни ничего лишнего. Встречный вопрос: угадайте с трёх раз, кто на ком в этой ситуации нажился?

Даже когда Качора собирался прилететь в Россию на свою Родину (все шаманы считают, что они родом с Сибири, а ещё точнее, с озера Байкал – я думаю вы все слышали кучу легенд про это святое место), то деньги на это собирали «всем миром»: ни родственики-миллионеры Кастанеды, не бизнес-воротилы из ClearGrean Inc, – никто не захотел помочь ему в этом, хотя многие из близкого окружения Кастанеды знают Качору, и вовсе не отрицают его роль в написании книг Кастанеды. Согласитесь, довольно забавно, когда вылазит некий очередной тип и заявляет, оказывается! что Качора пытается на ком-то заработать: поверьте, заработать на шаманизме больше чем заработал Кастанеда уже вряд ли кому-то удастся. Сложно обвинить в чём-то человека, когда у него кроме его лачуги больше-то ничего и нету. Я не призываю вас верить мне на слово, – просто съездите и посмотрите сами как он живёт, и перестаньте молоть чепуху (как про шамана Качору, так и про его «последователя» писателя Кастанеду).

Библиография:

- Artaud, Antonin. The Peyote Dance. Farrar, Straus & Giroux, 1976.
- Barthelme, Donald. "The Teachings Of Don B.: A Yankee Way Of Knowledge." New York Times Magazine, 1973 (Feb 11), 14-15, 66-67. Reproduced in D. Barthelme, Guilty Pleasures. Dell, 1974.
- Cook, Bruce. "Is Carlos Castaneda for Real?" National Observer, 1973 (Feb 24).
- Cravens, Gwyneth. "Talking To Power And Spinning With The Ally." Harper's Magazine,
- de Mille, Richard. "The Perfect Mirror Is Invisible." Zygon, 1976 (Mar)
- de Mille, Richard. Castaneda's Journey. Santa Barbara: Capra Press. 1976
- de Mille, Richard. The Don Juan Papers: Further Castaneda Controversies. Belmont, California: Wadsworth Publishing Company. 1990
- Eliade, Mircea. Shamanism: Archaic Techniques of Ecstasy. Princeton U., 1964.
- Fikes, Jay Courtney. Carlos Castaneda, Academic Opportunism and the Psychedelic Sixties. Millenia Press (1993).
- Fire, John/Lame Deer & Erdoes, Richard. Lame Deer, Seeker of Visions. Simon & Schuster, 1972.
- Foster, George M. "Nagualism in Mexico and Guatemala." Acta Americana, 1944(Jan-Jun)
- Giddings, Ruth Warner, collector. Yaqui Myths and Legends. U. Arizona, 1959.
- Globus, Gordon G. "Will The Real 'Don Juan' Please Stand Up." The Academy, 1975(Dec).
- Holmes, Rebecca. 1983 "Shabono: Scandal or Superb Social Science?" American Anthropologist [85]
- Kennedy, William. "Fiction or Fact." New Republic, 1974 (Nov 16).
- La Barre, Weston. The Peyote Cult, 4th edition. Schocken, 1975.
- Madsen, William & Madsen, Claudia. "The Sorcerer's Apprentice." Natural History, 1971(June).
- Moises, Rosalio, Kelley, Jane Holden, & Holden, William Curry. The Tall Candle: The Personal Chronicle of a Yaqui Indian. U. Nebraska, 1971.
- Myerhoff, Barbara G. Peyote Hunt: The Sacred Journey of the Huichol Indians. Cornell U., 1974.
- Young, Dudley. "The Magic of Peyote." New York Times Book Review, 1968 (Sep 29).
- Spans, Michael. "The Truth of Castaneda" Riders and Co., 1999.

Источник:
Алиса Суворова
Albany, NY / 11.02.2004

Ответить

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей