Re: Чаромутие. Древний праязык -он же древнерусский -матерь
Добавлено: 23 май 2012, 15:03
еще немного с сайта чаромутие.ру..
интересная статья.
Христос и крест. О любительской этимологии Печать E-mail
Представим себе возможное умственное приключение некоего любителя, решившего понять, что значит «крест». В слова [Фасмера] он увидит: ... Кое-что это искажает. Во-первых, незнакомый с лингвистической методологией скорее всего автоматически подумает, что слово «крест» заимствованное. ... Итак, у нас есть подозреваемые лингвистами в близости формы "крес" 'жизнь; огонь; солнцеворот' и "краса" (и, соответственно, "красный"), а также греческое "христос", которое по форме однозначно связано с "крест", а означает 'красить'.
Христос и крест. О любительской этимологии
Прежде чем перейти к этимологии Христа и креста, посмотрим, а что значит собственно «этимология» и что такое любительская этимология, например, этимология Лукашевича. А пример со словом «крест» пояснит сказанное.
О любительской этимологии и Лукашевиче
Буквально «этимология» это 'знание истины'. Истина, суть, сущность - вот что нам обязана давать этимология. Ведь человека интересует именно суть! Обычно только за этим писатель, разрабатывающий важный философский или мифологический мотив - или просто интересующийся существом того или иного вопроса, сутью ключевых его слов - берёт в руки этимологический словарь. Слова действительно много говорят - благодаря тому, что само наименование, называние с древнейших времён было для человека актом выбора смысла, актом выбора очертаний вещи. Наименованием вещь выделялась из среды, отделялась от других, но и связывалась с другими, наименованием подчёркивалось какое-то главное различаемое в ней свойство, и множество второстепенных, связанных. Мы говорим «перст», «один как перст» - а англичанин говорит first 'первый, главный' < перст. 'Палец', 'столб', 'остриё', 'спина', 'вершина' - это смыслы родственных first и перст слов в разных языках. Только у нас они составляют смысловое окружение 'пальца' и «перстня», добавляя к 'столбику' пальца смысл 'одиночества' и к перстню намёк на 'другого одного'. А у англичанина 'остриё, вершина' является сутью слова 'первый', 'главный', 'лучший', 'ранний', 'важный'. Дух Запада связал одиночество столба с превосходством первенства (не только, конечно, словом first) - и теперь «здесь даже первый номер летит как загнанный зверь» (К.Кинчев).
Это пример простой. Чуть сложнее, например, со словами "конец" и "начало". Из словаря можно узнать, что они однокоренные (корень "кон" хорошо виден в "начинаю" с переходом к-ч), и что родственные слова других индоевропейских языков означают 'происхожу, возникаю', 'свежий', 'молодой'. Внимательный к смыслам сразу выдвинет предположение, что главный смысл здесь 'предел', который имело в числе прочих др.-русск. "кон", а все прочие смыслы, в том числе 'конец', 'начало', 'ряд', 'порядок', «(за)кон», 'обычай' вторичны. Но вряд ли он найдёт подтверждение или опровержение своей догадке в словаре - очень редко говорится о первичности и вторичности смыслов.
Увидеть родство слов "красный" и "чёрный", пользуясь словарём, ещё сложнее - как и понять общую суть этих слов и однокоренных к ним со значениями 'ткать' или 'жечь'. Почему эти слова родственны? В чём их суть? Какие переходы между этими значениями? Но этимологический словарь даёт лишь ряд родственных форм и их значений - остальной путь к истине читающий должен проделать сам.
Это бы не беда - но существующая лингвистическая методология и соответствующая практика составления этимологических словарей, вообще этимология, упорно и отчётливо склоняются не к смыслу, а к формам. Истина же, суть, надо полагать, не в формах. И эта склонность проявляется не только в том, что сами смыслы слов, которыми и должна заниматься этимология, оказываются для неё вторичными. Имея в центре внимания форму, этимологический словарь может ввести в заблуждение ищущего суть. В статье приводилась вполне «законная» этимология слова "история" - оказывается, оно связано с "весть". Но попробуйте найти это в словаре! Откроем [Фасмера] - "история" пришла из немецкого, более ранняя "гистория" из польского, вообще слово из латыни, а первоначально греческое. Весьма поучительно знать эту часть пути слова. Но, во-первых, в чём же суть "истории", а во-вторых, неужели это изобретение греков, и, в-третьих, неужели в нашем языке никакой своей "истории" нет? Оказывается, это форма, именно форма не наша - и именно про форму идёт речь. Мы не имеем права говорить «это греческое слово», потому что это лишь греческая форма, которой мы пользуемся. И в других словарях можно обнаружить, что греческое слово istor 'мудрец', от которого и istoria, родственно нашему "весть". Да, мы не говорим "вестор" или "весточ", мы говорим "вестник", да и тот означает лишь 'принесшего весть', а 'мудреца' у нас означает "ведун" (весть и вед - разные формы одного корня). Но у нас есть вестничий, вестовщик, весточный, вестовый. У нас есть полузабытое вежа 'знающий, мудрый, искусный, образованный', и прилагательное от него с исхудавшим смыслом "вежливый". Одним словом, весь смысловой узор, производимый от корня со смыслом 'видеть, знать' (вид, вед, веж - разные формы одного корня), нам понятен, и не просто понятен - он живёт в русском языке. Наши корни вид и вед не менее развиты по смыслу, а производных у них, как обычно, больше чем в каком-либо другом языке. Итак, "история" это "весть" - причём буквально, не в переводе, а по корню, - но разглядеть это в словаре непросто. Именно потому, что в центре внимания - форма. Праславянский древнее греческого, и «праиндоевропейский» корень *wed жил в русском, когда в области, называемые сегодня «Грецией», ещё не хлынули завоеватели, породив новую ветвь «индоевропейского» народа и языка. И если уж говорить о пути формы, так до конца - не греки придумали новое слово, которого никто не знал! Но, наверное, именно такое впечатление возникает почти у каждого, кто увидит в словаре «"история" ... из греческого».
Можно долго говорить о подобных неурядицах и заблуждениях. Вся беда в том, что у лингвистов в центре внимания формы, а человека интересует в первую очередь суть, а не разность произношения и написания слов. А если человек видит в словаре, что "слово из греческого", то верит этому, не спрашивая о методологии и терминах. Последствия весьма серьёзны - как в самой лингвистике, так и в обществе. Очень мало мы знаем про русский язык того, что надо бы знать и что при этом хорошо знают лингвисты. И очень много «знаем» того, что не является правдой - например, про «неприспособленность русского языка к современности» (?!) или про «огромное количество заимствованных слов». Терминология, не переводимая на человеческий язык, да и вообще недостаточное общение лингвистов с народом, вносит свою лепту. Не положено говорить, что русскому языку несколько тысяч лет, можно лишь сказать, что «праславянский», или «язык балто-славянской общности» несколько тысяч лет назад начал выделяться из «праиндоевропейского». И так далее.
Формально-фонетический метод, основной в сравнительном языкознании, конечно, большое достижение лингвистов. Благодаря ему можно обоснованно сказать, например, что в слове "начинать" корень именно "кон", точнее, его форма "чин". Благодаря ему в другом подобном случае можно сказать: «нет, а вот здесь нет перехода к в ч, эти слова не родственники». Благодаря ему, одним словом, можно отделить друг от друга очень похожие слова, и, напротив, уверенно назвать родственниками совершенно непохожие. Возьмём слово elegant. Отбросьте пустое el, учтите переход г-з, разглядите в an носовую гласную - и получите из-ят. Это слово не переводится, а читается как "изящный", а изящный буквально 'избранный', потому как "ять" значит 'брать' (ср. взять). Элегантный = изящный < 'избранный, особый' - вот что может убедительно показать формально-фонетический метод, несмотря на внешнюю непохожесть слов. Более того, и сегодня, когда лингвисты подошли вплотную к восстановлению праязыков макросемей и Праязыка, замены ему нет.
Но вот лингвисты создали великолепный узор форм. А смысловой уровень слова рассматривается только от форм, только в их плоскости. Самостоятельного узора смыслов нет, есть только проекция на формы. Можно изобразить что угодно объёмное на плоском листе бумаги, но два измерения не могут дать полное представление о трёх. Человек сегодня пытается не только убогий мир о четырёх измерениях, в котором кроме пространства и времени ничего нет, но и саму жизнь и творчество свести к ряду единиц и нулей. Но сколько ни сокращай количество единиц и нулей новыми хитроумными методами упаковки, сколько ни ускоряй их обработку, представление о жизни виртуальный мир даёт столько же, сколько ряд узелков на верёвке может рассказать о вашей первой мысли сегодня утром.
Так и здесь. Изученные формы, связанные в словарях и базах данных формы тысяч языков образуют замечательный узор. Но плоский - как кружевная салфетка. А объёмные смыслы лишь отображаются на его плоской поверхности, жёстко связываются с формами, придавая им разный цвет. Да, только за счёт цвета на плоскости и можно передать объём - но о размере предмета в третьем измерении, вообще о форме и перспективе или о действительных цветах плоскость врёт. С картиной проще - мы на самом деле имеем довольно чёткое представление о передаваемом цветом третьем измерении пространства, поскольку сталкиваемся с ним без картин, напрямую. А со смыслом сложнее. Глядя на буйство и аляповатую мешанину «рисунка» формально-фонетической салфетки (или её участка, например, в словарной статье), сделать выводы о смыслах, сделать осмысленные выводы можно далеко не всегда. Потому что здесь нет узора смыслов, а только его проекция на формы. Разнобой смыслов, зачастую присутствующий в статьях этимологических словарей, должен быть связан в смысловой узор. Или, наоборот, одно единственное значение, особенно важных, ёмких со смысловой, культурной, философской точки зрения слов, должно окружаться таким узором - именно это покажет наш пример с «Христом» и «крестом».
Как мы видели (см. всю статью), на смысловом уровне есть не просто устойчивые, одинаковые во всех языках переходы смыслов, но и целые устойчивые каскады, или узоры значений. А вообще смыслы тоже представляют собой какое-то многомерное Древо. Смысловое древо живёт в своём измерении, и отражает родство смыслов, не обращая внимания на разное звучание одного корня в разных языках и уж тем более на прочие приставки-окончания с порядками построения предложений. Можно пытаться проникнуть в глубины человеческого мышления и изучать смысловой уровень отдельно - и он не менее достоин быть представленным в виде узора, более сложного и тонкого, конечно. Но самое главное - соотнести форму и смысл. Только тогда можно говорить о «языковых картинах мира», только тогда можно привлекать язык к изучению истории культуры, только тогда можно задействовать смысловые инструменты для доказательства родства слов. Вот Лукашевич создавал «Распределительный чертёж всесветной Славянской речи». Это и были целые деревья смыслов, не привязанные жёстко ни к одному языку (но написанные на русском), передающие характерные, устойчивые смысловые связи. Это нужно было Лукашевичу для того, чтобы проверять формальное сходство, отвергать его или принимать, вынося окончательный вердикт о родстве слов. И если слово одного языка 'смерть' было похоже (с учётом устойчивых соответствий согласных и т.н. «музыкальной грамматике», которые Лукашевич выводил сам) на слово другого языка 'люди', Лукашевич ставил между ними знак равенства, потому как есть такой устойчивый смысловой переход. И заметьте, это позволяло поправлять узор форм, заполнить многие дыры и разобрать завалы, уверенно говорить, есть ли в данном случае связь между формами или нет.
Но у него был и какой-то свой формально-фонетический метод, причём довольно отчётливый, определённый. Метод (Лукашевич пишет: «мет-ход», то есть «метод» это 'наметка хода' или 'целевой ход' - и попадает в точку!), который позволял ему, например, зная о тройном русско-монголо-латинском родстве, указывать, в каком случае латинское слово наследует именно монгольскую форму, а в каком славянскую. Разумеется, всё это было не так стройно и строго, сегодняшнему лингвисту такой уровень формально-фонетической образованности показался бы смешным, а вторичная важность самого формально-фонетического метода сразу выдала бы лингвисту: он - любитель.
Но, во-первых, формально-фонетический метод Лукашевича был для того времени, на заре сравнительного языкознания, весьма разработанным, быть может, даже лучше общепринятого среди тех профессионалов. Возможно, и нынешним профессионалам есть что извлечь из его таблиц переходов гласных и согласных, причём в связи со славянскими диалектами, с указанием, какой язык какому диалекту соответствует - хотя бы одну свежую мысль.
И, во-вторых, Лукашевич сознательно ставил на первое место смыслы, это было его методологией - а разве сегодня лингвистика может утверждать, что её сегодняшняя методология идеальна? Да нет, есть серьёзные проблемы, т.е. где-то методология неэффективна. И есть голоса о необходимости уделять больше внимания семантике, т.е. смыслам. То есть методология у Лукашевича была, и, видимо, не такая уж плохая, раз позволила ему верно определить столько соответствий, причём между дальнеродственными языками тоже.
Так что вряд ли Лукашевича можно назвать любителем, по крайней мере, не очистив понятие 'любитель' от подразумеваемого созначения 'дилетант'. К тому же занятию языками он посвятил всю жизнь - не просто часы досуга, а всё своё время. Не мелок он ни для профессионалов своего времени, ни для сегодняшнего. И всё же его можно назвать любителем по трём причинам: во-первых, он во многом ошибался, и методически, и, возможно, методологически - потому что не следовал готовым методам и методологиям; во-вторых, он самобытен; в-третьих, он при всей своей огромной любви к языку занимался им, чтобы понять мир, а не ради языка. Нужно ли говорить, что это черты не только любителей, но и больших учёных - они тоже как дети. И в особенности это касается прикладного применения своих теоретических и практических наработок, а также умения выразить сложное простыми словами, обращённости возникающего знания к человеку, а не к знанию ради знания. Лукашевича интересовала история - он прикладывал язык к истории, изучал летописи, общепринятые и альтернативные взгляды. Интересовала география, этнография - выявлял доказательства того, что славяне жили по всему материку, вообще исследовал перемещения народов, изучая названия рек, местностей, названий животных и растений, предметов культуры, персонажей мифов. Заинтересовали пропорции пространства и времени, и особенно Солнечной системы - и он изучает астрономию, а потом прикладывает «числовиды» к языку, находя те же пропорции в распределении и изменении в своих ветвях коренного для единого человечества Всеславянского языка. Читает имена числительные первого десятка наподобие «Аз буки веди» 'Я буквы знаю', пользуясь устойчивыми смысловыми переходами: «человек (один) диво (два) тверди (три, т.е. земли), коей твердью (че-тыре) владеть (пять-рука-власть)...». Его интересует народное творчество - он собирает малороссийские песни, а позже выводит свою «музыкальную грамматику», ищет и находит её в древних диалектах. Эта грамматика включает пресловутый «аблаут», чередование гласных, которое лингвисты называют характерным для индоевропейских языков. А Лукашевич отталкивается от того, что изменение гласной характерно для малороссийского (сегодня - украинского) певучего языка с его чередованием гласной при склонении слова. И потому малороссийский был для него наиболее близок к праязыку, по-крайней мере древнюю музыкальную грамматику, в разной степени утерянную в других диалектах русского (каким был до объявления «украинским национальным языком» малороссийский диалект) и в прочих языках, Лукашевич восстанавливал именно с его помощью. Свой взгляд на мир, самобытность методов и результатов, широта кругозора, применение своей теории на практике и применение практических результатов для понимания мира, наконец, выражение в своих работах не «сугубо научных данных», а смысла своих исследований и открытий, своей развившейся в этих же исследованиях самобытной философии, причём на простом человеческом языке - вот что любительского в Лукашевиче.
В статье, а именно в главе «Смысловой подход Шишкова и Лукашевича», приводилась цитата великого лингвиста, О.Н.Трубачёва, о нераскрытых возможностях смыслового подхода. И сегодня создают каталоги «семантических переходов». То есть смыслы всё-таки возвращаются на видное место в лингвистике. И было бы неплохо заново оценить наших языковедов-любителей, А.С.Шишкова и П.А.Лукашевича, для которых смысловой подход был главным. В работе с говорящим названием «Приёмы семантической реконструкции» (о методе, где на первом месте смысл), Трубачёв писал: «Отсутствие полных систематизированных справочников в такой интересной материи, как типология эволюции лексических значений, не может не показаться заметным отставанием в наше время проектирования банков информации. Однако не следует спешить с категорическим осуждением. Кодифицированные инвентари семантической эволюции (если таковые в будущем появятся) едва ли будут предназначены для широкого читателя. Основной фонд семантической типологии, который они, возможно, будут содержать, уже находится в обороте, правда у немногочисленных исследователей лексической семантики. ... Кодифицированный инвентарь сократит годы, но только годы способны создать исследователя, его интуицию и память. Ведь и хорошие поэты никогда серьезно не нуждались в словарях рифм». Вот таким «немногочисленным исследователем лексической семантики» был Лукашевич - хотя его Распределительный чертёж включал и формы, по-крайней мере, «первообразных корней», и был чем-то большим, чем словарь рифм.
Итак, для человека, берущего в руки словарь, важна суть. Для языковеда-любителя тоже - он и отталкивается от сути, поверяет сходство слов смысловым соответствием. И даже там, где всё понятно, когда, например, слово имеет единственное значение, непременно нужен его смысловой узор - чтобы докопаться до сути. Связный узор нужен и когда, наоборот, (в словаре) приводится множество разных родственных форм разных языков с разными значениями - ведь дело не в широте охвата, а в глубине погружения в суть, в связанности этого множества значений, в наличии общего и различного. Этимологические же словари делаются лингвистами для лингвистов, и служат в основном не тому, что ждёт от лингвистики общество (суть), а тому, что считает первичным лингвистическая методология (отслеживание связи форм). Прослеживая строгим формально-фонетическим методом родство форм, лингвисты почти не прослеживают соответствие форм - не по широте Древа языка, в разных языках, не по высоте его исторической, а по глубине коренной, смысловой. Это другое измерение, и в образе Дерева для простоты его можно уподобить сокам, которые дают Дереву жизнь и проникают от корней до самой последней веточки и листа - а иначе они бы засохли и отмерли. В этом измерении важно родство того же "красного" и "чёрного", или "крови" и "сокровенного" - и всех этих слов меж собой. Все они от "края" - но какие мысли соткали вокруг этого ядра узор из таких разных слов?
Но посмотрим всё же сначала на более простое, как кажется, слово - именно любительским глазом, не претендуя на серьёзное исследование, но желая вскрыть суть.
Христос и крест
Представим себе возможное умственное приключение некоего любителя, решившего понять, что значит «крест». В слова [Фасмера] он увидит:
«Первонач. *krьstъ означало "Христос" и произошло из д.-в.-н. krist, christ. Вероятно, затем появилось знач. "распятие" (лат. crucifiхus), откуда и возникло знач. "крест" (...). Более далекое в фонетическом отношении лат. Christus, греч. Khristos».
Кое-что это проясняет. Во-первых, форма "крест" однозначно связана с "Христос", это однокоренные слова, а сама форма к нам пришла то ли из древне-верхненемецкого, то ли из греческого, то ли из латыни. Во-вторых, собственно «фигура из пересекающихся под прямым углом отрезков» и «распятие» лингвистически связаны с этим словом.
Кое-что это искажает. Во-первых, незнакомый с лингвистической методологией скорее всего автоматически подумает, что слово «крест» заимствованное - и с точки зрения терминологии это именно так. Но ведь каждый наш любитель пытается «рассматривать вещи изнутри; идти, где могу, от мысли, а не от термина» (Г.К.Честертон). И здесь, как с "историей", нужно помнить, что это лишь форма заимствована, а насчёт слова ещё вопрос. Ведь если мы хотим посмотреть на «крест» изнутри, понять его суть, нам нужно идти от мысли, а не от её оболочки. А где ж суть? В словарной статье не говорится о том, имелись ли у нас однокоренные слова, что они означали - а может, и своя форма для этого слова имелась? И, может, эти формы появились задолго даже до греческих слов, не говоря уже о «древневерхненемецком»? Во-вторых, нам предлагается на основе того, что заимствованная форма в языке, откуда она пришла, означала 'Христос', принять следующий путь смыслового развития слова: 'Христос' > 'распятие' > 'фигура из пересекающихся под прямым углом отрезков'. Эти автоматические выводы неправомерны. Если наш любитель их не примет, или решит проверить, то пойдёт дальше.
Пока не прибегая к другим словарям, он может заинтересоваться схожей (с виду, что, конечно, ещё не означает подлинного родства) формой "крес". Он увидит такие смыслы этого и ближайших однокоренных слов в славянских языках: 'оживлять, освежать, ободрять' (ср. воскреснуть), 'огонь', 'искриться', 'солнцеворот'. Ерунда, к «кресту» это не имеет отношения - подумает он, - а то, что сюда относится 'воскрешение' лишь совпадение, случайная связь, аллюзия, не говорящая о родстве слов как таковых. Но если он больше знаком с символикой, с Традицией, то обязательно заинтересуется многочисленностью и точностью этих «случайных» связей: связью символа креста и огня, солнцеворота, воскрешения, цикличности смерти и жизни, вечного вращения. Впрочем, и в этом случае словарь добавит сомнений: в разделе «дальнее родство» мы увидим такие значения "креса": 'обращать, искажать, искривлять', 'клониться, коситься, меняться', 'кривой, косой'. Предположим, нашего любителя это пока не очень смутило. Возможно, он рассудил, что раз лингвисты сочили родственными эти слова, то между ними есть смысловая связь. И связав 'огонь', 'оживление', 'солнцеворот' с 'искривлением', он снова увидит в последнем вторичный и узкий смысл, для которого исходным являются как раз 'вращение' или 'постоянные изменения, цикличность'.
Далее он посмотрит слово «кресить». Понятны значения 'высекать огонь; огниво', менее понятны значения во многих славянских языках 'обрубать, тесать', хотя напрашивается связь с 'высекать'. В разделе «дальнее родство» с приставками «сомнительно» он увидит сопоставления со словами "краса", кросно 'ткацкий станок', лит. krosnis 'печь' и kresti 'запекаться, свёртываться'. Почему «сомнительно», уже было сказано - лингвистическая методология не может уточнить то, что не доказано формально-фонетически. А почему эти смыслы ('рубить', 'ткать', 'краса') родственны и имеют к ' огню' и 'жизни' прямое отношение в устойчивом смысловом узоре, и, значит, почему сомнения в родстве соответствующих слов рассеиваются, читатель сам сможет понять из других заметок и статей.
Далее "воскресенье". «Из 'день воскресения (из мертвых)' получилось знач. 'воскресный, нерабочий день'» - это из словаря. Опять "крес". Именно крес, а не заимствованная форма крест.
Итак, лингвисты указывают, что форма "крест" пришла из греческого языка, через христианство. Но очевидно, что христианство заимствовало крест как символ. Также очень вероятно (лингвисты не могут это опровергнуть, как не могут и не признать такой вероятности) что эти славянские слова, как и многие другие, древнее христианской эпохи - как древнее её выраженные в «кресте» смыслы огня, воскрешения, солнцеворота, цикличности. Заметим, что само совмещение этих смыслов, 'огонь', 'жизнь' и 'солнцеворот', прямо говорит об огромной смысловой и культурной глубине слова, о том, что оно исконное, и развивалось очень долго в недрах одной культуры.
Далее нашему любителю придётся взять другие словари. Можно узнать, что греческое "Христос" означает 'помазанник', но исходные для этого слова греч. khrio, khrisai означают не только 'мазать, умащать', но и 'красить' (этот смысловой переход понятен). Здесь связь двойная: помазание означает, во-первых, отметку, выделение избранного из прочих (буквальное значение), а во-вторых, посвящение, придание неких возможностей и в то же время постановка некоторой задачи.
Более отвлечённое значение слова "красный" - 'выделяющийся из прочих, отличный'. В русском языке "красный" и "краса", "прекрасный" и "красивый" - слова одного корня. Но, например, нем. krass означает 'резкий, бросающийся в глаза, грубый, вопиющий' - здесь мысль придала иной окрас выдающемуся отличию. Здесь мы намекнули на исходное для краски, красного и красоты "кр(ай), кр(омка)". Слова со значениями 'огонь', 'жизнь' традиционно берут начало в колющих, режущих и рубящих смыслах, неразрывно сопряжённых с идеей края-предела-границы. Да что далеко ходить, возьмите кремень и кресало от того же пракорня. Появление огня, появление жизни из небытия - самым естественным образом мысль древних людей сочла их переходом границы, рождением. Возможно, теперь, уважаемый читатель, ты иначе взглянешь на предполагаемое (и сомнительное для лингвистов) родство слов краса и кросно 'ткацкий станок', лит. krosnis 'печь', возможно, теперь объяснение Лукашевичем слова "краса" как "крозь (чрез, через", то есть 'всепроникновение', покажется столь же диким (=чудесным), сколь и правильным. Но не будем убегать к самому краю-началу и вернёмся к непосредственно окружающему "краску" смысловому узору.
Итак, связь слов «краска», «красить», «краса», «(пре)красный», «красивый» несомненна. И в то же время однокоренным к «красе» является англ. сreate 'создавать' от лат. сreare, и другие слова со значениями, например, 'расти'. Краса связывается с рождением, с созиданием, с наполнением жизнью - и можно очень много места уделить, чтобы показать, что и в русском смысловом поле, и во многих (если не во всех) языках именно наполненность жизнью, бодрость, внутренний огонь является первичным смыслом «красного» и «красы». Огненный, но не только и не столько в примитивном смысле, а солнечный, дающий жизнь и воскрешение "крес", связь которого (по форме!) с "красой" для лингвистов сомнительна (заметим: но допустима), имеет к красоте и красному самое прямое отношение. Дальнейшие многочисленные и точнейшие подробности, вроде связи 'красного', 'солнца' и 'огня' между собой, или с именем славянского божества "Хорс" (в других языках 'сияющее солнце'), читатель пусть вспомнит сам. Удивительно вот ещё что. Корень самого слова "мазать" дал в производных значения 'делать, создавать' (и потому, возможно, родственник корню "мог" - ср. мощь, мочь)! Таким образом, и "краска" и "мазь" оказываются параллельно и 'отмечающим', и 'создающим' или 'помогающим, дающим возможности' (крес, красу и мощь соответственно) - а "помазанник" буквально читается как «помощник»! И снова любитель обращает внимание - греческий язык кроме 'мази' или 'краски' ничего не даёт, а родственные слова в русском образуют большой, красивый и очень ёмкий смысловой узор!
Итак, у нас есть подозреваемые лингвистами в близости формы "крес" 'жизнь; огонь; солнцеворот' и "краса" (и, соответственно, "красный"), а также греческое "христос", которое по форме однозначно связано с "крест", а означает 'красить'. Связи по форме или однозначно есть, или допускаются лингвистами, а по смыслу все эти слова и ближайшие однокоренные связаны многочисленными, прочнейшими и точнейшими нитями в единый, стройный узор. Более того, и сам этот смысловой узор вполне «объективен» - есть подобные с другими формами.
Вот другой ряд: род, рожать, руда 'кровь; мазать, марать', рудый 'красный', рдеть 'гореть', рыжий, роза, розовый, русый (заприметим, кстати, однозначно однокоренную пару род и русый). Приметим значение 'кровь' - подойдёт ли к первому узору? Красная, дающая жизнь, да ещё по форме "кр" - чем не родня "кресту", "кресу", "красе" румяной? Точность, с которой «сомнительно родственные» (по форме!) слова встают на свои места в смысловом узоре, просто поражает. Другие сопоставления смысловых связей (семантические параллели) 'красного', 'жизни' и 'земли' ("руда" также и 'земля') см. в заметке История Адама и Евы. Здесь обратим внимание, что слова "Христос" (Иисус - «второй Адам») и "Адам" оба 'красные'. Кроме того, первый и второй Адам оба оказываются в одном смысловом узоре 'красный', 'земля', 'жизнь'!
С точки зрения нашего любителя вообще странно отделять "крест" от "воскреснуть", "крес", "красный", "краска" или "create" 'создавать' - это однокоренные слова. Их связь по форме подтверждается точнейшей связью по смыслу.
Что же всё это значит по отношению к "Христу" и "кресту", к какому выводу может придти наш любитель, не удовлетворившийся «готовым продуктом» словаря? Греческое слово "христос" 'помазанник' мало что говорит о сути. Как и "крест", если его считать заимствованным словом (а не формой). Русский же язык показывает, что 'рождение', 'жизнь', 'солнце', 'огонь', «красота», «кровь», «крест», «воскресение» по отношению к кресту и Христу не простые метафоры, не отвлечённые образы, а сама суть, выраженная прямо в ткани всякого знания - в языке. И, конечно, это не 'крест' произошёл от 'распятия', а 'распятие' от «креста». Это не древнейший символ, выражающий все вышеперечисленные смыслы, произошёл от убогого греческого слова с узким и вторичным значением, а наоборот.
Снова и снова мы убеждаемся, что, привлекая русский язык, обоснованно, на базе лингвистического же материала и установленных соответствий слов разных языков, можно узнать гораздо больше о предмете, чем нам расскажет слово другого языка (см. пример со словом Стикс). С общепринятой точки зрения, которую обусловила лингвистическая методология, совершенно правильно написать в словаре: «"Христос" - 'помазанник'». А вот с нашей стороны было бы неправильно заменить это слово на (или добавить к нему) «красный», или, хуже, «крашеный». Всё гораздо серьёзнее. Именно в русском языке и русской культуре сохранился и буквализм значения (крашеный, помазанный, отмеченный), и значительно большая полнота, глубина смыслов. Напишите там крещённый, крестный, кресный, воскресший, огненный, солнечный, живой, кровный, красный, красивый - ведь это не просто оторванный от слов поток ассоциаций, это смысловой узор ряда однокоренных слов! А ему в точности соответствуют мифологические и религиозные образы. Жаль, что в этимологических словарях «сути слов» самой сути маловато.
Думаем, каждый, кто хотел бы услышать от лингвистов, какова суть Христа, значительно больше бы почерпнул из русского узора однокоренных слов, чем из скупого «"крест" от греческого "христос"» или «"христос" означает 'помазанник'». Много наших слов полузабыты (тот же крес, который кроме как в "воскресеньи" или "воскрешении" не услышишь) или вовсе погибли, полузабыты или утеряны многие значения сохранившихся слов. Но жив пока ещё великий и могучий русский язык, и вряд ли какой другой язык может больше. И речь идёт не о том, что единственно русский язык в сохранившемся или восстановленном (праславянский, праиндоевропейский) виде может сам по себе объяснить всё. Речь идёт о том, что он играет стволовую роль. Он многое отдал ветвям, другим языкам, но сохранил глубину смыслов, взаимосвязь смыслов (ряды, узоры). Он сохранил прозрачность рядов и узоров форм (один корень в "красках" и "чернилах" можно заподозрить и без учебников и словарей - он виден с учётом ясного и в современной речи перехода к-ч), соответствие рядов форм рядам смыслов. И слова разных языков можно связать через русские формы, родство слов разных языков можно обосновать через русские смыслы. Пусть "креатив" заимствованная форма - но 'творчество' и связанные с ним смыслы вы найдёте в "кресе" и "красе", в "воскрешении". Это метод, и он имеет полное право на жизнь. Пусть лингвисты не считают, что «праиндоевропейский=русский», но они не считают «праиндоевропейским» и любой другой реальный язык. Что же запрещает постулировать, предположить (и посмотреть, что из этого выйдет), что «праиндоевропейский более русский»? Так считали и Шишков с Лукашевичем, правда, они не опирались на огромный лингвистический материал и доказанные соответствия, а сами создавали такой материал и сами выводили законы соответствий (особенно Лукашевич). Пусть кто-либо предположит, что достохвальные греческий или латынь играют стволовую роль - и покажет нам греческие или латинские смыслы мировой культуры. Вопрос будет заключаться в том, что даст такая концепция, насколько связной, целостной и точной окажется соответствующая картина, обоснует ли она саму концепцию или уничтожит её.
Конечно, очень любительски рассуждать о связанных с простым 'умащением' смыслах, когда и так «всё ясно». Ясно, что и слово "крест" как будто ничего не значащая пустышка, взятая от греческого 'помазанник' и латинского 'распятие'. Точно так же совершенно ясно, что ничегошеньки не означает слово "крестьянин" - это тоже просто "христианин". Кажется, можно бесконечно попадать в ловушку этой «ясности», когда всё начинается с греков. Но если мы помним о разнице между заимствованным словом и заимствованной формой, если мы не забываем, что греки не породили цивилизацию, а переняли её, если просто здраво рассуждаем, что все эти греческие слов переводные, подобранные для отражения негреческих или универсальных понятий - то не можем останавливаться на их узком значении. Безусловно, ответственный переводчик всегда старается подобрать как можно более точно подходящее слово, и в этом смысле "Христос", "Адам" или "Стикс" могут рассматриваться сами по себе, если неизвестен первоисточник понятия, его первая форма и её значения в породившем языке. Но искать в переводном слове полноту смыслов - неразумно, сколько ни восхищайся Древней Грецией. А потому нам не остаётся ничего другого, как искать всю полноту сути этих непервичных форм всеми возможными способами.
Возможно, "крещение" действительно от "крест", а "крест" от "христос" - если иметь в виду происхождение форм. Но, как ни крути, а в корне "крес" - точно отвечая смыслу. Снова вспомните основные смыслы "креса" - 'огонь; жизнь'. Вспомните "вокресить" или даже без приставки: «Игорева храброго полку не кресити» (Слово о полку Игореве). Также без приставки говорили "кресенье". Подумайте над выражением разговорной речи: «не бывать на кресу» 'не ожить, не набраться сил'. «Кресу нет» - 'нет житья'. Представьте такую же форму от "крес", как "крещение" от "крест" - она бы значила 'оживление, возрождение, возжжение, возсияние'. А каково значение "крещения" в христианстве? Так при чём тут формы?
Итак, что такое любительская этимология? Невежество в формально-фонетических вопросах? В какой-то степени да - любителю трудно угнаться за профессионалом, ему недоступна полнота материалов, наконец, его профессия не оставляет столько времени на любимое занятие. Но, во-первых, есть словари, а во-вторых, формально-фонетический метод даёт (и будет давать) сбои столько, сколько существует - к сожалению или счастью, но это далеко не абсолют. Как были этимологические словари полны тёмных, неясных слов - так и остаются. Но дело не в том, что у любителя есть законный простор для своих сопоставлений и версий, не в том, что он в той или иной мере, правильно или не очень, использует достижения лингвистов. Главное в том, что для любителя важна суть, а язык для него лишь инструмент. Немного, к сожалению, профессионалов является одновременно любителями в этом смысле. Зато каждый любитель - любитель языка, а не просто препарирующий его исключительно профессиональными инструментами хирург, зачастую смотрящий в мощнейший микроскоп (или телескоп) замыленным взглядом. Любителю важен животворный крес в кресте, запредельная огненная красота, а профессионалу - то, что буквочка "т" появилась из греческого. Что ж, каждый имеет право на свой способ видеть и говорить.
Спасибо лингвистам - у нас есть материал, словари и связи форм. А точно подходящим смысловым ключом к нему оказывается русский язык, что и даёт право говорить о его «стволовой роли» или о «русских корнях и смыслах культуры».
интересная статья.
Христос и крест. О любительской этимологии Печать E-mail
Представим себе возможное умственное приключение некоего любителя, решившего понять, что значит «крест». В слова [Фасмера] он увидит: ... Кое-что это искажает. Во-первых, незнакомый с лингвистической методологией скорее всего автоматически подумает, что слово «крест» заимствованное. ... Итак, у нас есть подозреваемые лингвистами в близости формы "крес" 'жизнь; огонь; солнцеворот' и "краса" (и, соответственно, "красный"), а также греческое "христос", которое по форме однозначно связано с "крест", а означает 'красить'.
Христос и крест. О любительской этимологии
Прежде чем перейти к этимологии Христа и креста, посмотрим, а что значит собственно «этимология» и что такое любительская этимология, например, этимология Лукашевича. А пример со словом «крест» пояснит сказанное.
О любительской этимологии и Лукашевиче
Буквально «этимология» это 'знание истины'. Истина, суть, сущность - вот что нам обязана давать этимология. Ведь человека интересует именно суть! Обычно только за этим писатель, разрабатывающий важный философский или мифологический мотив - или просто интересующийся существом того или иного вопроса, сутью ключевых его слов - берёт в руки этимологический словарь. Слова действительно много говорят - благодаря тому, что само наименование, называние с древнейших времён было для человека актом выбора смысла, актом выбора очертаний вещи. Наименованием вещь выделялась из среды, отделялась от других, но и связывалась с другими, наименованием подчёркивалось какое-то главное различаемое в ней свойство, и множество второстепенных, связанных. Мы говорим «перст», «один как перст» - а англичанин говорит first 'первый, главный' < перст. 'Палец', 'столб', 'остриё', 'спина', 'вершина' - это смыслы родственных first и перст слов в разных языках. Только у нас они составляют смысловое окружение 'пальца' и «перстня», добавляя к 'столбику' пальца смысл 'одиночества' и к перстню намёк на 'другого одного'. А у англичанина 'остриё, вершина' является сутью слова 'первый', 'главный', 'лучший', 'ранний', 'важный'. Дух Запада связал одиночество столба с превосходством первенства (не только, конечно, словом first) - и теперь «здесь даже первый номер летит как загнанный зверь» (К.Кинчев).
Это пример простой. Чуть сложнее, например, со словами "конец" и "начало". Из словаря можно узнать, что они однокоренные (корень "кон" хорошо виден в "начинаю" с переходом к-ч), и что родственные слова других индоевропейских языков означают 'происхожу, возникаю', 'свежий', 'молодой'. Внимательный к смыслам сразу выдвинет предположение, что главный смысл здесь 'предел', который имело в числе прочих др.-русск. "кон", а все прочие смыслы, в том числе 'конец', 'начало', 'ряд', 'порядок', «(за)кон», 'обычай' вторичны. Но вряд ли он найдёт подтверждение или опровержение своей догадке в словаре - очень редко говорится о первичности и вторичности смыслов.
Увидеть родство слов "красный" и "чёрный", пользуясь словарём, ещё сложнее - как и понять общую суть этих слов и однокоренных к ним со значениями 'ткать' или 'жечь'. Почему эти слова родственны? В чём их суть? Какие переходы между этими значениями? Но этимологический словарь даёт лишь ряд родственных форм и их значений - остальной путь к истине читающий должен проделать сам.
Это бы не беда - но существующая лингвистическая методология и соответствующая практика составления этимологических словарей, вообще этимология, упорно и отчётливо склоняются не к смыслу, а к формам. Истина же, суть, надо полагать, не в формах. И эта склонность проявляется не только в том, что сами смыслы слов, которыми и должна заниматься этимология, оказываются для неё вторичными. Имея в центре внимания форму, этимологический словарь может ввести в заблуждение ищущего суть. В статье приводилась вполне «законная» этимология слова "история" - оказывается, оно связано с "весть". Но попробуйте найти это в словаре! Откроем [Фасмера] - "история" пришла из немецкого, более ранняя "гистория" из польского, вообще слово из латыни, а первоначально греческое. Весьма поучительно знать эту часть пути слова. Но, во-первых, в чём же суть "истории", а во-вторых, неужели это изобретение греков, и, в-третьих, неужели в нашем языке никакой своей "истории" нет? Оказывается, это форма, именно форма не наша - и именно про форму идёт речь. Мы не имеем права говорить «это греческое слово», потому что это лишь греческая форма, которой мы пользуемся. И в других словарях можно обнаружить, что греческое слово istor 'мудрец', от которого и istoria, родственно нашему "весть". Да, мы не говорим "вестор" или "весточ", мы говорим "вестник", да и тот означает лишь 'принесшего весть', а 'мудреца' у нас означает "ведун" (весть и вед - разные формы одного корня). Но у нас есть вестничий, вестовщик, весточный, вестовый. У нас есть полузабытое вежа 'знающий, мудрый, искусный, образованный', и прилагательное от него с исхудавшим смыслом "вежливый". Одним словом, весь смысловой узор, производимый от корня со смыслом 'видеть, знать' (вид, вед, веж - разные формы одного корня), нам понятен, и не просто понятен - он живёт в русском языке. Наши корни вид и вед не менее развиты по смыслу, а производных у них, как обычно, больше чем в каком-либо другом языке. Итак, "история" это "весть" - причём буквально, не в переводе, а по корню, - но разглядеть это в словаре непросто. Именно потому, что в центре внимания - форма. Праславянский древнее греческого, и «праиндоевропейский» корень *wed жил в русском, когда в области, называемые сегодня «Грецией», ещё не хлынули завоеватели, породив новую ветвь «индоевропейского» народа и языка. И если уж говорить о пути формы, так до конца - не греки придумали новое слово, которого никто не знал! Но, наверное, именно такое впечатление возникает почти у каждого, кто увидит в словаре «"история" ... из греческого».
Можно долго говорить о подобных неурядицах и заблуждениях. Вся беда в том, что у лингвистов в центре внимания формы, а человека интересует в первую очередь суть, а не разность произношения и написания слов. А если человек видит в словаре, что "слово из греческого", то верит этому, не спрашивая о методологии и терминах. Последствия весьма серьёзны - как в самой лингвистике, так и в обществе. Очень мало мы знаем про русский язык того, что надо бы знать и что при этом хорошо знают лингвисты. И очень много «знаем» того, что не является правдой - например, про «неприспособленность русского языка к современности» (?!) или про «огромное количество заимствованных слов». Терминология, не переводимая на человеческий язык, да и вообще недостаточное общение лингвистов с народом, вносит свою лепту. Не положено говорить, что русскому языку несколько тысяч лет, можно лишь сказать, что «праславянский», или «язык балто-славянской общности» несколько тысяч лет назад начал выделяться из «праиндоевропейского». И так далее.
Формально-фонетический метод, основной в сравнительном языкознании, конечно, большое достижение лингвистов. Благодаря ему можно обоснованно сказать, например, что в слове "начинать" корень именно "кон", точнее, его форма "чин". Благодаря ему в другом подобном случае можно сказать: «нет, а вот здесь нет перехода к в ч, эти слова не родственники». Благодаря ему, одним словом, можно отделить друг от друга очень похожие слова, и, напротив, уверенно назвать родственниками совершенно непохожие. Возьмём слово elegant. Отбросьте пустое el, учтите переход г-з, разглядите в an носовую гласную - и получите из-ят. Это слово не переводится, а читается как "изящный", а изящный буквально 'избранный', потому как "ять" значит 'брать' (ср. взять). Элегантный = изящный < 'избранный, особый' - вот что может убедительно показать формально-фонетический метод, несмотря на внешнюю непохожесть слов. Более того, и сегодня, когда лингвисты подошли вплотную к восстановлению праязыков макросемей и Праязыка, замены ему нет.
Но вот лингвисты создали великолепный узор форм. А смысловой уровень слова рассматривается только от форм, только в их плоскости. Самостоятельного узора смыслов нет, есть только проекция на формы. Можно изобразить что угодно объёмное на плоском листе бумаги, но два измерения не могут дать полное представление о трёх. Человек сегодня пытается не только убогий мир о четырёх измерениях, в котором кроме пространства и времени ничего нет, но и саму жизнь и творчество свести к ряду единиц и нулей. Но сколько ни сокращай количество единиц и нулей новыми хитроумными методами упаковки, сколько ни ускоряй их обработку, представление о жизни виртуальный мир даёт столько же, сколько ряд узелков на верёвке может рассказать о вашей первой мысли сегодня утром.
Так и здесь. Изученные формы, связанные в словарях и базах данных формы тысяч языков образуют замечательный узор. Но плоский - как кружевная салфетка. А объёмные смыслы лишь отображаются на его плоской поверхности, жёстко связываются с формами, придавая им разный цвет. Да, только за счёт цвета на плоскости и можно передать объём - но о размере предмета в третьем измерении, вообще о форме и перспективе или о действительных цветах плоскость врёт. С картиной проще - мы на самом деле имеем довольно чёткое представление о передаваемом цветом третьем измерении пространства, поскольку сталкиваемся с ним без картин, напрямую. А со смыслом сложнее. Глядя на буйство и аляповатую мешанину «рисунка» формально-фонетической салфетки (или её участка, например, в словарной статье), сделать выводы о смыслах, сделать осмысленные выводы можно далеко не всегда. Потому что здесь нет узора смыслов, а только его проекция на формы. Разнобой смыслов, зачастую присутствующий в статьях этимологических словарей, должен быть связан в смысловой узор. Или, наоборот, одно единственное значение, особенно важных, ёмких со смысловой, культурной, философской точки зрения слов, должно окружаться таким узором - именно это покажет наш пример с «Христом» и «крестом».
Как мы видели (см. всю статью), на смысловом уровне есть не просто устойчивые, одинаковые во всех языках переходы смыслов, но и целые устойчивые каскады, или узоры значений. А вообще смыслы тоже представляют собой какое-то многомерное Древо. Смысловое древо живёт в своём измерении, и отражает родство смыслов, не обращая внимания на разное звучание одного корня в разных языках и уж тем более на прочие приставки-окончания с порядками построения предложений. Можно пытаться проникнуть в глубины человеческого мышления и изучать смысловой уровень отдельно - и он не менее достоин быть представленным в виде узора, более сложного и тонкого, конечно. Но самое главное - соотнести форму и смысл. Только тогда можно говорить о «языковых картинах мира», только тогда можно привлекать язык к изучению истории культуры, только тогда можно задействовать смысловые инструменты для доказательства родства слов. Вот Лукашевич создавал «Распределительный чертёж всесветной Славянской речи». Это и были целые деревья смыслов, не привязанные жёстко ни к одному языку (но написанные на русском), передающие характерные, устойчивые смысловые связи. Это нужно было Лукашевичу для того, чтобы проверять формальное сходство, отвергать его или принимать, вынося окончательный вердикт о родстве слов. И если слово одного языка 'смерть' было похоже (с учётом устойчивых соответствий согласных и т.н. «музыкальной грамматике», которые Лукашевич выводил сам) на слово другого языка 'люди', Лукашевич ставил между ними знак равенства, потому как есть такой устойчивый смысловой переход. И заметьте, это позволяло поправлять узор форм, заполнить многие дыры и разобрать завалы, уверенно говорить, есть ли в данном случае связь между формами или нет.
Но у него был и какой-то свой формально-фонетический метод, причём довольно отчётливый, определённый. Метод (Лукашевич пишет: «мет-ход», то есть «метод» это 'наметка хода' или 'целевой ход' - и попадает в точку!), который позволял ему, например, зная о тройном русско-монголо-латинском родстве, указывать, в каком случае латинское слово наследует именно монгольскую форму, а в каком славянскую. Разумеется, всё это было не так стройно и строго, сегодняшнему лингвисту такой уровень формально-фонетической образованности показался бы смешным, а вторичная важность самого формально-фонетического метода сразу выдала бы лингвисту: он - любитель.
Но, во-первых, формально-фонетический метод Лукашевича был для того времени, на заре сравнительного языкознания, весьма разработанным, быть может, даже лучше общепринятого среди тех профессионалов. Возможно, и нынешним профессионалам есть что извлечь из его таблиц переходов гласных и согласных, причём в связи со славянскими диалектами, с указанием, какой язык какому диалекту соответствует - хотя бы одну свежую мысль.
И, во-вторых, Лукашевич сознательно ставил на первое место смыслы, это было его методологией - а разве сегодня лингвистика может утверждать, что её сегодняшняя методология идеальна? Да нет, есть серьёзные проблемы, т.е. где-то методология неэффективна. И есть голоса о необходимости уделять больше внимания семантике, т.е. смыслам. То есть методология у Лукашевича была, и, видимо, не такая уж плохая, раз позволила ему верно определить столько соответствий, причём между дальнеродственными языками тоже.
Так что вряд ли Лукашевича можно назвать любителем, по крайней мере, не очистив понятие 'любитель' от подразумеваемого созначения 'дилетант'. К тому же занятию языками он посвятил всю жизнь - не просто часы досуга, а всё своё время. Не мелок он ни для профессионалов своего времени, ни для сегодняшнего. И всё же его можно назвать любителем по трём причинам: во-первых, он во многом ошибался, и методически, и, возможно, методологически - потому что не следовал готовым методам и методологиям; во-вторых, он самобытен; в-третьих, он при всей своей огромной любви к языку занимался им, чтобы понять мир, а не ради языка. Нужно ли говорить, что это черты не только любителей, но и больших учёных - они тоже как дети. И в особенности это касается прикладного применения своих теоретических и практических наработок, а также умения выразить сложное простыми словами, обращённости возникающего знания к человеку, а не к знанию ради знания. Лукашевича интересовала история - он прикладывал язык к истории, изучал летописи, общепринятые и альтернативные взгляды. Интересовала география, этнография - выявлял доказательства того, что славяне жили по всему материку, вообще исследовал перемещения народов, изучая названия рек, местностей, названий животных и растений, предметов культуры, персонажей мифов. Заинтересовали пропорции пространства и времени, и особенно Солнечной системы - и он изучает астрономию, а потом прикладывает «числовиды» к языку, находя те же пропорции в распределении и изменении в своих ветвях коренного для единого человечества Всеславянского языка. Читает имена числительные первого десятка наподобие «Аз буки веди» 'Я буквы знаю', пользуясь устойчивыми смысловыми переходами: «человек (один) диво (два) тверди (три, т.е. земли), коей твердью (че-тыре) владеть (пять-рука-власть)...». Его интересует народное творчество - он собирает малороссийские песни, а позже выводит свою «музыкальную грамматику», ищет и находит её в древних диалектах. Эта грамматика включает пресловутый «аблаут», чередование гласных, которое лингвисты называют характерным для индоевропейских языков. А Лукашевич отталкивается от того, что изменение гласной характерно для малороссийского (сегодня - украинского) певучего языка с его чередованием гласной при склонении слова. И потому малороссийский был для него наиболее близок к праязыку, по-крайней мере древнюю музыкальную грамматику, в разной степени утерянную в других диалектах русского (каким был до объявления «украинским национальным языком» малороссийский диалект) и в прочих языках, Лукашевич восстанавливал именно с его помощью. Свой взгляд на мир, самобытность методов и результатов, широта кругозора, применение своей теории на практике и применение практических результатов для понимания мира, наконец, выражение в своих работах не «сугубо научных данных», а смысла своих исследований и открытий, своей развившейся в этих же исследованиях самобытной философии, причём на простом человеческом языке - вот что любительского в Лукашевиче.
В статье, а именно в главе «Смысловой подход Шишкова и Лукашевича», приводилась цитата великого лингвиста, О.Н.Трубачёва, о нераскрытых возможностях смыслового подхода. И сегодня создают каталоги «семантических переходов». То есть смыслы всё-таки возвращаются на видное место в лингвистике. И было бы неплохо заново оценить наших языковедов-любителей, А.С.Шишкова и П.А.Лукашевича, для которых смысловой подход был главным. В работе с говорящим названием «Приёмы семантической реконструкции» (о методе, где на первом месте смысл), Трубачёв писал: «Отсутствие полных систематизированных справочников в такой интересной материи, как типология эволюции лексических значений, не может не показаться заметным отставанием в наше время проектирования банков информации. Однако не следует спешить с категорическим осуждением. Кодифицированные инвентари семантической эволюции (если таковые в будущем появятся) едва ли будут предназначены для широкого читателя. Основной фонд семантической типологии, который они, возможно, будут содержать, уже находится в обороте, правда у немногочисленных исследователей лексической семантики. ... Кодифицированный инвентарь сократит годы, но только годы способны создать исследователя, его интуицию и память. Ведь и хорошие поэты никогда серьезно не нуждались в словарях рифм». Вот таким «немногочисленным исследователем лексической семантики» был Лукашевич - хотя его Распределительный чертёж включал и формы, по-крайней мере, «первообразных корней», и был чем-то большим, чем словарь рифм.
Итак, для человека, берущего в руки словарь, важна суть. Для языковеда-любителя тоже - он и отталкивается от сути, поверяет сходство слов смысловым соответствием. И даже там, где всё понятно, когда, например, слово имеет единственное значение, непременно нужен его смысловой узор - чтобы докопаться до сути. Связный узор нужен и когда, наоборот, (в словаре) приводится множество разных родственных форм разных языков с разными значениями - ведь дело не в широте охвата, а в глубине погружения в суть, в связанности этого множества значений, в наличии общего и различного. Этимологические же словари делаются лингвистами для лингвистов, и служат в основном не тому, что ждёт от лингвистики общество (суть), а тому, что считает первичным лингвистическая методология (отслеживание связи форм). Прослеживая строгим формально-фонетическим методом родство форм, лингвисты почти не прослеживают соответствие форм - не по широте Древа языка, в разных языках, не по высоте его исторической, а по глубине коренной, смысловой. Это другое измерение, и в образе Дерева для простоты его можно уподобить сокам, которые дают Дереву жизнь и проникают от корней до самой последней веточки и листа - а иначе они бы засохли и отмерли. В этом измерении важно родство того же "красного" и "чёрного", или "крови" и "сокровенного" - и всех этих слов меж собой. Все они от "края" - но какие мысли соткали вокруг этого ядра узор из таких разных слов?
Но посмотрим всё же сначала на более простое, как кажется, слово - именно любительским глазом, не претендуя на серьёзное исследование, но желая вскрыть суть.
Христос и крест
Представим себе возможное умственное приключение некоего любителя, решившего понять, что значит «крест». В слова [Фасмера] он увидит:
«Первонач. *krьstъ означало "Христос" и произошло из д.-в.-н. krist, christ. Вероятно, затем появилось знач. "распятие" (лат. crucifiхus), откуда и возникло знач. "крест" (...). Более далекое в фонетическом отношении лат. Christus, греч. Khristos».
Кое-что это проясняет. Во-первых, форма "крест" однозначно связана с "Христос", это однокоренные слова, а сама форма к нам пришла то ли из древне-верхненемецкого, то ли из греческого, то ли из латыни. Во-вторых, собственно «фигура из пересекающихся под прямым углом отрезков» и «распятие» лингвистически связаны с этим словом.
Кое-что это искажает. Во-первых, незнакомый с лингвистической методологией скорее всего автоматически подумает, что слово «крест» заимствованное - и с точки зрения терминологии это именно так. Но ведь каждый наш любитель пытается «рассматривать вещи изнутри; идти, где могу, от мысли, а не от термина» (Г.К.Честертон). И здесь, как с "историей", нужно помнить, что это лишь форма заимствована, а насчёт слова ещё вопрос. Ведь если мы хотим посмотреть на «крест» изнутри, понять его суть, нам нужно идти от мысли, а не от её оболочки. А где ж суть? В словарной статье не говорится о том, имелись ли у нас однокоренные слова, что они означали - а может, и своя форма для этого слова имелась? И, может, эти формы появились задолго даже до греческих слов, не говоря уже о «древневерхненемецком»? Во-вторых, нам предлагается на основе того, что заимствованная форма в языке, откуда она пришла, означала 'Христос', принять следующий путь смыслового развития слова: 'Христос' > 'распятие' > 'фигура из пересекающихся под прямым углом отрезков'. Эти автоматические выводы неправомерны. Если наш любитель их не примет, или решит проверить, то пойдёт дальше.
Пока не прибегая к другим словарям, он может заинтересоваться схожей (с виду, что, конечно, ещё не означает подлинного родства) формой "крес". Он увидит такие смыслы этого и ближайших однокоренных слов в славянских языках: 'оживлять, освежать, ободрять' (ср. воскреснуть), 'огонь', 'искриться', 'солнцеворот'. Ерунда, к «кресту» это не имеет отношения - подумает он, - а то, что сюда относится 'воскрешение' лишь совпадение, случайная связь, аллюзия, не говорящая о родстве слов как таковых. Но если он больше знаком с символикой, с Традицией, то обязательно заинтересуется многочисленностью и точностью этих «случайных» связей: связью символа креста и огня, солнцеворота, воскрешения, цикличности смерти и жизни, вечного вращения. Впрочем, и в этом случае словарь добавит сомнений: в разделе «дальнее родство» мы увидим такие значения "креса": 'обращать, искажать, искривлять', 'клониться, коситься, меняться', 'кривой, косой'. Предположим, нашего любителя это пока не очень смутило. Возможно, он рассудил, что раз лингвисты сочили родственными эти слова, то между ними есть смысловая связь. И связав 'огонь', 'оживление', 'солнцеворот' с 'искривлением', он снова увидит в последнем вторичный и узкий смысл, для которого исходным являются как раз 'вращение' или 'постоянные изменения, цикличность'.
Далее он посмотрит слово «кресить». Понятны значения 'высекать огонь; огниво', менее понятны значения во многих славянских языках 'обрубать, тесать', хотя напрашивается связь с 'высекать'. В разделе «дальнее родство» с приставками «сомнительно» он увидит сопоставления со словами "краса", кросно 'ткацкий станок', лит. krosnis 'печь' и kresti 'запекаться, свёртываться'. Почему «сомнительно», уже было сказано - лингвистическая методология не может уточнить то, что не доказано формально-фонетически. А почему эти смыслы ('рубить', 'ткать', 'краса') родственны и имеют к ' огню' и 'жизни' прямое отношение в устойчивом смысловом узоре, и, значит, почему сомнения в родстве соответствующих слов рассеиваются, читатель сам сможет понять из других заметок и статей.
Далее "воскресенье". «Из 'день воскресения (из мертвых)' получилось знач. 'воскресный, нерабочий день'» - это из словаря. Опять "крес". Именно крес, а не заимствованная форма крест.
Итак, лингвисты указывают, что форма "крест" пришла из греческого языка, через христианство. Но очевидно, что христианство заимствовало крест как символ. Также очень вероятно (лингвисты не могут это опровергнуть, как не могут и не признать такой вероятности) что эти славянские слова, как и многие другие, древнее христианской эпохи - как древнее её выраженные в «кресте» смыслы огня, воскрешения, солнцеворота, цикличности. Заметим, что само совмещение этих смыслов, 'огонь', 'жизнь' и 'солнцеворот', прямо говорит об огромной смысловой и культурной глубине слова, о том, что оно исконное, и развивалось очень долго в недрах одной культуры.
Далее нашему любителю придётся взять другие словари. Можно узнать, что греческое "Христос" означает 'помазанник', но исходные для этого слова греч. khrio, khrisai означают не только 'мазать, умащать', но и 'красить' (этот смысловой переход понятен). Здесь связь двойная: помазание означает, во-первых, отметку, выделение избранного из прочих (буквальное значение), а во-вторых, посвящение, придание неких возможностей и в то же время постановка некоторой задачи.
Более отвлечённое значение слова "красный" - 'выделяющийся из прочих, отличный'. В русском языке "красный" и "краса", "прекрасный" и "красивый" - слова одного корня. Но, например, нем. krass означает 'резкий, бросающийся в глаза, грубый, вопиющий' - здесь мысль придала иной окрас выдающемуся отличию. Здесь мы намекнули на исходное для краски, красного и красоты "кр(ай), кр(омка)". Слова со значениями 'огонь', 'жизнь' традиционно берут начало в колющих, режущих и рубящих смыслах, неразрывно сопряжённых с идеей края-предела-границы. Да что далеко ходить, возьмите кремень и кресало от того же пракорня. Появление огня, появление жизни из небытия - самым естественным образом мысль древних людей сочла их переходом границы, рождением. Возможно, теперь, уважаемый читатель, ты иначе взглянешь на предполагаемое (и сомнительное для лингвистов) родство слов краса и кросно 'ткацкий станок', лит. krosnis 'печь', возможно, теперь объяснение Лукашевичем слова "краса" как "крозь (чрез, через", то есть 'всепроникновение', покажется столь же диким (=чудесным), сколь и правильным. Но не будем убегать к самому краю-началу и вернёмся к непосредственно окружающему "краску" смысловому узору.
Итак, связь слов «краска», «красить», «краса», «(пре)красный», «красивый» несомненна. И в то же время однокоренным к «красе» является англ. сreate 'создавать' от лат. сreare, и другие слова со значениями, например, 'расти'. Краса связывается с рождением, с созиданием, с наполнением жизнью - и можно очень много места уделить, чтобы показать, что и в русском смысловом поле, и во многих (если не во всех) языках именно наполненность жизнью, бодрость, внутренний огонь является первичным смыслом «красного» и «красы». Огненный, но не только и не столько в примитивном смысле, а солнечный, дающий жизнь и воскрешение "крес", связь которого (по форме!) с "красой" для лингвистов сомнительна (заметим: но допустима), имеет к красоте и красному самое прямое отношение. Дальнейшие многочисленные и точнейшие подробности, вроде связи 'красного', 'солнца' и 'огня' между собой, или с именем славянского божества "Хорс" (в других языках 'сияющее солнце'), читатель пусть вспомнит сам. Удивительно вот ещё что. Корень самого слова "мазать" дал в производных значения 'делать, создавать' (и потому, возможно, родственник корню "мог" - ср. мощь, мочь)! Таким образом, и "краска" и "мазь" оказываются параллельно и 'отмечающим', и 'создающим' или 'помогающим, дающим возможности' (крес, красу и мощь соответственно) - а "помазанник" буквально читается как «помощник»! И снова любитель обращает внимание - греческий язык кроме 'мази' или 'краски' ничего не даёт, а родственные слова в русском образуют большой, красивый и очень ёмкий смысловой узор!
Итак, у нас есть подозреваемые лингвистами в близости формы "крес" 'жизнь; огонь; солнцеворот' и "краса" (и, соответственно, "красный"), а также греческое "христос", которое по форме однозначно связано с "крест", а означает 'красить'. Связи по форме или однозначно есть, или допускаются лингвистами, а по смыслу все эти слова и ближайшие однокоренные связаны многочисленными, прочнейшими и точнейшими нитями в единый, стройный узор. Более того, и сам этот смысловой узор вполне «объективен» - есть подобные с другими формами.
Вот другой ряд: род, рожать, руда 'кровь; мазать, марать', рудый 'красный', рдеть 'гореть', рыжий, роза, розовый, русый (заприметим, кстати, однозначно однокоренную пару род и русый). Приметим значение 'кровь' - подойдёт ли к первому узору? Красная, дающая жизнь, да ещё по форме "кр" - чем не родня "кресту", "кресу", "красе" румяной? Точность, с которой «сомнительно родственные» (по форме!) слова встают на свои места в смысловом узоре, просто поражает. Другие сопоставления смысловых связей (семантические параллели) 'красного', 'жизни' и 'земли' ("руда" также и 'земля') см. в заметке История Адама и Евы. Здесь обратим внимание, что слова "Христос" (Иисус - «второй Адам») и "Адам" оба 'красные'. Кроме того, первый и второй Адам оба оказываются в одном смысловом узоре 'красный', 'земля', 'жизнь'!
С точки зрения нашего любителя вообще странно отделять "крест" от "воскреснуть", "крес", "красный", "краска" или "create" 'создавать' - это однокоренные слова. Их связь по форме подтверждается точнейшей связью по смыслу.
Что же всё это значит по отношению к "Христу" и "кресту", к какому выводу может придти наш любитель, не удовлетворившийся «готовым продуктом» словаря? Греческое слово "христос" 'помазанник' мало что говорит о сути. Как и "крест", если его считать заимствованным словом (а не формой). Русский же язык показывает, что 'рождение', 'жизнь', 'солнце', 'огонь', «красота», «кровь», «крест», «воскресение» по отношению к кресту и Христу не простые метафоры, не отвлечённые образы, а сама суть, выраженная прямо в ткани всякого знания - в языке. И, конечно, это не 'крест' произошёл от 'распятия', а 'распятие' от «креста». Это не древнейший символ, выражающий все вышеперечисленные смыслы, произошёл от убогого греческого слова с узким и вторичным значением, а наоборот.
Снова и снова мы убеждаемся, что, привлекая русский язык, обоснованно, на базе лингвистического же материала и установленных соответствий слов разных языков, можно узнать гораздо больше о предмете, чем нам расскажет слово другого языка (см. пример со словом Стикс). С общепринятой точки зрения, которую обусловила лингвистическая методология, совершенно правильно написать в словаре: «"Христос" - 'помазанник'». А вот с нашей стороны было бы неправильно заменить это слово на (или добавить к нему) «красный», или, хуже, «крашеный». Всё гораздо серьёзнее. Именно в русском языке и русской культуре сохранился и буквализм значения (крашеный, помазанный, отмеченный), и значительно большая полнота, глубина смыслов. Напишите там крещённый, крестный, кресный, воскресший, огненный, солнечный, живой, кровный, красный, красивый - ведь это не просто оторванный от слов поток ассоциаций, это смысловой узор ряда однокоренных слов! А ему в точности соответствуют мифологические и религиозные образы. Жаль, что в этимологических словарях «сути слов» самой сути маловато.
Думаем, каждый, кто хотел бы услышать от лингвистов, какова суть Христа, значительно больше бы почерпнул из русского узора однокоренных слов, чем из скупого «"крест" от греческого "христос"» или «"христос" означает 'помазанник'». Много наших слов полузабыты (тот же крес, который кроме как в "воскресеньи" или "воскрешении" не услышишь) или вовсе погибли, полузабыты или утеряны многие значения сохранившихся слов. Но жив пока ещё великий и могучий русский язык, и вряд ли какой другой язык может больше. И речь идёт не о том, что единственно русский язык в сохранившемся или восстановленном (праславянский, праиндоевропейский) виде может сам по себе объяснить всё. Речь идёт о том, что он играет стволовую роль. Он многое отдал ветвям, другим языкам, но сохранил глубину смыслов, взаимосвязь смыслов (ряды, узоры). Он сохранил прозрачность рядов и узоров форм (один корень в "красках" и "чернилах" можно заподозрить и без учебников и словарей - он виден с учётом ясного и в современной речи перехода к-ч), соответствие рядов форм рядам смыслов. И слова разных языков можно связать через русские формы, родство слов разных языков можно обосновать через русские смыслы. Пусть "креатив" заимствованная форма - но 'творчество' и связанные с ним смыслы вы найдёте в "кресе" и "красе", в "воскрешении". Это метод, и он имеет полное право на жизнь. Пусть лингвисты не считают, что «праиндоевропейский=русский», но они не считают «праиндоевропейским» и любой другой реальный язык. Что же запрещает постулировать, предположить (и посмотреть, что из этого выйдет), что «праиндоевропейский более русский»? Так считали и Шишков с Лукашевичем, правда, они не опирались на огромный лингвистический материал и доказанные соответствия, а сами создавали такой материал и сами выводили законы соответствий (особенно Лукашевич). Пусть кто-либо предположит, что достохвальные греческий или латынь играют стволовую роль - и покажет нам греческие или латинские смыслы мировой культуры. Вопрос будет заключаться в том, что даст такая концепция, насколько связной, целостной и точной окажется соответствующая картина, обоснует ли она саму концепцию или уничтожит её.
Конечно, очень любительски рассуждать о связанных с простым 'умащением' смыслах, когда и так «всё ясно». Ясно, что и слово "крест" как будто ничего не значащая пустышка, взятая от греческого 'помазанник' и латинского 'распятие'. Точно так же совершенно ясно, что ничегошеньки не означает слово "крестьянин" - это тоже просто "христианин". Кажется, можно бесконечно попадать в ловушку этой «ясности», когда всё начинается с греков. Но если мы помним о разнице между заимствованным словом и заимствованной формой, если мы не забываем, что греки не породили цивилизацию, а переняли её, если просто здраво рассуждаем, что все эти греческие слов переводные, подобранные для отражения негреческих или универсальных понятий - то не можем останавливаться на их узком значении. Безусловно, ответственный переводчик всегда старается подобрать как можно более точно подходящее слово, и в этом смысле "Христос", "Адам" или "Стикс" могут рассматриваться сами по себе, если неизвестен первоисточник понятия, его первая форма и её значения в породившем языке. Но искать в переводном слове полноту смыслов - неразумно, сколько ни восхищайся Древней Грецией. А потому нам не остаётся ничего другого, как искать всю полноту сути этих непервичных форм всеми возможными способами.
Возможно, "крещение" действительно от "крест", а "крест" от "христос" - если иметь в виду происхождение форм. Но, как ни крути, а в корне "крес" - точно отвечая смыслу. Снова вспомните основные смыслы "креса" - 'огонь; жизнь'. Вспомните "вокресить" или даже без приставки: «Игорева храброго полку не кресити» (Слово о полку Игореве). Также без приставки говорили "кресенье". Подумайте над выражением разговорной речи: «не бывать на кресу» 'не ожить, не набраться сил'. «Кресу нет» - 'нет житья'. Представьте такую же форму от "крес", как "крещение" от "крест" - она бы значила 'оживление, возрождение, возжжение, возсияние'. А каково значение "крещения" в христианстве? Так при чём тут формы?
Итак, что такое любительская этимология? Невежество в формально-фонетических вопросах? В какой-то степени да - любителю трудно угнаться за профессионалом, ему недоступна полнота материалов, наконец, его профессия не оставляет столько времени на любимое занятие. Но, во-первых, есть словари, а во-вторых, формально-фонетический метод даёт (и будет давать) сбои столько, сколько существует - к сожалению или счастью, но это далеко не абсолют. Как были этимологические словари полны тёмных, неясных слов - так и остаются. Но дело не в том, что у любителя есть законный простор для своих сопоставлений и версий, не в том, что он в той или иной мере, правильно или не очень, использует достижения лингвистов. Главное в том, что для любителя важна суть, а язык для него лишь инструмент. Немного, к сожалению, профессионалов является одновременно любителями в этом смысле. Зато каждый любитель - любитель языка, а не просто препарирующий его исключительно профессиональными инструментами хирург, зачастую смотрящий в мощнейший микроскоп (или телескоп) замыленным взглядом. Любителю важен животворный крес в кресте, запредельная огненная красота, а профессионалу - то, что буквочка "т" появилась из греческого. Что ж, каждый имеет право на свой способ видеть и говорить.
Спасибо лингвистам - у нас есть материал, словари и связи форм. А точно подходящим смысловым ключом к нему оказывается русский язык, что и даёт право говорить о его «стволовой роли» или о «русских корнях и смыслах культуры».