Н. Морозов Слово Христос Апокалипсис

Ответить
Bindu
Администратор
Сообщения: 3756
Зарегистрирован: 03 янв 2008, 03:59
Благодарил (а): 6 раз
Контактная информация:

Н. Морозов Слово Христос Апокалипсис

Сообщение Bindu » 31 янв 2020, 19:32

http://vvu-library.ru/morozov/3-0-1.htm
Апокалипсис/Пояснения Н.А. Морозова
Изображение
Пояснение смысла Апокалипсиса А. Дюрер «Снятие печатей», 1498 г.

Первое естественно—научное исследование «Апокалипсиса» предпринял Н.А. Морозов в начале 80—х годов XIX в., когда он находился в одиночном заключении Шлиссельбургской крепости. Результаты своих исследований гороздо позднее, после освобождения в 1905 г., он изложил в книгах «Откровение в грозе и буре. История возникновения Апокалипсиса» ([1]), «Христос. Том 1. Небесные вехи земной истории человечества» ([2]), «Христос. Том IV. Во мгле минувшего при свете звёзд» ([3]), «Повести моей жизни» ([4]). Н.А. Морозов пришёл к выводу, что «Апокалипсис», помимо пророчеств содержит климатические и астрономические наблюдения автора, высказанные на языке средневековой науки и поэтому непонятные современному читателю, ищущему в этом сочинении тёмные аллегорические смыслы. Аргументы Н.А. Морозова вкратце были таковыми (а подробности можно почерпнуть в указанных книгах):

Гадали тогда по всему. Древние авгуры гадали по внутренностям животных, по полёту птиц, по колебаниям травы, по теням, появляющимся на стене, как это нередко делали и потом в средние века (рис. 14), а вот в Апокалипсисе мы видим кроме четырёх последних родов гадания, ещё и пятый способ — гадание по полёту облаков. И нет сомнения, что этот род гадания был самым поэтическим из всех.Кому из вас в тёплый летний день не приходилось наблюдать, как над вашей головой пролетают вереницы облаков, принимая на своём пути фигуры всевозможных предметов, замков, башен, животных и их отдельных членов? Куда они несутся, зачем? Вот вопросы, которые невольно должны были возникать у древних наблюдателей, а так как вся природа была для них полна таинственных влияний, то они невольно были склонны видеть такие же влияния и в облаках. ...

Аналогичные ощущения перед грозой, но ещё в несравненно более сильной степени, должны были, конечно, существовать и у наших предков.

А. Дюрер «Снятие печатей», 1498 г.

Припомним, что гроза была для них символом божьего гнева. На каждой грозовой туче древние евреи видели самого Иегову, летящего среди громов и молний, для того, чтобы поразить своим неотразимым ударом какого-либо страшного грешника, совершившего своё преступление так, что земное правосудие было бессильно покарать его. Вот почему в древности и в средние века никто не решался даже похоронить человека, убитого молнией. Если в наши времена, когда мы хорошо знаем, что в грозовых явлениях действуют простые проявления земного электричества, многие из нас чувствуют во время грозы какой-то инстинктивный страх, то что же было в древности, при полном непонимании причин этого явления?

Наше тревожное настроение во время грозы, вероятно, осталось в нас лишь как незначительный пережиток того ужаса, который чувствовали перед ней целые поколения наших предков. Только благодаря этому пережитку нам легко понимать и настроение древних, и то, почему через весь Апокалипсис, как типический образчик старинных гаданий, проходит от главы к главе одна сплошная канва из картин последовательного развития грозыпронёсшейся, в момент наблюдения автора Апокалипсиса, над островом Патмосом. Но эта канва изящно переплетена там с другой канвой из чисто астрологических картин, и чтобы ясно разделить обе эти канвы, я вам покажу сначала первую из них - грозовую, перелистав перед вами весь Апокалипсис от главы к главе, а затем мы пересмотрим и его астрологическую канву. ...

Теперь вы видите сами, как через весь Апокалипсис одной сплошной канвой проходит чудно—художественное описание грозы, пронёсшейся над Патмосом во время наблюдения автора. В этой канве не забыта ни одна типическая картина развития грозы, начиная от тяжело свернувшейся, как свиток папируса, первой тучи и характерного затишья перед грозой. Вы видите здесь и каждый удар грома с кровавыми молниями, и радугу посредине грозы, и, наконец, окончание самой грозы с новой радугой и раскрывшимся окончательно шатром голубого неба. Напрасно говорят мне мои критики, будто я «толкую» образы Апокалипсиса «в смысле грозовых и астрологических картин». Я здесь не толкую ровно ничего, а только буквально понимаю то, что читаю, да и их именно прошу читать Апокалипсис так, как они читают всякую другую книгу, а не толкуют иносказательно того, что совершенно ясно лишь при буквальном понимании и становится похожим на бред помешанного при всяких иносказательных толкованиях. А что касается того, что гадания по облакам процветали в древности и даже в средние века, на это имеется много ясных указаний. Есть даже древне—еврейская «Книга громов» Моисея Ха-Дарсана (Moses ha Darsan «Sepher Reamim» (Книга громов). Первое издание в 1560 году.), где объясняется, что значит, если гром грянет из того или другого созвездия. А в славянских «Громовниках» XV века, носящих явные следы переводов с греческого, это приспособлено даже к земледелию. Так, например, говорится: «Овен зегремит (т.е. молния блеснёт из тучи в Овне) — погибель плодам». «Скорпион загремит — голод будет», и так далее (См. подробнее в моей книге «Пророки», изд. 1914 г.). ([2, стр. 25—31])

Следующие фрагменты бесед Н.А. Морозова с молодым математиком С.А. Стебаковым в 30–х годах ХХ века опубликованы в биографической книге С.И. Валянского и И.С. Недосекиной «Отгадчик тайн, поэт и звездочёт» ([5]):

Мне не давали два года ничего читать, а затем, вообразив меня, вероятно, уже достаточно приспособленным к восприятию православной веры, дали изучать Библию по французской книге, оставшуюся ещё от декабристов.
Изображение
Колесница Солнца, 1515 г.

И вот, когда я прочёл в Апокалипсисе слова автора: «Я увидел на небе Деву, одетую Солнцем, под ногами её была Луна, а над головою её вено из двенадцати звёзд», мне представилась не какая–нибудь прекрасная мистическая девушка с солнцем на груди вроде медальона, а созвездие Девы, в которое, как я и сам не раз наблюдал в сентябре, входило солнце, одевая её своими лучами, а под ногами её мне ясно представилась Луна, как это бывает каждый год после сентябрьского новолуния, и над головою её, как венок, мне представилась кучка тесных звёздочек, называемых теперь Волосами Вероники.

А когда я прочёл слова: «Вот вышел не небе Конь Красный и сидящему над ним дан в руки меч», то мне, уже знавшему, что Красным Конём (по–египетски Гор Тезер) называлась планета Марс, ярко представился не какой–то рыцарь на сказочном Красном Коне, а Красный Марс, над которым находилось созвездие Персея, держащего в руке полоску звёзд, называемую его мечом, как это происходит и теперь через каждые два года.

Со всё возрастающим интересом начал я пересматривать в Апокалипсисе и другие места и вновь и вновь узнавал в них давно знакомые мне картины неба.

«Вот вышел на небо Конь Бледный, и сидящему на нём имя Смерть»,— читал я,— а моему воображению представлялся совсем не скелет, на каком–то невиданном бледном коне, а бледноватая планета Сатурн, в сидящем на ней всаднике я узнавал созвездие Скорпиона, астрономический символ смерти, в которое Сатурн входит через каждые двадцать девять с половиной лет.

Я читал далее.

«Вот вышел на небо Конь Тёмный, и сидящему на нём были даны Весы»,— и мне ясно представлялась большею частью невидимая планета Меркурий под созвездием, до сих пор называемым Весами.

Я читал ещё: «Вот вышел Конь Ярко–Белый, и сидящему на нём даны в руки Лук и Венец». А я снова видел яркую белую планету Юпитера в созвездии Стрельца, в руке которого одна полоска звёзд и до сих пор называется луком, а под ним группа звёзд и до сих пор называется Южным Венцом.

С нетерпением я читал далее и во всех без исключения псевдо–мистических образах Апокалипсиса узнавал созвездия неба. Ничего мистического в нём не оставалось, а только самая обычная астрономия.

Но почему же никто из учёных не указал этого до меня? — думал я и находил только один ответ: теологи никогда не наблюдали звёздного неба и не читали астрономий, а если и читали и видели, что тут описаны планеты и созвездия, то скрывали, чтоб не соблазнять верующих. А астрономы, очевидно, не читают Библии, как не читал бы её и я сам, еслиб мне не дали её насильно.

Я стал с интересом читать и другие библейские книги и увидел в них много таких же ярких астрономических картин, выдаваемых за мистические.

И тут же мне, как уже знакомому с небесной механикой, пришла в голову мысль, что такие сложные сочетания планет, какие тут описаны, не могут повторяться чаще, чем через тысячу лет, если не более. Это ведь верный способ установить точную хронологию библейских книг.

Мне с нетерпением хотелось за это приняться, но для этого у меня не было опоры, т.е. точного описания положения всех планет в каком–нибудь уже известном году, да и бумаги с карандашом для вычислений мне не давали.

Так, в ожидании улучшений, я прошёл весь богословский факультет, так как кроме Библии мне дали читать ещё «Жития святых», «Творения святых отцов», «Историю православной церкви», «Богословие догматическое» и т.д.

Наконец, мне разрешили иметь тетрадки и карандаш, и я получил курс астрономии Хандрикова, где были приведены положения планет, кажется на 1875 год, и даны точные времена их гелиоцентрических обращений. ... ([5, стр. 681—682])

Свои соображения о принципе отбора дат из всего множества решений «гороскопа Апокалипсиса» Н.А. Морозов изложил в начале первого тома «Христа»:

И что же оказалось? Читатель видит сам из приложенной выше таблицы I, что Марс только для 395 года дал удивительно точное совпадение. Дробный остаток от 1452 звёздных лет, протекших между 395 и 1847 годами, оказался для 395 года только в 0,0001 долю звёздного оборота Марса, т.-е. Марс был почти математически тут же и описывал псевдо-эпициклическую петлю S-образного вида от начала сентября 395 до февраля 396 года. Аналогичные случаи были только в 632 году, да ещё уже в эпоху Возрождения в 1249 и 1486 годах.

Но в 632 году указанное в Апокалипсисе сентябрьское новолуние приходилось под 20 сентября, накануне воскресенья, и, кроме того, Венера была не в ногах Змиедержца, а в самой Деве, в нижнем соединении с Солнцем, и только один Меркурий был в созвездии Весов. А из случаев прохождения Сатурна, Юпитера и Марса через указанные в Апокалипсисе созвездия в 1249 и в 1486 годах вычисление дало:

на 1249 год новолуние приходилось накануне воскресенья 14 сентября, когда Венера была действительно под Змиедержцем, но меркурий был правее Солнца, в Деве, ближе к созвездию Льва. Конечно, он был тогда невидим в лучах утренней зари, и автор Апокалипсиса мог ошибиться в расчёте его положения, но едва ли кто-нибудь решится сказать по этому поводу, что Апокалипсис написан 14 сентября 1249 года, тем более, что в это время были уже лучшие, чем в древности, способы вычисления планетных движений.
На 1486 год новолуние приходилось во вторник 26 сентября, а ближайшее воскресенье было 1 октября, когда Луна уже значительно ушла из-под ног Девы. И в этот раз Венера была под Змиедержцем, как показано в Апокалипсисе, но Меркурий был в Деве невидим, а в верхнем соединении с Солнцем. С натяжками можно бы сказать и здесь, что автор мог ошибиться в определении места невидимого им Меркурия, но раз вычисление дало без всяких натяжек 30 сентября 395 года, то зачем предполагать подлог? ... ([2, стр. 53})

На страницах нашей энциклопедии 8 сентября 1249 года и 26 сентября 1486 года показано, что Николай Александрович ошибся в этих датах с положением Луны — его алгоритмы, изложеннные в IV томе «Христа» на стр. 59—60 и 63—64 (таблицы новолуний и дней Луны XIII и XIV), а также современная компьютерная программа Анатолия Зайцева ZET5.10 дают для сентябрьских новолуний 1249 и 1486 гг. 8 сентября и 28 сентября, соответственно. По всей видимости, он считал столь поздние решения невозможными по историческим соображениям, и проверял их невнимательно. В том же томе он так аргументирует свою небрежность расчёта этих дат:

Я думаю, читатель не упрекнёт меня в том, что я не разбираю здесь так же подробно и вторую серию апокалиптических соединений Сатурна и Юпитера между 1249 и 1486 годами нашей эры. Допустить, что Апокалипсис написан после XII века нашей эры, мне кажется невозможно. Желающий пусть вычислит сам: это дело одного вечера по моим таблицам. (Н.А. Морозов Христос, т. IV, стр. 62)

Но есть тут и очевидная психологическая причина, о которой Н.А. Морозов сообщает в письме родным из заключения в Шлиссельбуржской крепости от 13 февраля 1904 года,— решение 395 года было получено им в результате многотрудных вычислений на недостаточно широком временном интервале в условиях недостатка специальной литературы, могущей облегчить его расчёты, и в итоге вся теория Н.А. Морозова была настроена на полученное первым решение датировки Апокалипсиса, а пересматривать всю свою реконструкцию он не решился:

«Ещё при первом чтении Апокалипсиса я заметил, что описанные там виды звёздного неба и положения планет сведи созвездий дают полную возможность вычислить астрономическими способами, когда небо имело такой вид, и, следовательно, определить и год, и месяц, и день, когда была написана эта книга, о времени составления которой не только историки, но даже и теологи не могут прийти к соглашению, считая достоверным лишь то, что она написана очень поздно, не раньше конца первого столетия нашей эры. Вычисление это, относящееся к такому далёкому прошлому, конечно, очень трудно без таблиц Леверрье, т.е., вернее, утомительно и сложно, и распадается на несколько рядов различных вычислений, а каждый ряд распадается, в свою очередь, на несколько других, подчинённых. Но я был так заинтересован, что всё–таки принялся за это и, исписав цифрами с лишком девяносто страниц бумаги и проследив таким путём движение всех планет по небу за первые восемьсот лет после Рождества Христова, получил наконец двумя различными способами, что в описанном в Апокалипсисе виде звёздное небо представлялось с острова Патмоса только в воскресенье 30 сентября триста девяносто пятого юлианского года, между четырьмя и восемью часами вечера! Я хотел было сделать и ещё проверочное вычисление третьим способом, но это пока не удалось Дело в том, что такого рода вычисления нельзя прерывать — иначе потеряешь связующую нить, а над первыми двумя мне уже пришлось подряд заниматься каждый вечер в продолжение почти целого месяца». (Н.А. Морозов [7, стр. 393])

Указанные недочёты лишь в малой степени снижают ценность его аргументов, поскольку основной своей цели, а именно — доказательства ложности традиционной хронологии Античности, Николай Александрович достиг в полной мере. Свой результат он сформулировал следующими словами:

Резюмирую ещё раз в нескольких строках всё сказанное здесь об Апокалипсисе.

Как я и показал ещё в Шлиссельбургской крепости (Николай Морозов «Откровение в Грозе и Буре», первое издание в 1907 году. Резюмировано в первой книге «Христа»), невозможность появления этой книги ранее IV века нашей эры доказывается простой наличностью междусериального промежутка в указанном там сочетании Сатурна и Юпитера от минус второго до плюс четвёртого века.

Все остальные мои вычисления по этому предмету являются уже не деталями того же доказательства, а лишь его подтверждениями из новых самостоятельных указаний той же самой книги. И следовательно, что ни говорили бы упорные защитники старой исторической хронологии со времени выхода в свет моего «Откровения в Грозе и Буре» и до настоящего времени, но многовековая загадка Апокалипсиса теперь разрешена навсегда, а с нею рухнула и Скалигерова хронология исторических событий до IV века нашей эры. ([3, стр. 66])

См. также

Морозов, Николай Александрович
Апокалипсис
30 сентября 395 года
20 сентября 632 года
8 сентября 1249 года
26 сентября 1486 года
«Христос» Н.А. Морозова

Литература

Морозов Н.А. «Откровение в грозе и буре. История возникновения Апокалипсиса»,— М.: изд–во В.М. Саблина, 1907 (см. текст на сайте К. Люкова)
Морозов Н.А. «Христос. Том 1. Небесные вехи земной истории человечества»,— М.: Крафт+Леан, 1997, 576 с. (см. текст на сайте К. Люкова)
Морозов Н.А. «Христос. Том IV. Во мгле минувшего при свете звёзд»,— М.: Крафт+Леан, 1998, 832 с.
Морозов Н.А. «Повести моей жизни, в 3–х томах»,— М.: издательство АН СССР, 1947, 503+555+415 с.
Валянский С.И., Недосекина И.С. «Отгадчик тайн, поэт и звездочёт. О жизни и творчестве русского учёного-энциклопедиста Николая Александровича Морозова (1854—1946)»,— М.: Крафт+, 2004, 784 с.
Фоменко А.Т «Новая Хронология Греции. Античность в Средневековье, в 2–х томах»,— М.: изд–во УНЦДО МГУ, 1996, 478+476 с.
Валянский С.И., Недосекина И.С. «Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова»,— М.: АСТ, АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006, 639 с.



Bindu
Администратор
Сообщения: 3756
Зарегистрирован: 03 янв 2008, 03:59
Благодарил (а): 6 раз
Контактная информация:

Re: Н. Морозов Слово Христос Апокалипсис

Сообщение Bindu » 31 янв 2020, 19:36

История книги

История книги очень темна. Церковная традиция считает «Апокалипсис» последней среди книг Нового Завета, и такое мнение отражено в её расположении внутри Библии. Некоторые современные исследователи считают книгу первой из них, аргументируя своё мнение филологическим анализом. Судя по тому, что есть мало разночтений в церковно–славянском, синодальном и прочих переводах книги, по сравнению с разночтениями в других книгах Библии, которые порою весьма значительны, следует, видимо, согласиться с весьма поздним её происхождением, что независимо подтверждается и астрономическими датировками гороскопа «Апокалипсиса» исследованного Н.А. Морозовым ([1, 2, 3]) и А.Т. Фоменко ([4]).

Наиболее распространённая богословская версия — книга написана апостолом Иоанном в I в. н.э. Даты устанавливают не столь точно как авторство: кто–то утверждает о 85 г. н.э., привязывая событие ко времени императора Тита Флавия Домициана, поскольку об этом упоминал Отец Церкви, епископ Ириней Лионский, якобы живший во II в. н.э. Кто–то настаивает на кануне 70–х годов н.э., усматривая в начале 11 главы упоминание об Иерусалимском храме, разрушенном Титом Флавием Веспассианом, якобы в 70 г. н.э. Слова, дающие почву такого рода выводам в церковно–славянском варианте выглядят так:

И дана ми бысть трость подобна жезлу, гла:
востани и измери црковь бжiю и олтарь, и кланяющыяся въ ней:

а дворъ сущiй внутрь цркве изнеси внеуду, ниже измери его, зане данъ бысть языкомъ:
и градъ стый поперутъ четыредесять и два мцы.

А. Дюрер «Мучения Иоанна Богослова», 1498 г.

Историки, не принадлежащии к религиозной традиции, дают иные датировки этого памятника мысли:

А. Робертсон — 93–95 г. н.э.
А. Гарнак и Э. Фишер — не ранее 136 г. н.э.
Ванденберг ван Эйсинг — 140 г. н.э.
В.С. Рожицын и М.П. Жаков — IV в. н.э.

Но поскольку работают они в рамках традиционной хронологии, то их аргументы и мнения не имеют научного значения для современности.

Вызывает сомнения и то, что «Апокалипсис» был написан на острове Патмос в традиционном понимании этого места (один из мелких Спорадских островов Греции, носящий ныне название Патмо). Этот же Патмос упоминается Плинием Старшим, как место ссылки у древних римлян, и такое представление несомненно как–то связано с влиянием Иоанна Богослова и его «Апокалипсиса». Но глядя на географическую карту можно усомниться рациональности такого расположения имперского места наказания, если только под Римом Плиния не иметь в виду Константинополь. Само название острова Патмос, возможно, происходит от греческого слова патео — «презирать», то есть, Патмос — это «остров Презренных». И он мог находиться в другом месте Средиземного моря или даже на какой–то реке.

В истории «Апокалипсиса» есть чёткая веха — нюрнбергское издание этой книги Антоном Кобергером с 16 гравированными на дереве иллюстрациями А. Дюрера в 1498 г. Следовательно, сама книга написана ранее этого времени, но, возможно, что незадолго до него.

С точки зрения Новой Хронологии интересно заметить, что римский император Тит Флавий Домициан, в окончание правления которого традиционно относят написание «Апокалипсиса», является фантомным двойником императора Феодосия Великого (якобы 379–395), в окончание времени правления которого относил создание книги Н.А. Морозов. Оригиналы этих исторических событий соответствуют концу XV в. н.э.,— ко времени правления императора Священной Римской Империи Максимилиана I Габсбурга, и именно это время возникает в связи с самым поздним астрономическим решением гороскопа «Апокалипсиса», вычисленным Н.А. Морозовым.
Содержание

«Апокалипсис» состоит из 22 глав, содержащих три темы, как то — пророчества о небесных видениях астрономического и метеорологического характера (см. пояснения Н.А. Морозова), о грядущих воздаяниях и послания единомышленникам. Поглавно:
А. Дюрер «Новый Иерусалим», 1498 г.

1 гл. Автор представляется Иоанном, соучастником скорби Христа, и говорит, что данное откровение Иисуса он получил через ангела на острове Патмос в день воскресный. Тут он называет Христа князем, владыкой земных царей и сообщает, что имеет поручение передать послание Иисуса семи церквам Азии

2—3 гл. Собственно послание церквам

4—12 гл. Астрологическое и метеорологическое повествование об увиденном на небе

13 гл. Про многоголового богохульного зверя и другого, по имени 666

14 гл. Астрологические аллегории про Агнца и избранных

15 гл. Про 7 небесных ангелов

16 гл. О наказаниях от вышеупомянутых ангелов

17 гл. Про блудницу на звере

18 гл. Про падение Вавилона, который традиционно принято отождествлять с императорским Римом

19 гл. Про Слово Божье на небе и казнь зверя

20 гл. Про скование дракона на 1000 лет

21 гл. Про Новую Землю и Святой Иерусалим

22 гл. Про реку жизни, а также — страшное заклятие исказителям данного откровения с заключительным аминем
Смысл «Апокалипсиса» и его датирование

Именно Н.А. Морозов был первым исследователем Нового Времени, заметившим, что «Апокалипсис» содержит исчерпывающие астрономические указания на время написания этой книги. Анализ метеорологических и астрологических данных он опубликовал в книгах «Откровение в грозе и буре» (1907) и в первом томе своей энциклопедии «Христос. Небесные вехи земной истории человечества» (1924). Итогом его работы была расшифровка «гороскопа Апокалипсиса»:
Колесница Луны, 1515 г.

день — воскресенье
Солнце — в Деве
Луна — в ногах Девы
Меркурий — в Весах
Венера — в Скорпионе
Марс — в Овне
Юпитер — в Стрельце
Сатурн — в Скорпионе

Более того — Н.А. Морозов выяснил, что этот гороскоп имеет точное решение, и таким образом, в значительной является результатом наблюдения, а не вычисления, поскольку до середины XVII в. европейские астрологи и астрономы не могли расчитать положение планет на длительном промежутке времени — общепринятая в то время система Птолемея не позволяла им этого делать с достаточной точностью. Наибольшее число ошибок при расчёте астрологи допускали в вычислении положения внутренних планет (Меркурия и Венеры), поскольку теория Птолемея не могла объяснить небольшое отклонение (элонгацию) их от Солнца. Ошибались они и с положением Марса — из—за приближенности орбиты Марса к орбите Земли его траектория в геоцентрической системе была очень далека от круговой, а угловое движение — неравномерным.

Н.А. Морозов понял, что гороскоп «Апокалипсиса» является не знаковым, а звёздным, — то есть указывает положение планет прямо в созвездиях, а не в «знаках Зодиака», как это принято в спекулятивной астрологии Нового Времени. Возможно,— именно поэтому профессиональные астрологи не поняли содержания книги, воспринимая её аллегорически далеко от своей области деятельности. В этом не разобрался и великий астроном И. Ньютон, посвятивший исследованию «Апокалипсиса» немало времени и сил. Н.А. Морозов доказал, что у гороскопа «Апокалипсиса» на промежутке от начала новой эры есть одно точное решение в 395 г. н.э. и три менее удовлетворительных — в 632 г. н.э., 1249 г. н.э. и в 1486 г. н.э. И ни одно из них не совпадало с традиционными мнениями о времени написания книги.

Таким образом, открытие Н.А. Морозова коренным образом меняло понимание смысла «Апокалипсиса» и времени его составления. И одновременно подрывало представления об истории древней христианской церкви. Что очень не понравилось богословам и традиционным историкам Античности и Средневековья. Для профессиональных религиозников «Апокалипсис» давно уже стал аллегорией булки с маслом, а традиционные историки со времён Средневековья привыкли игнорировать данные естественных наук, в том случае, когда они противоречат априорно принятым догмам. В итоге им удалось замалчивать открытие Н.А. Морозова весь ХХ век, пока эта тема не была вновь поднята М.М. Постниковым и А.Т. Фоменко.
Решения Н.А. Морозова
Изображение
Для нахождения дат констелляций Н.А. Морозов, вместе со своими сотрудниками по астрономической лаборатории в петроградском институте П.Ф. Лесгафта, создал таблицы расположений планет в созвездиях, границы которых определил по карте звёздного неба, нарисованной А. Дюрером для издания «Альмагеста» Птолемея 1515 года. Эти таблицы опубликованы в IV томе морозовского «Христа». Для понимания алгоритма расчётов Н.А. Морозова во—первых надо учитывать, что границы созвездий не совпадают с границами знаков и разница между ними постоянно увеличивается из—за климатической прецессии, которую необходимо учитывать, если расчёт ведётся по зодиакольно—знаковой системе, как это принято у современных астрологов. И второе — расположение границ созвездий по Дюреру может не совпадать с разбиением на созвездия у других авторов Средневековья и Возрождения, поскольку эти границы были унифицированы только в XVII веке. Например, границы созвездий у средневекового астронома Сакробоско не совпадают с дюреровыми, хотя оба этих учёных опирались на «Альмагест» Птолемея, но, очевидно, имели разные версии этой книги.
Spheres 395.gif
30 сентября 395 года, воскресенье
Изображение
Это лучшее решение гороскопа «Апокалипсиса», найденное Н.А. Морозовым. Положение планет полностью совпадает с описанным в «Апокалипсисе». Н.А. Морозов считал, что что эта дата совпадает с истинным временем написания книги и вывел отсюда, что Иоанн Богослов, её автор, также известен в истории под именем Иоанна Златоуста, жившего в это время и в этом месте. Прецессия точки весеннего равноденствия к этой дате от 1900 года приблизительно равна 21 градусу.
Spheres 632.gif
20 сентября 632 года, воскресенье
Изображение
Это решение неудовлетворительно по положению Венеры. Прецессия к этой дате от 1900 года составляет примерно 18 градусов.
Spheres 1249 8 Sept.gif
8 сентября 1249 года, среда
Изображение
Это последнее по качеству решение гороскопа «Апокалипсиса», найденное Н.А. Морозовым. Эта дата — день новолуния в созвездии Девы. Вообще–то Н.А. Морозов считал, что сентябрьское новолуние в этот год случилось накануне воскресения 14 сентября. Однако, по расчётам программы ZET5.10 Анатолия Зайцева новолуние наступило раньше. На 8–е же число указывают и расчёты, согласно алгоритму Н.А. Морозова, изложенному в его книге «Христос, т. IV», на страницах 59–60 и 63–64 (таблицы новолуний и дней Луны XIII и XIV). Эти несколько дней практически ничего не значат, кроме как для дня недели и положения Луны, которая в сутки проходит около 13 градусов. Самая подходящая дата по луне попадает на 10 сентября, когда Луна оказывается «в ногах Девы». Но это решение неудовлетворительно по положению Марса и Меркурия. Положение Венеры тоже можно принять с некоторой натяжкой. Не подходит и день недели.

Прецессия точки весеннего равноденствия к этой дате от 1900 года составляет примерно 9 градусов.

Фоменко А.Т. и Носовский Г.В. сначала считали, что это решение — наиболее возможная дата написания «Апокалипсиса», поскольку она близка к византийскому дубликату евангельских событий в XII в. н.э. ([6, 7, 8]). Но сейчас они склоняются к следующему решению, как к более приближенному к явной исторической реакции на Апокалипсис.
Spheres 1486 26 Sept.gif
26 сентября 1486 года, вторник

Н.А. Морозов считал эту дату днём новолуния, но астопрограмма Анатолия Зайцева ZET5.10 указывает на 28 сентября. На 28—е же указывает и расчёт, согласно алгоритму Н.А. Морозова, изложенному в его книге «Христос, т. IV», на страницах 59—60 и 63—64 (таблицы новолуний и дней Луны XIII и XIV). Следовательно в расчёты Н.А. Морозова и тут вкрались какие—то ошибки. Очевидно, что он считал столь позднее решение невозможным по историческим соображениям, и проверял его невнимательно. Своё неприятие XIII и XV веков для времени написания «Апокалипсиса», Николай Александрович аргументировал следующим образом:

«Я думаю, читатель не упрекнёт меня в том, что я не разбираю здесь так же подробно и вторую серию апокалиптических соединений Сатурна и Юпитера между 1249 и 1486 годами нашей эры. Допустить, что Апокалипсис написан после XII века нашей эры, мне кажется невозможно. Желающий пусть вычислит сам: это дело одного вечера по моим таблицам». ([3, стр. 62])

Впрочем, эта ошибка Н.А. Морозова с днём Луны не принципиальна для этого решения. С учётом поправки на два дня остаётся неудовлетворительным положение Венеры и Марса, а также и день недели. Прецессия точки весеннего равноденствия к этой дате от 1900 года составляет примерно 6 градусов.

Однако, именно эта дата проливает новые смыслы на значение «Апокалипсиса», поскольку именно 26 сентября Православная Церковь отмечает Преставление Иоанна Богослова. Церковная традиция сообщает, что он добровольно вознёсся на небо после проповеди из какой–то ямы в 99–ти летнем возрасте. Таким образом, если «Апокалипсис» написан в 1486 году, то он посвящён кончине апостола—евангелиста, и в связи с этой кончиной в книге упомянуты его предсмертные пророчества о конце времён.

Кстати, Католическая Церковь этот день не отмечает совсем, и для этого, видимо имеются серьёзные причины. Скорее всего, они связаны с воспоминанием о Реформации и церковном расколе Западной Церкви, к которым привели хилиастические движения XV–XVI вв., опирающиеся на Апокалипсис и его предсказания скорого конца Света. Интересно отметить, что благодаря сближению с католической церковью, православие потеряло несколько праздников, посвящённых Иоанну Богослову, которые в настоящее время либо вообще не отмечаются, либо упоминаются мимоходом. Так, — забыт праздник перенесения мощей и честных одежд Иоанна Богослова, прежде отмечавшийся 20 июня. Аналогично, забыт праздник евангелиста Иоанна 12 апреля, видимо связанный с обретением пояса Богоматери. Глухо упоминается праздник 8 марта — он присутствует в списке праздников, но при этом не сообщается исторический повод для этого события. Фактически, современное Православие прославляет евангелиста Иоанна лишь 30 июня, вкупе со всеми 12—тью апостолами, и день его упокоения 26 сентября. У Католической Церкви этих праздников нет, но 27 декабря считается «днём Иоанна Богослова». Такие странности в отношении к одному из апостолов—евангелистов находят своё объяснение только в рамках гипотезы о его смерти в 1486 году. Вскоре после этого, как известно, по всей Европе — от Парижа до Пскова прокатилась волна «еретических» народных движений, породившая раскол Западной Церкви. Эти религиозные движения носили евангелический, хилиастический характер и были тесно связаны с «Апокалипсисом» Иоанна Богослова, ставшим необычайно популярным в это время.

Возникает следующая реконструкция происхождения «Апокалипсиса»:

накануне своей смерти, в воскресение 24 сентября, астролог и пророк Иоанн Богослов делает свои предсказания о грядущем конце Света, оставляет последние распоряжения и умирает во вторник 26 сентября 1486 года
его ученики и последователи оформляют пророчества Иоанна после похорон на третий день после кончины, в новолуние 28 сентября, и при этом из каких-то астрологических соображений искажают положение Марса и Венеры
возможно также, что искажения произошли от того, что текст «Апокалипсиса» исправлялся через более длительный промежуток времени, и ошибка в положении Марса и Венеры появилась из–за несовершенства геоцентрической системы, которой все астрологи пользовались вплоть до второй половины XVII века

И тут появляются интересные гипотезы о том — кто же был настоящим автором «Апокалипсиса»? Кого мы знаем под именем Иоанна Богослова, а так же его фантомного двойника Иоанна Златоуста? Возможно,— это был греческий учёный–богослов Иоанн Аргиропуло (то есть, «Серебряный»), а может быть и сам Георгий Трапезундский — учёный–богослов и выдающийся астроном своего времени. Считается, что оба они умерли в том 1486 году.

Bindu
Администратор
Сообщения: 3756
Зарегистрирован: 03 янв 2008, 03:59
Благодарил (а): 6 раз
Контактная информация:

Re: Н. Морозов Слово Христос Апокалипсис

Сообщение Bindu » 31 янв 2020, 19:39

https://vk.com/wall-70846912_3161
скачать книги Морозова

Bindu
Администратор
Сообщения: 3756
Зарегистрирован: 03 янв 2008, 03:59
Благодарил (а): 6 раз
Контактная информация:

Re: Н. Морозов Слово Христос Апокалипсис

Сообщение Bindu » 31 янв 2020, 19:43

http://rnto.club/up/files/323/khristos_tom12.pdf
об истории календарей Морозов

Bindu
Администратор
Сообщения: 3756
Зарегистрирован: 03 янв 2008, 03:59
Благодарил (а): 6 раз
Контактная информация:

Re: Н. Морозов Слово Христос Апокалипсис

Сообщение Bindu » 31 янв 2020, 19:46

ГЛАВА I.
ДРЕВНЯЯ КАББАЛИСТИКА КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ ГРЯДУЩЕГО МОГУЩЕСТВА СЛОВА.


Элементы языка впитывают в себя успехи познающей мысли и в свою очередь служат исходною точкою для ее последующего развития.

В. Богородицкий.
I.
Буквы-волшебницы.

Можем ли мы назвать ограниченные по своему числу звуки нашей речи и соответствующие им письменные значки литературы ферментами человеческой мысли и науки?

Мне трудно придумать для них более подходящее название.

Как в области физиологических процессов основную трансформирующую роль играют сравнительно ничтожные и ограниченные по численности своих молекул энзимы в роде пепсина, диастаза и выделений различных желез, так и эти немногие значки и звуки перерабатывают незаметно всю вашу общественную и личную жизнь. Без знакомства с их ролью в деле создания нашей психики нельзя сознательно отнестись к истории человеческой культуры, одному из отделов которой посвящена моя настоящая работа.

Мне неизбежно пришлось ввести в нее кроме астрономических, геофизических и других прологов и эту лингвистическую интермедию, которую я уже не могу назвать вступлением к какому-либо одному из отделов потому, что лингвистические соображения руководили косвенно моим путем во всех прежних выводах и будут руководить далее.

Поговорим прежде всего о началах письменности.

Помните ли вы то время, когда вы еще не умели читать? Помните ли вы, что вы думали тогда о читающих? Представьте себе, я помню!

В моем сознании сохранилось ясно, что искусство чтения я считал тогда безнадежно недостижимым для моей головы. Я помню, какими необыкновенными людьми, прямо волшебниками, я считал тех, кто умеет читать!

— Как могут они это делать помимо какой-нибудь таинственной силы? Как возможно, смотря на листок почтовой бумаги, разрисованный какими-то пестрыми узорами и присланный вам в конверте иногда совсем незнакомым человеком, вдруг повторить то, что говорил он, когда разрисовывал этот листок?

Да, мне это казалось истинным волшебством! А так как я знал, что не был волшебником, то был вполне уверен, что никогда в своей жизни я не буду в состоянии прочесть ни одного письма, ни одной книги!

Мря старушка-няня, тоже безграмотная, еще более убеждала меня в необыкновенной трудности чтения, хотя и не сомневалась, что я все одолею.

— Научат, научат и тебя!—говорила она мне со слезами огорчения на глазах,

— Но как же научат?

— А уж так... ты сам узнаешь! Дадут книгу и велят читать, а если не будешь, то учительница, которую для тебя возьмут, будет сечь тебя, пока не будешь уметь.

— Но я скорее умру, чем сумею повторить, что говорил тот, кто писал книгу.

— Уж я и сама не знаю как, а только заставят! Долго-долго будут мучить! Вот Ваську на кухне (это был сын повара) уж сколько секли, а он читает пока только те книги, какие его выучили читать, а его старшая сестра Ольга может читать уж и те книги, которые видит первый раз в жизни.

— Как же она может, если никогда не видала? Я могу :выучиться читать только те книги, какие меня научат читать, а книги, которые увижу в первый раз в жизни, никогда не прочитаю.

Это представление о невозможности чтения никогда невиданных книг без особого чуда держалось у меня вплоть до того времени, когда мать впервые стала учить меня буквам; но и тогда я еще никак не мог понять способа их применения. Да и как, было догадаться? Мне показывали на бумаге отдельные фигурки.

— При виде этой,—говорили мне,—скажи а, при виде Этой—о, и так далее.

Я узнавал, произносил, но все еще не понимал, какое отношение имеют они к чтению.

— Если мне скажут,—говорил я,—когда увидишь одну фигурку, произнеси Коля, когда увидишь другую, скажи Иван, когда увидишь третью, произнеси дом,—это я понял бы. Но как же можно произносить все мысли при виде фигурок? Ведь мыслям нет числа и нельзя для каждой выдумать свою фигурку!

Я еще не сознавал, что все фразы состоят из отдельных слов, а слова из немногих звуков. Для меня, как и для первобытного человека, казалось, что речь, это—особого рода сплошное журчание, подобное журчанию ручейка, но только какое-то таинственное журчание, которое, проникая в уши, заставляет у слушающего возникать те же мысли, как и у говорящего, пока говорит он. Слова и фразы казались мне не простым сотрясением воздуха, а таинственными, бестелесными существами, выскакивающими изо рта говорящего и входящими в уши слушающего, чтобы принять там формы идей и образов.

И вот, когда после долгих, совершенно, бесцельных на мой взгляд, указаний на разные фигурки меня обучили слогам в, дав какую-то сказку, заставили читать ее по складам, я увидел, что из них выходят целые рассказы.

Убежав после первого же небольшого чтения в наш парк, я там долго сидел, широко раскрыв свои детские глаза, совершенно опьяненный от восторга и изумления.

«Так вот в чем заключается волшебство!—думал я.—Эти-то тридцать шесть фигурок в азбуке и есть те волшебники, подсказывающие читающему то, что думает пишущий? Но как же это так? Мне казалось, что число звуков бесконечно, а фигурок только тридцать шесть! Все ли слова и мысли можно из них складывать, или не все?» Этот вопрос сильно волновал меня (так как я боялся, что есть и такие мысли, которые нельзя из них сложить), и потому я с жадностью принялся за чтение, ожидая встретить что-нибудь, для чего понадобятся еще другие фигурки, и не находил.

Итак, значит, все, что только можно думать и говорить, состоит лишь из тридцати шести звуков, но как же можно из тридцати шести составить все бесчисленное, что можно сказать и подумать?

Здесь опять являлась загадка, а затем явился и вопрос, почему же фигурок именно тридцать шесть (я считал по старинной русской азбуке с ижицей). Очевидно, что «тридцать шесть»—Это какое-то магическое, всесоставляющее число.

Когда я думал таким образом, я и не подозревал, что этим я только осуществляю основной принцип всякой эволюции, принцип эмбрионального повторения прежних стадии развития человеческой мысли.

Подобно тому, как мой физический зародыш в матери повторил весь цикл развития своих предков, начиная с двух маленьких микробов, слившихся друг с другом, затем прошел через стадию первичных животных, имел временные жабры, как рыба, был неотличим от зародыша обезьяны и, наконец, обратился в человека,—так точно и мое душевное настроение после изучения азбуки было лишь кратковременным повторением настроения, охватывавшего все человечество в те века, когда фонетическая азбука была еще последним словом знания. Я и не подозревал, что, удивляясь, почему волшебных значков именно тридцать шесть, и считая это число каким-то всеобъемлющим в мире идей, я стоял, не ведая того, на пороге древней мистической каббалистики, роскошно выросшей около полутора тысяч лет тому назад на почве того же самого изумления перед всемогуществом этих «тридцати шести».

Припомним, что людей, знающих несколько языков, тогда почти не было даже среди первоклассных ученых, которые, по широте своего горизонта и уровню знаний, не превосходили современного грамотея-крестьянина.

Свой язык они искренно считали единственно внятным, а остальных людей называли «народами с речью глухою, невнятною» (как выразился один из библейских пророков—Исайя 33, 19).

Они даже и вообразить не могли, чтоб предметы можно было так же легко узнавать и по другим названиям, а не только на их языке. Им казалось, что иностранное название надо сначала перевести на их родное и только тогда уже можно понять, что оно значит. Так делают и теперь все, привыкшие думать только на одном языке. Они всегда составляют сначала фразу на своем привычном языке, а потом переводят ее на иностранный, пока долгая практика не приучит их понимать другой язык и составлять на нем фразы непосредственно, без постоянных возвращений к родной речи. Это называется привыкнуть думать на другом языке.

Образованнейшие люди древности, если и научались какому-либо иностранному языку, то, повидимому, никогда не усваивали его настолько, чтоб думать на нем и, таким образом, убедиться в его равноправности со своим. Вот почему каждый и считал тогда свой язык единственно правильным.

Когда я, переодевшись в фабричный костюм, шел раз с посохом и сумкой из Курска в Воронеж изучать настроение местного крестьянства,—все, у кого я просил позволения переночевать, сейчас же узнавали, что я из северной России.

— Почему?—спрашивал я.

— Потому, что ты говоришь не чисто,—стереотипно отвечали мне они.

Их собственное прирожденное, давно привычное наречие одно казалось им чистым языком, а остальные русские наречия уже порчеными, а иностранные—окончательно испорченными, так что их можно понимать только, переводя предварительно на свой язык, да и то не особенно хорошо. И это был отголосок того же отношения, какое было всеобщим в древности, когда наши предки называли себя славяне или словаки (т. е. обладающие даром слова), а иностранцев называли немцами (т. е. немыми).

Вот почему имя предмета, произносимого на родном языке, представлялось древнему ученому не случайной комбинацией звуков, составленной путем звукоподражания (в роде слов: ши-пение, чири-канье, свис-танье) или выработанной другими искусственными приемами, а как бы неотъемлемой, естественной тенью, бросаемой от себя предметом и находящейся с ним в такой же закономерной связи, как и солнечная тень с телом идущего человека.

Понятно, что при таком детском представлении сейчас же пришло в голову, что свойства предметов (феноменов) можно изучать по их именам (номенам). Возникло философско-теологическое учение о Логосе или божественном слове.1
1 Логос по-гречески значит слово.

Как слово, произнесенное человеком, проникнув в наши уши, творит в нашей голове бестелесные образы предметов и явлений, так произнесенное богом, как высшим существом, оно творит предметы. Оно дитя бога... С этой точки зрения казалось понятным что язык, особенно близкий к «настоящему», «божественному», творит в нашем уме более яркие образы.

«Но какой же другой, кроме языка моего собственного народа,—думал древний мыслитель,—лучше делает это? Значит, изучая свойства слов моего языка, я могу познать по ним скрытые от нас свойства самих предметов. Слова же моего языка слагаются из волшебных букв азбуки, которая впервые была открыта самим богом-Громовержцем тому, кто первый оказался ее достоин, и передается от него теперь под великим секретом от учителей к ученикам, как первая ступень посвящения их в оккультные знания, приводящие в конце концов к всеведению и всемогуществу !» ...

И вы видите сами, что такое посвящение после ряда кажущихся бессмысленными упражнений, в роде произнесения о при виде одной написанной фигурки, произнесения и при виде другой, действительно, приводило к тому, что, получив в руки кусок древесной коры или папируса, «посвященный в тайну» узнавал мысли того, кто ранее держал в руке этот «каббалистически разрисованный кусок», а при взгляде на придорожный столб с такими же «каббалистическими знаками» узнавал, никого не спрашивая, направление дороги, куда ему итти.

Все это, конечно, казалось волшебством для всех непосвященных, и люди, умеющие читать, казались им находящимися в непосредственных сношениях с богами.

Ученик, прошедший эту первую ступень познания не в самом детстве как вы,—вероятно, уже не помнящие своих первых ощущений, или не имевшие их совсем по причине незрелости вашего тогдашнего детского ума,—а большею частью достигнув совершеннолетия, ясно сознавал, что это «посвящение его в маги и: волшебники» было не одной простой формальностью. Вот почему он с энтузиазмом отдавался дутой и телом своим наставникам и привыкал к мысли, что по внешности бессмысленные манипуляции приводят и в других случаях к великим результатам.

Сделавшись, в свою очередь, учителем и принявшись за самостоятельные изыскания, адепт древней науки прежде всего замечал, что его волшебные значки, составляющие слова, при своей перестановке различными способами могут образовать и такие комбинации, которые дают слова неизвестного значения, смысл которых еще «скрыт от людей» и известен только богу. Это— слова «божеские» в отличие от «человеческих». Он замечал, что все слова могут иметь и обратное чтение, и старался живо схватить соотношения того и другого чтения. Чтобы показать вам это наглядно, предположу, что исследователь говорил по-русски. Читая слово «мир», он заметил, что его можно прочесть и сзади наперед, и тогда выходит «рим».

«Значит вот почему—приходило ему в голову—«Рим—столица мира!». Эта тайна—думал он—открыта мне опять теми же волшебными значками алфавита».

Читая слово «нос» в таком же обратном порядке, он получал «сон» и восклицал:

— И тут тайна! Вот почему при сне храпят носом! Взяв слово «пуп», он убеждался, что, как его ни читай, он останется пупом, и восклицал:

— Значит это обозначает, что он—центр тела! Подобно тому, как в окружности, куда по ней ни двинься, не уйдешь от ее центра, так и здесь, откуда ни читай, смысл слова не изменяется!

Слишком еще наивный, чтобы понять независимость сложения слов из их букв от сложения обозначаемых ими предметов из их элементов, он начинал искать и целые фразы в таком же роде. Увидав, например, что фраза: уведи у вора корову и деву—и при обратном чтении остается та же самая, первобытный мыслитель легко сделал бы вывод, что если бы кому-нибудь удалось увести у вора их обеих, то он получил бы великое счастье...

Валерий Брюсов написал в этом роде даже целое стихотворение-оборотень о луне:

Я око покоя,

Я дали ладья...

и т.д.

Его можно читать и слева направо, и справа налево.

Конечно, читатель сам понимает, что я, желая ввести его в логику первобытного грамотея, здесь употребил только наглядный способ, т. е. попросту пародировал метод. Будучи греком или евреем, неведомый отец первобытной каббалистики проделывал все это на своем родном языке и приходил к аналогичным выводам. И все эти выводы казались его наивному, восторженному уму откровениями, и он посвящал в них своих учеников, а те, изумленные, в свою очередь старались продолжать это дело. Возникла делая лже-наука—палиндроматика— отыскивающая фразы, имеющие смысл при чтении их и взад, и вперед. Характерным остатком ее служила греческая надпись на куполе храма св. Софии в Константинополе: «ниспон аномема ме монан опсин», 2 т. е.: «омывайте грехи, не одно лицо». Таковы же и латинские слова, будто бы произнесенные дьяволом и заключающие в себе бесовский смысл: «Signa te, signa, temere me tangis et angis!», т. е.: «Обозначь себя, обозначь (крестом)! Дерзко прикасаешься ко мне и душишь!».
2 ΝΙΣΠΩΝ ΆΝΟΜΗΜΑ ΜΗ ΜΟΝΑΝ ΏΠΣΙΝ.

Течение человеческой мысли, восхищенной найденным ею алфавитом, сразу направилось, таким образом, на ложный путь, и она немедленно заблудилась в дебрях и топях, в которые невольно попала, не зная еще настоящей дороги и не имея для нее никакого компаса, никаких указаний. Понятно, что, не избродив вдоль и поперек этих дебрей, без находки в них чего-либо плодотворного, кроме блуждающих огоньков в случайных созвучиях слов, древняя наука не могла уже вернуться к исходной точке и пойти, наконец, по правильной дороге фактического научного исследования жизни и природы.

Только в новый период истории она бросила эту бесплодную диалектику, и самое название каббала приняло зловещий смысл такой науки, в которой закабалишь себя, т. е. погубишь безвозвратно свою свободу действий, если вздумаешь в нее углубиться...

И от нее, действительно, стали бежать, как от западни...

Но мы, огражденные в настоящее время от опасности увязнуть в старинных трясинах, высушенных уже всемогуществом современного реального знания, можем безопасно возвратиться и в эту древнюю, высохшую трясину, исследовать научно ее дно и понять ее первоначальную заманчивость для неопытных умов средневековья.


II.
«Сефер-Иецира», или алфавит как «шифр творения».

Когда хотят, чтобы никто кроме посвященных не мог понять содержание писем, обыкновенно прибегают к зашифровке их. т. е. к изображению слов условными знаками. Так и по наивной догадке древних ученых, еще полных восторга и энтузиазма перед найденной ими возможностью на всяком отдалении узнавать мысли друг друга посредством немногих значков, алфавит мог казаться шифром для открытия тайных законов всего мироздания.

Но какой же алфавит был для этого самый лучший? Греческий, египетский, еврейский?

Каббала—наука специально еврейская, а потому, на основании только-что сказанного нами, в основу исследования законов вселенной—в ней положена была еврейская азбука, как данная самим богом его избранному народу при создании первого человека. Посмотрим же, к чему она привела.

Читая древние еврейские книги по каббале, мы таи находим, прежде всего, апологию числа двадцать два.

Почему это?—Очень просто! Еврейская азбука заключает в себе двадцать две буквы, в ней двадцать два волшебника, слагающие все еврейские слова, и вот как восторженно описывает их неизвестный автор (по еврейским преданиям сам праотец Авраам) в своей книге «Сефер Иедира», т. е. «Шифр Творения».3
3 Папюс. «Каббала», перевод Н. А. Переферковича, изд. В. Л. Богушевского, 1910.
«Двадцать две буквы,—говорит он,—это фундаменты. Три из них матери, семь—двойные и двенадцать—простые.
Три матери—это А, М, Ш.
Основное свойство буквы А—правота, буквы Ш—виновность и буквы М—закон, устанавливающий между ними равновесие. А, М, Ш! Буква М—немая, Ш—шипящая, и А—воздух по средине между ними!» (Гл. II, 1).

Зная еврейский язык, вы легко заметите, что все это выведено потому, что с буквы М начинались еврейские слова: закон и вода (немая стихия), буква Ш составляла основной звук в словах: вина и огонь (который был в то же время и шипящей стихией), а буква А была первой в словах: правда и воздух (который считался средней стихией между огнем и водой). Сообразно с этим тройственным принципом, господствовавшим, в средние века, и все буквы еврейской азбуки были неправильно разделены только на три группы—немые, шипящие и средние, подгоняя их под тройственное число, которому придавали основное значение для всего существующего в мире.
«Двадцать две буквы, это—основания!—продолжает дальше Сефер Иецира.—Бог начертал их, выбил их, сделал их сочетания и перестановки, взвесил их и создал ими все созданное и обусловил все имеющее быть созданным» (потому, что все сочетания букв, не дающие осмысленных слов, считались названиями еще не сотворенных предметов).
«Двадцать две буквы, это—основания!—повторяет автор снова и снова, как бы желая запечатлеть это в голове читателя.—Бог установил их на небесной сфере наподобие стены в 231 перестановке (22 буквы по две вместе дают 231 перестановку). Сфера же вращается вперед и обратно». «Как же бог их взвесил и сделал из них сочетания и перестановки? Одну букву со всеми и все с одной! Две со всеми и все с двумя! И так далее, и так далее! И оказывается 231 ряд! Следовательно, все созданное и вся наша речь произошли одинаковым образом.
«Бог создал нечто из хаоса, он из ничего сделал нечто и вырубил большие столбы из необъятного небесного свода, и вот этому символ: одна буква со всеми и все с одной! Он осмотрел, перемешал и создал все созданные предметы и все их названия одним и тем же способом, и знак этому: двадцать два предмета в одном (человеческом) теле (число костей и внутренностей считалось тогда тоже не по наблюдению фактов, а определялось гадательным способом, по числу букв еврейского алфавита, что, конечно, нимало не соответствует действительности)».
«Три буквы-матери А, М, Ш! —продолжает далее эта каббалистическая книга,—великая тайна, чудная, сокровенная и запечатанная шестью печатями. Из этих букв вышли воздух, вода и огонь; от них произошли отцы, а от отцов дети!»
«Три буквы-матери А, М, Ш! Бог их начертал, выбил, сделал из них сочетания и перестановки, взвесил и создал ими три матери мира, три матери года и три матери мужского. и женского тела».
«Три матери мира—воздух, вода и огонь, они соответствуют буквам А, М и Ш! Небо создано из огня, земля из воды, а воздух из эфира и занимает среднее место между ними».
«Три матери года, это—теплое лето, созданное из огня, холодная зима, созданная из воды, и дождливая осень из эфира «береди них, они тоже соответствуют буквам А, М и Ш!»
«Три матери тела мужского и женского, это—голова, живот и грудная клетка. Голова сделана из огня, живот из воды, а грудная клетка из эфира посреди них. Им соответствуют те же буквы!»
«Бог назначил букву А царствовать над эфиром... Букву М царствовать над водою... Букву Ш царствовать над огнем... Он надел на них венцы и сделал их сочетания...»


III.
Буквы—шифры всех имен.

Таковы теоретические обоснования первоначальной каббалистики. Я не цитирую далее этой фундаментальной ее книги,— Сефер Иециры—приписываемой «праотцу Абраму», но составленной, очевидно, в средние века. Она мало интересна для общеобразованного читателя потому, что там таким же каббалистическим методом выводятся воображаемые свойства небесных светил и, вообще, всего мироздания, имеющие не более реального значения, чем и предыдущие догадки, будто человеческая голова создана из огня, а живот из воды.

Этот общий, и как видит сам читатель, фантастический метод каббалистического исследования возник из увлечения первых грамотных людей удивительными свойствами фонетического алфавита, казавшегося волшебным для посвящаемых впервые и притом в зрелом возрасте в эту великую тайну древних магов.

Но энтузиазм перед таким открытием должен был пойти и еще далее, чем мы указали здесь. Дело в том, что у греков и евреев в древности буквам придавалось и другое значение: каждая буква обозначала также и определенное число.

а—означало единицу, б—означало два, г—три и так далее до i, которое везде означало 10, а к—означало 20 и т. д., пока опять не возвращались к а— со значком для обозначения 1000.

Употребление тех же самых букв как для письма, так и для счета привело к следующим результатам. Каждое имя и каждое слово, написанное такой азбукой, оказывалось, вместе с тем, и некоторым числом: надо было только сложить числовые значения всех его букв.

Можете же себе представить, каким заманчивым предметом для теоретических исследований должно было показаться это обстоятельство при тех воззрениях на великое мистическое значение алфавита, образчик которого мы видели сейчас в отрывке из «Шифра Творения!»

Ученые начала средних веков чуть не поголовно начали складывать буквы имен богов, людей и всевозможных предметов и ломать голову над тем, что могли бы означать такие числа! И они строили заключения в роде тех, какие я здесь сделал, пародируя их по поводу прямого и обратного чтения русских слов. И каждое такое заключение казалось им откровением, посылаемым для них самим богом! Отдельный образчик, возникший из такого течения человеческой мысли, мы видим, между прочим, и в известном апокалиптическом числе 666, которое определяет имя врага тогдашних мессианцев.

Перевод имен в числа производился всегда очень просто. Возьмем хотя бы русское слово бог; очевидно, что число его. или шифра, по славянской азбуке будет 75:
6 = 2
о = 70
г = 3

Бог = 75

Таково число—слова бог.

Точно так же можно высчитать соответствующее число и для любого слова, как это делали евреи и греки по своим азбукам. Понятно также и то, что у каждого народа для каждого слова выходило особое число. Но что могло значить это обстоятельство для людей, которые одних себя считали обладателями истинной, данной богом, азбуки и единственно чистого естественного языка? Большинству ограниченных первоначальных грамотеев даже и в голову не приходила мысль о других языках и других алфавитах. Уткнувшись в свой угол, они даже и не замечали, что есть и другие такие же уголки. Они вычисляли и высчитывали без конца на своем родном наречии, ломая голову над значением каждой, случайно полученной ими, комбинации цифр и считая свои фантастические догадки за непреложные откровения свыше. Таким образом, они, действительно, попадали в кабалу к своему ошибочному методу исследования. Они искренне думали определить все на свете этим способом. «Число имени» стало для них неотъемлемым свойством не только этого имени, но и носящего его предмета или человека. Оно было для него роковое число.

Отголоски такого древнего представления сохранились в видоизмененной форме и до наших дней среди невежественных людей, часто приходящих к заключению, что какое-нибудь число месяца является для них «роковым», и вычисляющих такие же роковые числа для различных знаменитых людей, о чем и помещались время от времени заметки в отделе «Смесь» наших иллюстрированных журналов прежнего времени.

В начале средних веков такое убеждение было всеобщим среди тогдашних ученых, т. е., попросту сказать, грамотеев, как лучше всего называть мыслителей этой эпохи, по низкой стадии их среднего умственного развития. «Число имени» в их глазах, действительно, определяло не только имя, но и фиксировало каждый предмет в хронологии мироздания. На этой почве неизбежно должны были возникать попытки каббалистического определения всех исторических событий,—попытки создания каббалистической хронологии, начиная от определения времени сотворения мира. Таким же способом, при содействии астрологии, предсказывались и различные события будущего. Все в мире,— казалось древнему магу-грамотею,— можно было вычислить таким способом, посредством этих 22 волшебных фигурок. Судьба каждого человека открывалась одним числом его имени и порядком его отдельных букв. Стоило только узнать, с какого года и дня надо отсчитывать числа. В этом «начале счета» заключалось единственное затруднение, непреодолимое для жителей средневековья, у которых не было еще определенной хронологии, как у новейших народов, считающих начало своей эры то от времени «рождества Христова» (которое тоже определено каббалистически), то от бегства Магомета из Мекки в Медину, то от каббалистически же вычисленного, воображаемого сотворения мира. Обычно же года считались летописцами от времени воцарения их последнего монарха, и с воцарением нового начиналась новая эра. Продолжительность же царствования предъидущих монархов постепенно забывалась по мере порчи, пропажи или истребления старинных документов при пожарах или войнах. Значит, при нужде, старинному историку приходилось восстановлять число лет царствования древних властелинов какими-либо каббалистическими действиями над буквами их имен, т. е. все равно, что разгадывать по картам, тоже имеющим непосредственную связь с каббалистикой.

Вот эту-то всю путаницу и приходится теперь распутывать современному ученому, чтобы отделить, наконец, то, что мы знаем положительного в древней истории, от доставшегося нам фантастического знания, так сказать, «выигранного в карты» учеными-грамотеями в эпоху их расцвета между IV и X веками нашей эры. Эти ложные знания, определенные отчасти по каббалистическим, астрологическим, а отчасти, может быть, и по простым игральным картам, и достались нам теперь в качестве серьезных исторических документов, на которых, как на твердом фундаменте, мы основывали до сих пор свои представления о культурной жизни в древний период истории человечества. А для того, чтоб можно было распутаться в фантазиях наших дедов и выйти на прямую дорогу, современному историку-реалисту необходимо прежде всего познакомиться и с каббалистикой, и с другими мистическими науками древности, чтобы сделать пробоину в мрачной завесе средневековья, отделяющего от нас древний мир и его зачаточную культуру.


IV.
Эволюция письмен и чтения в прошлом и в будущем.

В предыдущем мы видели, как, под влиянием восторга перед магическими свойствами алфавита, древние маги-грамотеи начали исследовать все предметы по произношению их имен взад и вперед и по числовому значению букв.

Древние каббалисты еще не знали нашей звуковой азбуки. Они и не подозревали, что научиться читать проще всего, читая значок а как «а», значок б как «б», значок в как «в» и т. д.

Даже наши славянские предки читали букву а как аз, букву б как буки, букву в как веди. Очевидно, это было сначала лишь механическое средство для учеников, чтобы они твердили названия букв по порядку, не забывая и не обращаясь каждую минуту к учителю. Действительно, по-славянски тут составлялись целые фразы. Из названий первых букв а, б, в выходило аз-буки веди (т. е. азбуку ведай). Из названий следующих за ними букв г, д, е выходило: глагол добро есть (т. е. речь есть добро)! Из следующих за ними ж, ѕ, з, и, ï, к, л, м, н, о, п выходило: живете зело земле иже, и како люди мыслете: наш он покой ,(т. е. ибо живете очень на земле, и как вы люди мыслите наш он покой?). Из названия дальнейших букв р, с, т выходило: рцы слово твердо (т. е. говори слово положительное!). А далее наименователь уже с трудом стал справляться, и из дальнейших букв γ, ф, х, ц, ч составил, очевидно приняв букву ф ,за изображение франта (ферта), фразу у, ферт, хер! цыц червь! Здесь изобретательность его кончилась и следующие буквы получили лишь отдельные названия, не составляющие вместе никакого смысла: ша, ща, ер, еры, ерь, ять, э, ю, я, θита и ижица. Их ученику приходилось учить уже отдельно, а не группами в виде фраз.

Но вот ученик, наконец, выучил все это, не понимал, для чего оно нужно. Начиналось учение по складам, так что, если бы вы прислушались к долблению тогдашнего ученика, то услыхали бы, как он без конца твердит:

— Буки-есть-бе—бе! Веди-есть-ве—ве! и т. д.

— Буки-он-бо—бо! Веди-он-во—во! и т. д.

— Буки-у-бу—бу! Веди-у-ву—ву! Глагол-у-гу—гу! и т. д.

Когда все комбинации в этом порядке перебирались, начинались обратные твержения вслух:

— Аз-буки—аб! Аз-веди—ав! и т. д.

Учащийся, обыкновенно, юноша, так как женщин прежде совсем не посвящали в таинство алфавита, считая их недостойными и неспособными к нему,—скоро привыкал к закономерности этих бессмысленных с первого взгляда звуковых комбинаций, т. е. инстинктивно усваивал, что для составления слога надо брать только первые звуки обоих слов, чему способствовало и удвоение последнего слога: буки-аз-ба—ба! а не буки-аз—ба!

И все это не пародия или насмешка, а общепринятый метод, обучения азбуке в продолжение многих столетий! Так дед учил в деревне читать мою мать, а она меня, раньше, чем мне взяли, гувернантку. Всю эту махинацию я знаю по собственному опыту, так как все раннее детство я провел в родном поместье, среди полей и лесов, вдали от всякой цивилизации и от всяких путей сообщения. Не раз я слышал это бесконечное долбление, отгравировавшееся навсегда в моем уме, и при уроках дьякона уже-упомянутому мною мальчику из дворни моего отца, который,—по словам моей няньки,— «мог пока читать только ту книгу, которой его выучили». Я помню хорошо и способ чтения этого, мальчика. Положим, в книге было написано слово: конюшня.

Тогда оп читал его так, по складам:

— Како-он-ко—ко! наш-ю-ню—коню! ша-наш-я—шня!—Конюшня!

Последнее слово он восклицал с каким-то изумлением, потому что только тут, вдруг, понимал, что обозначает читаемое им место,. и он начинал совершенно так же разбирать следующее. Понятно, что при таком переборе всех слогов учащийся долго не понимал в прочитанном совершенно ничего, кроме отдельных слов. Однако, рано или поздно, судя по способностям при усиленной практике, он по собственной своей интуиции, бессознательно переходил, наконец, к фонетическому чтению, помимо каких-либо объяснений своего учителя, который сам учился таким же способом и тоже не понимал того, как он вдруг освободился от складов.

И можно ли удивляться после этого, что никто не брался в то время научить читать даже самого способного ученика, раньше, чем в год ежедневных занятий? Все это я указываю для того, чтобы мой читатель, учившийся по современному легкому методу, выработанному свободной наукой, не удивлялся, что обучение чтению считалось в древности великим делом, за которое надо было приниматься со страхом и трепетом...

Я изложил здесь способ древнего обучения не на греческой, или еврейской, а на славянской азбуке, близкой к нашей русской, только для того, чтобы просто и легко очертить перед моим русским читателем способ изучения азбуки, который был тот же самый и у греков и евреев.

Еврейская и коптская (а не греческая) азбуки были родоначальниками нашей славянской. В них буквы тоже имели именные, а не фонетические названия. Только по ним изучение азбуки было еще труднее, так как имена последовательных букв в них не складывались во фразы, как в славянской. Первая еврейская буква, однозвучная с А, читалась—алэф, вторая, почти однозвучная с Б,—бэт, третья, однозвучная с немецким h, называлась гиммел (при чем Г здесь надо читать с гортанным произношением) и т. д.

Откуда взялись эти названия? Уже давно исследователи показали, что от сокращения первичных рисунков, где вместо букв вырисовывались полные предметы, имена которых начинаются этими звуками, т. е. если бы вместо а мы рисовали арку, вместо б—быка, вместо д—дождь и т. д., сохранив за буквами и названия этих предметов.

Все это показывает наглядно, что волшебные значки еврейской азбуки, от которой произошли, повидимому, греческая, а затем латинская, коптская и славянская, не были выдуманы кем-либо в готовом виде и не даны были каким-либо богом легендарному Аврааму. Они развивались из первобытного писания рисунками предметов, путем усовершенствования, и, притом, идя от сложного к простому, пока вся азбука не пришла к фонетизму.

Является ли это современное состояние азбуки концом ее развития?

Безусловно, нет!

Я далее покажу, что и наши современные азбуки—еще далеко не последняя стадия развития алфавита, что ему предстоит еще дальнейшая эволюция в будущем. Я даже укажу и наиболее вероятный путь и предел окончательного совершенства, при котором все алфавиты должны будут придти к одному и тому же наипростейшему и рациональному виду. И тогда, действительно, во многом осуществятся мечтания средневековых каббалистов, являющиеся как бы предчувствием будущего могущества алфавита, подобно тому как мечтания их средневековых товарищей—алхимиков—о веществе, превращающем металлы друг в друга, являлись как бы предчувствием недавно открытого радия... А теперь, для полноты моего краткого изложения основных начал каббалистики и эволюционной необходимости ее возникновения в средние века, я покажу наглядно происхождение всех земных алфавитов из первичных иероглифов.

В чем сущность первичного письма?—Она очень проста: кто из нас в юности не разбирал ребусов в иллюстрированных журналах? Вот это и есть первичное письмо, только не на библейском, а на нашем родном языке, и потому очень просто показывающее нам, в чем суть первичных иероглифов. Все видимые предметы или действия (в роде моления, бегства) рисовались сначала целиком, в той последовательности, в которой их названия шли в данной записи, а имена невидимых предметов изображались символически иногда очень остроумным мнемоническим способом. Например, выражение—три дня—изображалось тремя солнцами, в виде кружков с лучами, а следовательно, один день поневоле изображался одним солнцем, при чем этот же значок служил символом и самого солнца, приобретая двойной смысл.

Потом, на практике, мало-по-малу, было замечено, что многие слова, которых нельзя изобразить на рисунке, слагаются созвучно из других изобразимых слов, взятых целиком или в первом слоге, как, например, банкрот из слов: банка и рот. Так возникла возможность изображать в виде ребуса многие слова, которых смысл не поддавался простому рисованию, и это оказалось особенно удобно для народов, имеющих в своем языке много односложных имен, предметы которых легко и ясно изобразимы.

Но многие слова и фразы речи все же и у них не разлагались целиком на такие существительные имена и представляли непреодолимое затруднение для ребусического изображения, пока кто-то не догадался брать только первый слог предметных имен, в знак чего и рисовали только одну часть соответствующего предмета. Так, чтобы написать слово лежу, вы могли изобразить лес и жука, но только нарисовать их не полными, в знак того, что надо произносить только начала их имен. Вы сами видите, как логичен был и неизбежен переход этим способом к слоговой азбуке, какой и являлась первоначальная египетская.

Так водворилось, наконец, произнесение только первого звука в имени предмета, обозначенного данным рисунком, который постепенно упростился до того, что в нем стало невозможно узнать и самый первоначальный предмет: первичный рисунок-ребус превратился в простой, непонятный для непосвященного, значок, и сама письменность приняла мистический характер...

Так постепенно вырабатывались и те несколько десятков все слагающих магических значков алфавита, которые мы теперь называем буквами и употребляем, не вспоминая о том, каким великим таинством казалось искусство чтения в средние века, да, вероятно, кажется и теперь для современных безграмотных людей.


V.
Буквы—властелины чисел.

С развитием азбуки, в которой традиционно никогда не изменяли порядка букв, открылась возможность считать, как я уже говорил, вместо пальцев и по буквам, давая а—значение единицы, б—значение двух и т. д. Но и здесь сначала произошла роковая ошибка: вместо того, чтоб, досчитав до десяти букв, сделавшихся и теперь цифрами, возвращаться к первой, и считать теми же десятью буквами, ставя их на втором месте от конца (т. е. аа для 11, ба для 21 и т. д.), поступили совсем иначе.

Первому грамотею, пришедшему к возможности такого счета, конечно, показалось невероятным, чтобы бог, даровавший алфавит, одарил только первые десять букв числовыми свойствами и обидел остальные. И вот он стал придавать дальнейшим девяти буквам смысл десятков, а следующим за ними—сотен, для которых по еврейской азбуке уже не хватило букв. Далее четырехсот по ней считать было нельзя. Что оставалось делать?

Воспользовавшись тем, что некоторые буквы на конце слов писались иначе, грамотей применил их и кое-как дотянул до девятисот, что в совокупности давало возможность считать до 999, а тысяча явилась для него уже новой, какой-то абсолютной единицей, начиная с которой приходилось считать опять с первой буквы и дойти до 999 999, т. е. до последнего конечного числа, так как следующее—миллион—было по этой азбуке уже неизобразимо.

Как же можно допустить, чтобы, пользуясь такой арифметикой, Эвклид, Пифагор, Птолемей могли делать те вычисления, которые мы получили из средних веков отмеченными их именами?

Итак, желание старинного философа быть справедливым и одарить все буквы числовым смыслом завело его в тупой закоулок. Много времени прошло до тех пор, пока нашелся новый мыслитель, который, огорчившись, что теперь уже первые, а не последние буквы оказываются обиженными, так как обладают самым малым числовым значением, стал искать, не вознаграждены ли они за то какими-либо другими особенными свойствами, и вдруг нашел одно, но зато какое великое!

Если любые из этих первых десяти букв ставить по нескольку рядом друг с другом, т. е. писать, как в восточных алфавитах, справа налево 4 и придавать им на первом месте значение единиц, на втором—десятков и т. д., то можно изображать ими всевозможные числа.
4 Конечно, можно было условиться и слева направо, и сверху вниз или обратно, но первые изобретатели ставили, как читали.

Так, написав ббб и зная, что буква б означает два, получали наше число 222. Наша цифра 2 и есть изменившееся при переходе от поколения к поколению первоначальное начертание второй халдейско-еврейской буквы (ב-бет), точно так же, как 4 есть очевидное изменение четвертой буквы (ד-далет), как 7 есть изменение седьмой буквы (ז-зайп), как 9 есть изменение девятой буквы (ט-тет),—поверните только ее боком и вы получите цифру девять.

Единица же для всех числовых порядков выработалась из халдейско-еврейской йоты (י), т. е. символа одного десятка, чтоб отличить ее от абсолютной единицы—первой буквы алфавита, которая считалась не числом, а его родоначальницей. Но халдейская азбука не давала символа для нуля. Чтобы указать значение i (единицы) по ее месту, начали ставить за нею маленькие кружки, указывая этим, что iоо значит сто (откуда получилось наше 100), что iооо—значит тысяча (наша 1000) и так далее.

В результате, вдруг, оказалось, что этим способом можно отсчитывать целую беспредельность чисел, тогда как по прежнему азбучному счислению можно было довести числа только до 999 999, не имея еще в языке названия для миллиона! Мудрено ли, что первому, кто употребил этот способ, показалось, что за пределами «человеческих» чисел, имеющих свои человеческие имена, бог открыл ему целую беспредельность чисел божеских, имена которых известны только богу! Не в этом ли заключается первый зародыш мнения древних, что кроме имен человеческих существуют еще божеские имена, звучащие более магически, чем человеческие имена, и что произнесением их можно вызвать не один мимолетный призрак предмета в воображении своего собеседника, а и сам реальный предмет 5 к его существованию в окружающем нас мире?
5 Понятие о том, что еврейский язык и есть божеский язык, выработалось только в средние века.

Но этими чудесными открытиями, сделанными посредством алфавита, дело еще далеко не кончилось. Оказалось, что такой способ счисления дает человеку поистине магическую власть над числами.

Дело в том, что безграмотные люди—а из них состояло в древности все человечество—могли только отсчитывать (по .пальцам или по их числительным именам) количества многократных предметов, но не могли ни сложить, ни вычесть значительных чисел друг из друга. Каждый раз, как кто-нибудь смешивал вместе две груды плодов, число которых в каждой куче ему было известно, он должен был вновь пересчитывать все по порядку, чтобы узнать, сколько их стало в новой куче, а вынув из нее определенное число плодов, он должен был снова сосчитать остаток.

Первоначальный архаический способ изображения чисел с употреблением от начала до конца всех букв азбуки, все же предоставлял возможность сложения и вычитания и давал древним магам-грамотеям возможность, складывая свои волшебные значки, приводить в изумление непосвященных, указывая им сразу, не пересчитывая каждый раз снова, сколько осталось у них в кучке, если они выбрали из нее определенное число предметов или, наоборот, прибавили к ней. Но еще большее волшебство получилось для древних при новом, только-что описанном мною, способе изображения всех чисел, как человеческих, так и божеских, путем первых десяти букв, ставших теперь главными цифрами.

Представьте себе восторг того, кто первый составил из них особый магический квадрат, представляющий нашу современную таблицу умножения, и вдруг увидел, что с помощью его он может перемножать между собою всю беспредельность чисел, сделав в несколько минут то, что по прежней азбуке являлось делом многих часов! Что же удивительного, что экзальтированное воображение стало рисовать ему возможность еще новых комбинаций чисел в магические фигуры, дающие возможность найти из них еще новые свойства чисел! И это, действительно, нередко и удавалось, например, в Паскалевом треугольнике, дающем закон комбинаций между собою различных многократностей и закон случайных отклонений от средней нормы и т. д., и т. д. Что же удивительного, если учение о буквах, как цифрах, и таблица умножения стали второй ступенью посвящения в тайны древних магов, после которой уже долго не было никакой третьей, а только представление, что и эта третья неведомая степень посвящения сохранилась где-то в дальних странах у неизвестных мудрецов?

Вот как говорится о цифрах в первой главе уже цитированной нами еврейской книги «Сефер Иецира» (Шифр Творения).
«Тридцатью двумя дивными, мудрыми путями 6 составил свой мир Иа, Иэуэ, Сабаоф, бог Израиля, бог живой и вечный властелин, Эль-Шаддай, милосердный, прощающий, высокий, вечно-живущий, свято и возвышенно его имя!»
«Он создал мир тремя способами: письменами, счислением и смыслом чисел».
«Десять чисел невещественных и двадцать две буквы—основы: в них три матери (а, м, ш), семь двойных (б, г, д, к, ф, р, т, имеющие по-еврейски два произношения) и двенадцать простых (все остальные)!»
«Десять чисел невещественных! По числу десяти пальцев: пять против пяти—по завету единства между ними».
«Десять чисел невещественных! Десять, а не девять, десять, а не одиннадцать. 7 Пойми разумением и уразумей пониманием! Пытай их, исследуй их, установи всякий предмет, как следует,. и помести создателя на его место!»
«Десять чисел невещественных! У них десять свойств бесконечных» и т. д.
1 Тридцать два, это сумма 22 букв, составляющих все еврейские слова, и 10 элементарных чисел десятичной системы, составляющих все числа.
2 Автор и не подозревает о бесконечности других возможных систем счисления, аналогичных нашей десятичной системе. А на деле, кроме десятичной системы, существуют и более совершенные и могучие, какова, например, тридцатичная система.

Таков лирический апофеоз десятичной системы счисления,, из которого состоит первая глава этой замечательной еврейской книги.

И все это считалось не за простую поэзию, а за вечные научные открытия, и следующее поколение клало такие поэмы в основание для дальнейших своих восторгов в том же роде. Это был тот самый метод исследования, который назывался в средние века божественным вдохновением. Охватывающее человека восторженное состояние, побуждающее его писать стихи или художественные вещи, считалось наитием свыше, идущим от дуновения самого бога, и потому подобные стихи в прозе очень часто и начинались словами: «Так говорит бог!».

Но само собой понятно, что лирические порывы подсказывали одному одно, а другому—другое, и из соединения многих вдохновений вместе получался невероятный сумбур.

Брали, например, слова, начинающиеся с данной буквы, и по ним определяли свойства этой буквы. Так, заметив, что тройное имя бога (Ал, Алоим, Алоэ) начинается с а, пришли к выводу, что эта буква должна находиться во всей бесконечности мира, что ее особенностью должен быть венец, что она должна управлять первым ангельским чином—серафимами. Заметив, что один из обычных эпитетов бога—Бахур (отличный)—начинается с буквы б, пришли к выводу, что она управляет ангелами второго чина, существами, «приведшими в порядок хаос», и т. д.

Все слова стали рассматриваться как числа и исследоваться по перемещению в них букв. Из них стали составляться целые таблицы, каково, например, знаменитое в каббалистике распределение в треугольник имени бога Йэуэ, чему приписывалось особое значение, как указанию его свойств по свойствам букв его имени, определяемым всякими, чисто произвольными, приемами. Во многих случаях перестановок букв в каком-либо имени, конечно, выходили новые слова, способствовавшие остроумным догадкам и приводившие к случайным выводам, по внешности как-будто логически вытекающим из исследуемого предмета. При других же перестановках из самых благочестивых слов вдруг получались непристойные, поражавшие столбняком исследователей и, в конце концов, создавшие каббалистике дурную репутацию у благочестиво мыслящих людей.

К таким же результатам—то удачным, то скандальным—приводило и еще более употребительное в средние века у еврейских и христианских каббалистов розыскание свойств имен по-ребусическому способу.

Возьмем, например, употреблявшийся в каббалистических книгах, разбор первого слова в библейской книге «Бытие». «Вначале создал бог небо и землю». Я уже говорил во второй книге, что по-еврейски слово вначале читалось,—если исходить из буквенного состава слова,—брашит (по нынешнему произношению берешит), а разложив его на бра и шит, получали «он создал шесть».

Средневековый каббалист прикладывал палец ко лбу и восклицал: «уже в первом слове Библии указывается, что мир создан в шесть дней!»

Очевидно, что, пока дело шло лишь о таких удобных разложениях, он встречал только симпатию со стороны своих верховных пастырей, христианских или еврейских. Но вслед за тем сказались и другие случаи. По временам выходили разложения в роде того, как, например, делали семинаристы из слова Бог-ослов, и тогда можете себе представить положение богослова-епископа, которому ученый каббалист преподносил подобные или еще худшие выводы!

Можно сказать с уверенностью, что если бы сам чорт показал ему рога из разбираемого по буквам слова, то пастырь был бы менее испуган! И вот мало-по-малу в конце средних веков стало устанавливаться мнение, что сам дьявол, а не бог выдумал эту науку, чтобы вводить в соблазн человеческие души. И католическая церковь стала посылать на костры каббалистические книги, а затем и всех занимающихся подобным бесовским делом.


VI.
Волшебные перспективы будущего общечеловеческого языка.

Но точно ли первичные восторженные ожидания древних каббалистов были простыми, неосуществимыми фантазиями? Точно ли «магические значки алфавита», дав нам возможность узнавать мысли писавшего их и делать арифметические вычисления и алгебраические действия, так и закончили на этом свои услуги развитию человеческого интеллекта и более ни на что ему не пригодятся? Неужели ни при каких условиях звуковой состав слов и их буквенная транскрипция не могут нам дать возможности изучать важнейшие свойства предметов по одним их именам?

Все течение современного естествознания показывает нам, что свободная наука рано или поздно принуждена будет выработать такую терминологию, где фонетический состав названий будет обозначать также и сложение обозначаемых ими предметов из их элементов и положение их среди других, им родственных, т. е. определит и их основные свойства. Тогда и мечтания каббалистов, отнесенные ими ошибочно к прошлому, осуществятся в полном своем размере в будущем международном, научно выработанном, языке.

К каким великим результатам приведет такой язык и как легко будет изучение на нем всех наук, я и хочу показать читателю в этой последней главке, открывающей перед нами один из волшебных уголков будущей науки.

Сформулируем наш вопрос таким образом: если в древних языках, не исключая и самого псевдо-божественного халдейско-еврейского, придуманного по библейской легенде первым человеком «Адамом», 8 и не оказалось соответствия между буквенным составом имен и элементарным составом обозначаемых им предметов, благодаря случайности первобытных наименований, то не может ли в будущем выработаться такой международный язык в котором один буквенный состав давал бы нам возможность описать почти во всех подробностях никогда не виданный нами предмет по одному, впервые услышанному нами, его названию?
8 «И он дал им имена»,—говорится об Адаме в Библии, а имена эти были халдейско-еврейские, как видно по его собственному имени—Адам (глина, или человек), по имени его жены Ева (жизнь) и др.

На этот вопрос мы можем ответить только утвердительно.

Такой международный язык не только возможен, но он неизбежно должен выработаться, потому что без него человеческому интеллекту нельзя б^дет перейти на предстоящую ему теперь новую, высшую стадию своего развития, взойдя на которую человек, не тратя десятков лет на свое обучение, будет почти с детства охватывать всю совокупность современного ему естественно-научного знания.

Я покажу читателю прямую неизбежность этого, вытекающую из быстрой эволюции вширь всех наших наук.

Возьмем прежде всего самую новейшую из них—органическую химию. С каждым годом вырабатывает она десятки, даже сотни новых веществ, для которых нужны новые имена. Первые химики-органики начала XIX века дали первым добытым ими из живой природы веществам простые названия, например: метан, этан, пропан, бутан... Их дериватам, в составе которых недостает одного атома водорода, они дали производные отсюда названия: метил, этил, пропил, бутил.., а таким дериватам, у которых недостает двух атомов водорода: метилен, этилен, пропилен, бутилен и т. д.

Вы видите, что здесь в науке сама собой стала возникать номенклатура органических веществ не случайная, а систематическая, определяемая по недочету водорода, обусловливающему совершенно определенные химические особенности для каждой новой группы этих веществ, и эту особенность, изучив немного химию, вы можете, как в каббалистике, сейчас же указать по произношению имени даже незнакомого вам продукта.

Однако, здесь первоначальными наименователями не было предусмотрено одно: эти продукты, соединяясь химически между собой, дают столько новых оригинальных и нередко чрезвычайно важных в медицине, технике и физиологии веществ, что продолжать и для них эту номенклатуру стало совершенно невозможным. Международные конгрессы химиков, давно убедившихся, что человеческому уму невозможно изучить органическую химию при особом названии для каждого из десятков тысяч ее продуктов, стали и далее продолжать дело ее отцов и создавать систематические имена, но в результате пришли, наконец, к таким много-этажным словам, которые непривычный не может даже и выговорить, а выговорив, не может запомнить. Попробуйте, например, произнести одни из самых обыкновенных, в роде бутилметил-пентилметан или гексилоктилундециламин, и вы увидите, что новичку это довольно трудно, хотя химик—органик привык и к далеко «худшим словам».

Для того, чтобы вполне выразить в самом имени строение и зависящие от него химические и физические свойства органических веществ, ему приходится часто вводить в середине слова еще и греческие буквы, как, например, в названии: β1—пафтиламин— β2 α'4 - дисульфоновая кислота и т. д.

Но и этого оказывается недостаточно! Приходится среди слов вставлять еще и цифры, нередко по нескольку сразу. Так, один цветной порошок, употребляемый как краска, называется: 1,5-диамидо-4,8-диоксиаитрахинон, а другой имеет имя:

Δ 4(8)—терпен—3—нон и т. д.

В результате, эта современная, выработанная химическими конгрессами варварски-систематическая номенклатура превратила курсы органической химии во что-то в роде читанного мною в детстве и сильно поразившего меня тогда юмористического письма учителя арифметики Семена Сковородина к его невесте:
«Любезная Амфи-3-та Дми-3-евна!
«1-очество наше скоро прекратится. Е-2 настанут каникулы повенчаемся! Вы-3-же слезы! Счастливее супружеской 4-шительно не будет на свете; о5 жди завтра вечером же моего при-6-вия к тебе. Жди твоего любящего 7-ена и знай, что непременно в Рождест-8-ен твой будет окончательно твой! 9-ого декабря тысяча восемьсот семи-10-ого года.
Твой 7-ен Сковор-1».

Понятно, что такой способ транскрипции не может держаться в серьезной науке вечно, особенно когда под рукою находится идеально простой и легкий способ для всех названий органической химии.

Действительно, дадим в полной, рационально-составленной международной азбуке каждой согласной букве числовое значение по ее порядку, как было в первобытных греческом, еврейском и славянском алфавитах, напр., б = 1; в =2; и т. д. Точно также дадим и гласным буквам свое собственное числовое значение, например, у—0; о—1; а—2; э—3; ы—4.

Тогда, обозначив число атомов углерода в углеводородных цепях соответствующей ему согласной буквой, а недочет в них водорода—соответствующей гласной и прибавив к ним для благозвучия хоть окончания ль,—получим односложные слова для всех углеводородов жирного ряда: буль, боль, баль, быль, нуль, воль, валь, выль и т. д.

Изменив окончание ль на другие односложные, например, для спиртов на рь, для аминов на мь и т. д., получим способ для односложного обозначения всех этих продуктов. Соединяя такие элементарные продукты по два вместе, получим легкий способ для наименования всех сложных продуктов. Выходят совсем удобопроизносимые и легко запоминаемые слова, дающие сразу и полный химический состав данного вещества, и все его химические и физические свойства, тогда как при обычной номенклатуре иногда имя приходится произносить как целую фразу. В особенно сложных случаях, когда в производном слове скопится более четырех слогов, можно разделять его на два, как теперь двойные фамилии, и тогда такой номенклатуры хватит без исключения на все продукты органической химии и даже откроется большой запас, указывающий на необходимость существования тысяч еще не открытых ее продуктов с предсказанием всех их важнейших свойств.

Я не могу вдаваться здесь в подробности, чтоб не утомлять, читателя не химика, но я только спрашиваю: неужели современная наука вечно будет писать химические курсы и трактаты в роде приложенного мною здесь письма Семена Сковородина? Неужели никогда ни один из химических конгрессов не постановит перейти к этой легкой силлабической (буквенной) номенклатуре, имеющейся под руками, в которой первичные элементы вещества даются одиночными буквами, а не целыми словами, и которая поэтому делает все названия легкопроизносимыми, а изучение органической химии самым легким и увлекательным делом вместо современного языколомного?

Такую же легкую систематическую номенклатуру можно создать и для веществ минеральной химии и, вообще, минералогии, дав элементарным веществам односложные названия, составленные для их периодической системы по тому же методу, как я только что указал для углеводородов. И здесь мы получим легко произносимые имена не только для всех двойных, тройных и кратных минеральных веществ, но и для самых сложных силикатов. Если в детстве вам будут прямо называть обычные вещества по таким международным систематизированным из букв названиям (вместо наших случайных: глина, песок, известь, кухонная соль, малахит, гранит и др.), то вам незачем будет зазубривать потом в школе их химический состав и свойства. Само имя будет отчетливо указывать вам все это своим буквенным составом, и все сухое при изучении минерального мира будет сброшено, как скорлупа, будущей наукой, и сама она, сразу открыв свою основную сущность, станет бесконечно привлекательной не для одних избранных, а для всякого умственно пробуждающегося ребенка.

То же самое можно указать и для географической терминологии. Сколько каждому из нас приходилось зубрить различных имен городов, гор, рек, островов и т. д., а потом позабывать, где их место! Кому из нас не приходилось с отчаянием в душе искать по карте, где на ней находится необходимое для нас название? А между тем, все это будет совершенно ненужно при систематической международной номенклатуре, где в буквенном составе каждого названия выразится и место.

Вы знаете, что географическое положение на земном шаре выражается в градусах широты и долготы, и что первых —180, а вторых—360 градусов. Значит, взявши международный алфавит с 60 буквами для обозначения согласных звуков, где тридцать—различные видоизменения твердых (б, п, в, ф и т. д..), а остальные тридцать—мягких (бъ, пъ, въ, фъ и т. д.), можно комбинацией только двух согласных звуков выразить 3600 делений по долготе, а прибавив к ним еще вторую комбинацию, можно выразить такое же число делений по широте места, т. е. обозначить этим на земле четыреугольнички величиной в десятые доли градусов (в 10 верст по направлению от севера к югу, и еще менее того—от востока к западу в неэкваториальных странах)! Условимся, например, что, при разделении этих четырех согласных букв на две пары посредством гласной у, мы получаем имя города, находящегося в этом квадратике; что при разделении тех же четырех согласных буквой о—имя горы; при а—имя реки, устье которой в данном месте, и т. д. Тогда мы получим ряд слов, при одном произнесении которых ясно видно, о чем идет дело—о городе, горе, реке и т. д., и где на земной поверхности этот предмет находится. И все такие слова будут благозвучны, особенно, если мы условимся вставлять гласные и между остальными стечениями согласных, и, притом, не как попало, а тоже по системе, обозначая ими, например, приближенную величину предмета, т. е. разделяя ее на несколько категорий.

Понятно, что при такой международной систематической терминологии никому не понадобится мерить по карте, каково расстояние от одного места до другого; оно будет сказываться, в самом названии обоих мест. А если мне кто скажет, что будет жаль утратить при этом дорогие ему исторические имена, то кто же мешает оставить их, как прибавки к международным, в роде того, как это делается и без того в названиях Нижний-Новгород,. Усть-Сысольск и так далее. Что же касается никому неведомых мелких местечек, то международное переименование их не может вызвать даже и таких возражений, тем более, что оно уничтожит всю сушь в географии и освободит учащемуся время для усвоения географических особенностей, более поучительных, чем зубристика бессмысленных имен, большинство которых всегда остается для каждого не только лишенным исторического, но и всякого другого смысла.

Тот же самый метод, введенный в астрономию для наименования звезд в различных стадиях их развития, дает возможность по одному имени звезды указать ее на небе и на астрономической карте и сказать прямо, к какому типу и к какой величине она принадлежит, и каково от нас ее приблизительное расстояние. Тогда и в астрономии для изучения останется только одно интересное и поучительное, особенно, если для лунных и марсовых карт тоже ввести обозначения местностей по широте и долготе, аналогичные только что описанным для земли, а в имена планет вставить понятия об их величине и расстоянии от солнца. Переходя к биологическим наукам, мы и здесь видим не только необходимость, но и неизбежность аналогичной терминологии.

Ни один зоолог, ни один ботаник не могут вместить в своей голове сотен тысяч существующих на земле видов животных и растений, не говоря уже о вымерших. И здесь, как в органической химии, мы видим зародышевую попытку введения рациональной международной номенклатуры в двойных латинских именах, придуманных Линнеем и его последователями.

Но и она не вошла в обыденное употребление отчасти по своим чуждым для современных народов двухъэтажным латинским названиям и отчасти по другой, не менее основательной, причине. Она дала возможность получать приблизительное представление о никогда невиданном нами животном или растении лишь тогда, когда мы уже знаем хоть одного представителя из этого рода. Однако, всех родов животных и растений оказалось такое множество, что даже и для сотой их доли нельзя иметь у себя в голове по хорошо знакомому представителю.

Вот почему эта попытка еще менее достигает цели, чем даже современная номенклатура органической химии. Она только указывает нам путь для дальнейшего усовершенствования биологической терминологии. В будущем научном имени животного или растения должен быть определен его буквенным составом не только род и вид, но и все другие более общие биологические подразделения, дающие его основные особенности. Такие имена должны быть, кроме того, достаточно благозвучны для введения их и в обычный разговорный язык. А этого достигнуть можно опять лишь придавая особое значение каждой букве. В зоологии и ботанике все живущие существа разделяются, как известно, прежде всего на отделы, отделы—на классы, классы—на разряды, разряды—на семейства, семейства—на роды и роды—на виды, т. е. существует семь подразделений. Если бы каждое из них выражалось в имени целым слогом, то пришлось бы давать и животным, и растениям слишком длинные для произношения семисложные имена, и потому их необходимо сократить, придав и гласным, разделяющим согласные, значение подразделений.

Для этого надо только воспользоваться всеми вариациями пяти основных гласных, существующими в различных языках, а если где-либо не хватит и этих звуков, то можно их еще удвоить вставкой какого-либо удобопроизносимого звука перед каждой согласной в роде и, который, таким образом, не будет иметь самостоятельного значения в имени.

Тогда все имена животных и растений легко сократить в четырехсложные или в крайнем случае в пятисложные слова, и каждое название будет при этом заключать в себе и всю генеалогию данного живого существа, особенно, если гласная в последнем слоге будет обозначать его геологическую эпоху—современную или прошлые,—что поведет к такой же рациональной номенклатуре и самих геологических периодов.

Но такого рода силлабическое словообразование, делающее так просто из имени каждого предмета его полное описание, не приведет ли к более удобным названиям и для самих числительных имен? Не лучше ли обозначить все элементарные числа простыми слогами: бе, пе, ве, фе, ге, ке и т. д., а для нуля взять, напр., не? Тогда можно было бы сказать коротко и просто всякое число, например, вместо двадцать три тысячи четыреста пятьдесят шесть, просто: певефегет? 9 Очевидно, что всю хронологию истории, все астрономические расстояния планет и т. д. можно будет выразить тогда простыми числительными словами и, прибавляя их к обычным именам, в роде неотъемлемых эпитетов, можно будет при каждом историческом имени обозначать и его точную дату. Тогда скучное изучение хронологии, тотчас же забывающейся после экзамена, если человек не специализировался на ней, сделается совершенно излишним: она будет в самом имени исторической личности или события.
9 Можно думать, что со временем человечество сможет еще сократить и эту номенклатуру, введя вместо десятичной тридцатичную или даже шестидесятную систему счисления. Тогда, например, такое большое число, как сто двадцать три миллиона четыреста пятьдесят шесть тысяч семьсот восемьдесят девять, произнесется в роде бевеидеф, т. е. всего в пять согласных букв.

Таковы широкие перспективы, открывающиеся для человеческой мысли введением в научную номенклатуру международных рациональных названий, где каждое имя есть, вместе с тем, и общее описание предмета, то самое, какое мечтали найти средневековые каббалисты в древнем еврейском языке, считая его за данный самим богом-громовержцем, а следовательно, и за рациональный язык.

Их искания с этой точки зрения были только как бы предчувствием возможности такого языка. Их только что пробуждавшийся ум пытался найти его, как и все другое великое, в прошлом, а не в будущем; они считали рациональный язык заранее дарованным человечеству, а не таким, который должен быть выработан самими людьми в ту эпоху, когда они сделаются готовыми к переходу на новую, высшую стадию своего интеллектуального развития.

Не настало ли уже теперь для человечества это время? Если даже и нет, то оно близко. Мы видим уже, что во многих науках (и, прежде всего, в органической химии) скорое введение его становится совершенно неизбежным, благодаря непроизносимости существующих названий и невозможности для специалиста заучить по обыкновенным именам все разновидности необходимых ему химических материалов. То же самое и в других настоящих, т. е. систематизированных науках. До сих пор все международные конгрессы специалистов, обсуждавшие такие вопросы, пытались лишь чинить и надстраивать старое обветшавшее здание научной терминологии, а не срыть его до основания, чтобы возвести новое, со всевозможными удобствами. Впрочем, и возводить это новое здание им было совершенно невозможно до выработки общего международного алфавита, основанного на выводах новой естественной науки—антропофоники, в который вошло бы все звуковое богатство, накопленное различными расами и племенами, так как все национальные алфавиты страдают, как увидим далее, значительными недочетами. Итак, для дальнейшего развития всех наук необходима теперь международная выработка систематического полнозвучного алфавита, который надо сделать не надстройкой существующих уже, а их заменой совершенно новым алфавитом, в основе которого должно быть положено наибольшее удобство для скорого обучения детей азбуке.

Удобнее всего это может быть сделано специальным международным конгрессом, а введено в употребление постепенно. Представьте, например, что будет обязательно постановлено на каждое полугодие заменять в газетах только четыре губные, четыре зубные и т. д. согласные буквы новой транскрипции. Первоначальное затруднение в чтении будет для вас (даже если вы и не учили новой азбуки) не больше, чем при чтении книги с опечатками, а если в начале газеты-все время стоит строка, с указанием произношения этих четырех новых систематических значков, то вы привыкнете к ним в два или три дня, и через неделю постоянного чтения даже не будете замечать их. Так в четыре или пять лет можно совершенно перейти к новому алфавиту, не побуждая взрослых специально изучать его, а для детей в школах, конечно, лучше ввести сразу учебники, напечатанные новым способом. Только после этого можно будет перейти и к введению той международной научной номенклатуры, о которой я говорил, и это ясно будет видно из следующей же главки этой моей «лингвистической интермедии».

Если же инертность и рутина еще долго будут мешать решению этого вопроса международным конгрессом,, то ничто не мешает проявлению здесь и отдельной инициативы. Если бы какой-нибудь народ ввел у себя такую азбуку и номенклатуру, то он настолько сразу поднялся бы в своем умственном развитии, что остальным народам через несколько десятков лет ничего не осталось бы делать, как принять от него все выработанное им, как постепенно и принимается теперь выработанная во Франции метрическая система мер и весов.

Однако, скажут мне, если все химические, астрономические, биологические и даже числительные имена сделаются международными, то не повлечет ли это к выработке и из остального лингвистического состава разных языков одного международного языка?

Международный язык, несомненно, выработается в будущие века, но он выработается, мне кажется, не конгрессами и не искусственными способами, а постепенным слиянием всех человеческих наречий в один необыкновенно богатый звуками и символами язык. Утверждать, что наши современные языки так и застынут и окаменеют на теперешних наших словарях и грамматических оборотах, значило бы отвергать всю прошлую историю этих же самых языков, подвергавшихся изменениям от столетия к столетию. Так будет и в будущем, и международная терминология научных и числительных имен только облегчит дальнейшее слияние всех диалектов.

Сделав все технические, числительные и научные наименования общечеловеческими, наука, вероятно, оставит в языках попрежпему все те слова, которые она не может привести в свои системы, т. е. все глаголы, имена прилагательные, все слова для выражения человеческих чувств, симпатии, антипатии, одним словом, весь тот лингвистический словарь, который создал национальные поэзии и художественные литературы. Заменятся в них постепенно новыми лишь имена немногих домашних животных или имена общеизвестных растений, да и то они еще долго будут существовать одновременно со старыми, как у нас уживаются в поэзии названия конь и лошадь, луна и месяц...

Зато все, что необходимо .для путешествия в чужих странах,— названия кушаний в ресторанах, имена необходимых дорожных предметов,— будет постепенно делаться общим, как оно уже происходит и теперь, а введение международной номенклатуры чисел устранит и наибольшее затруднение для международных сношений—трудность купли и продажи. Сношения между пародами облегчатся в будущем до крайности летательными аппаратами, и в международной смеси грядущих людей из каждого языка будет взято и перенесено в международный все то, что было выработано ценного различными национальностями.

Эволюция будущего международного языка пойдет не путем сокращения до минимума звукового состава какого-либо национального языка, не путем сокращения до минимума его грамматических форм, а путем его обогащения всеми отдельными национальными формами и звуками. Язык тем выразительнее для тонких оттенков человеческих мыслей и чувств, чем он богаче словами и формами; и он тем звучнее и удобнее для пения, чем разнообразнее его звуковой состав. Другого объективного критерия совершенства языка у нас не может быть, если мы не захотим вступить на старинный путь субъективизма, благодаря которому всякий, даже совершенно дикий, народ считает свой язык самым совершенным и в звуковом, и во всех других отношениях.



Резюмируем кратко все сказанное выше. Мы видели в начале этого исследования, какими волшебницами казались первым людям, выучившимся чтению, буквы их алфавита, и как обучение азбуке было первой степенью посвящения их в тайны магов. Мы видели, как, увлекаясь апофеозом чтения, средневековые ученые стали придавать буквам божественное происхождение и изучать посредством них численный и звуковой состав всех слов и разлагать все имена по созвучиям, надеясь исследовать этим путем свойства соответствующих им предметов. Мы видели, как в результате всего этого возникла особая средневековая оккультная наука, каббалистика или просто каббала, пришедшая к заключению, что должен быть естественный язык, в котором каждое разложение любого слова на буквы дает всю историю и все основные свойства символизируемого этим словом предмета и, таким образом, приводит к возможности, не учась, знать основы всех наук.

Мы видели, как только что пробуждавшийся ум человечества искал этот язык в прошлом, а не в будущем, как он пришел к ложному выводу, что этот язык—древнееврейский, дарованный богом человечеству, и не подозревал, что истина—в обратном, что могучие социологические силы, влекущие народы с каждым столетием все вперед и вперед, предоставили им самим выработать этот язык в ту эпоху, когда их ум сделается готовым к переходу на новую, высшую стадию развития.

Мы видели, наконец, полную возможность выработки такого языка, попытались разглядеть его некоторые уголки и показать, что быстрое развитие всех наук уже влечет к нему народы помимо их воли.

Наступит время и раздастся голос более громкий, чем мой. Могучий язык будущего пробудит к новой, неизмеримо высшей жизни сознание грядущих поколений, и жалкими тогда покажемся мы им со своими современными сумбурными и хаотическими терминологиями и номенклатурами. Но даже и в те счастливые дни грядущий исследователь прошлого, открыв какую-нибудь полусгнившую от времени каббалистическую книгу, увидит в ней, что еще задолго до осуществления великого дела народов жили на свете люди, которые мечтали о предстоящем ясном дне всеобщего сознания в потемках глухого средневековья.

Bindu
Администратор
Сообщения: 3756
Зарегистрирован: 03 янв 2008, 03:59
Благодарил (а): 6 раз
Контактная информация:

Re: Н. Морозов Слово Христос Апокалипсис

Сообщение Bindu » 31 янв 2020, 19:57

ГЛАВА II.
МУЗЫКА РЕЧИ. ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СЛОВО В ЕСТЕСТВЕННО-НАУЧНОМ ОСВЕЩЕНИИ.


Различие языков заставляет человечество идти к истине как бы различными путями, освещая ее с разных точек зрения, и это служит залогом наиболее полного достижения истины.

В. Богородицкий.

Одно из величайших затруднений при рациональном естественно-научном способе изучения памятников древней человеческой жизни, особенно же относящихся к умственной эволюции человечества,—заключающейся в развитии его мифологии, религии, географических, исторических и естественно-научных представлений,—состоит в необходимости собственных предварительных и разносторонних сведений в области важнейших отраслей современной и прошлой науки. В особенности же тут необходимо знание индивидуальной и массовой психологии, астрономии и астрологии, химии и алхимии, физики и магии, географии и геологии, анатомии и физиологии, механики и материальной культуры, сравнительной лингвистики и совершенно еще новой, родственной с нею науки—общенародной антропофоники, существующей пока лишь в мечте, и в умении легко комбинировать их общие и частные результаты между собою. Без этого историк древнего мира будет постоянно ходить как слепой в глухом лесу и постоянно будет сбиваться с правильного пути.

В первой книге настоящего исследования я уже указал на необходимость знания астрономии, как в ее астрологическом прошлом, для понимания астральных аллегорий Библии, так и в ее современном математическом состоянии, чтобы легко вычислять указываемые в первоисточниках комбинации светил для установления правильной хронологии 1 описываемых событий. Во второй книге я наметил необходимость знакомства с геофизикой и с геологией, а здесь я покажу необходимость для историка культуры знакомства с анатомией, особенно же с основным органом всякой психики—головным мозгом вообще, для того, чтобы понимать, почему, кроме реальной истории человечества и его матери-природы, в сознании человека появлялись и развивались еще иллюзионарные их истории, и почему кроме реальных представлений людей о самих себе и об окружающем их стихийном и органическом современном мире у них до сих пор развиваются еще и иллюзионарные представления, заставляющие их нередко, на горе себе, идти по ложному пути в созидании своей жизни.
1 С целью облегчить историкам решение подобных вопросов, а также и легко проверять чужие вычисления и определения, я составил «Наглядные таблицы движения небесных светил», которые дам в четвертой книге. По ним каждый историк легко определит сам времена любой указанной ему планетной комбинации.

А в этой интермедии я покажу еще читателю, как необходимо для действительно научного изучения древней человеческой жизни также и достаточное знакомство со сравнительной лингвистикой и с наукой о звуках человеческой речи, которая, как я уже выразился ранее, существует пока лишь в умах немногих лингвистов и совершенно не знакома не только общеобразованным людям, но даже и специалистам по смежным с нею областям, каковы социология и общая история человеческой жизни на земле.

Многие из не-лингвистов, я думаю, даже еще и не слыхали об антропофонике. Ее не преподают ни в каком из общеобразовательных учреждений, и однакоже она чрезвычайно важна и как общеобразовательный предмет, и как первостепенное средство для восстановления прошлой истории человечества, и в этом смысле ее общий очерк необходим в моем исследовании. Ведь его заголовок «Христос», как я уже упоминал в предисловии к первой книге, не ограничивает моего предмета одним евангельским магистром оккультных наук. Это греческое слово значит просто посвященный в высшую степень древней, замкнутой в себе корпорации, ученых, считавших свою науку дарованной им самим богом-отцом и державших свои знания в строгой тайне от посторонних. Его буквальный смысл—помазанный (Христос), так как посвящение в высшую степень магистра сопровождалось тогда мазаньем головы человека ароматическим растительным маслом посредством небольшой кисточки, или возлиянием этого масла из кувшина на темя посвящаемого. Если верить в древность старозаветной Библии, то этот обряд практиковался еще над Саулом, а если обратиться к историкам христианской церкви, то оказывается, что миропомазание посвящаемых в высшие теократические должности развилось только с IV века нашей эры, при чем освящение самого масла было приурочено (с V века) к страстному четвергу, т. е. связано со столбованием «Великого царя».

В этом широком смысле я и понимаю слово «Христос» в моей книге, и потому для меня и Моисей, и Арон, и Самуил, и Илия такие же. христы, как и евангельский, независимо от того, мифичны они все, или их библейские и евангельские биографии являются первобытными фантастическими романами из жизни реальных личностей. Давая их естественно-научную обработку, я неизбежно должен был не раз прибегать и к сравнительной лингвистике, которая, в свою очередь, делается серьезной наукой только в связи с антропофоникой и остается без нее как бы зданием без прочного цемента. Особенно же это важно для того, чтобы выяснить себе, насколько заслуживают доверия традиционно дошедшие до нас от наших предков произношения слов, мимолетно колебавших атмосферу земного шара более тысячи лет тому назад, так как по этим давно минувшим звукам нам приходится делать выводы и о соответствующих им давно минувших фактах.

В чем же сущность антропофоники?

Рассмотрим и этот вопрос в эволюционном порядке, чтобы сразу связать в нем современное состояние с отдаленным прошлым. Как я уже и говорил, древние считали слова особыми газообразными существами, мимолетными духами, вылетающими из уст мыслящего человека, влетающими затем—через уши—в души окружающих их живых существ и воспроизводящими в них образы и идеи, роящиеся в «душе говорящего». И этим невидимым существам приписывалась, кроме того, и творческая сила.

«В начале было слово и слово было у бога и слово было,— бог»,—говорит евангелист Иоанн в начале своего «Благовествования». А его последователи и продолжатели еще прибавили, будто это же «слово», произнесенное богом-отцом, войдя в Палестине через ухо в душу прекрасной еврейской девушки Марии, получило там часть ее тела и, неожиданно для окружающих, вышло из нее как «богочеловек», для того, чтобы освободить людей от их «первородного греха», т. е. от старых заблуждений, сделавшись провозвестником истины.

Для нас, знающих уже, что слова всякой речи являются волнообразными сотрясениями воздуха, вся эта история кажется, конечно, детски наивной, но не такова она была для наших предков даже и в начале эпохи Возрождения. Ведь они еще не могли знать ни акустики, ни оптики, хотя и теперь есть простодушные люди, верящие в возможность научной обработки этих отраслей человеческого знания чуть не питекантропами (о которых я говорил во второй книге этого моего исследования) и не качающие с недоумением головами, когда им говорят, будто Птолемей Александрийский написал во II веке нашей эры «Оптику», в которой развивается современное нам учение об отражении и преломлении света.

Но не так выходит на деле, когда вместо апокрифов мы начинаем исследовать действительные документы древности.

Вот, например, хотя бы библейская книга «Бытие», по которой учились и физике, и космогонии вплоть до нового времени. В первой ее главе каждое слово «отца богов» получает вещественную оболочку, как и в евангелиях, показывая ту же самую эпоху умственной эволюции ее авторов. Стоило отцу-богов сказать: «да будет свет!», и свет явился в виде «прозрачного воздуха», т. е. такой среды, через которую, как щупальцы, проникают невидимые и неощутимые истечения нашей души.

Выйдя из нашей головы через глаза и достигнув рассматриваемого предмета, они снова возвращаются через те же глаза в нашу душу для того, чтобы сообщить ей то, что они ощупали вне нас. Слово «свет» и превратилось в свет, как только было произнесено богом.

Только с этой точки зрения становятся понятными и дальнейшие строки библейского мифа о «седмице творения», в которых реальные источники света—небесные светила—оказываются сотворенными уже после того, как прозрачный для глаза дневной воздух сменил непрозрачную для них ночную тьму в четвертый раз...

Так постепенно образовалось на берегах Средиземного моря (и притом не ранее IV века нашей эры) каббалистическое представление о неразрывном сродстве между предметами и их именами, и появилась наивная для нас идея о том, что можно получить точное представление о сущности и составе всех предметов и отвлеченных представлений, изучая не их самих, как теперь мы делаем, а один звуковой или буквенный состав их названий на древне-еврейском языке, на котором, будто бы, вызвал их к бытию сам творец. Не предмет с этой точки зрения предшествовал своему названию, а название, возникнув в душе бога-творца, вызвало к бытию самый предмет: в начале было слово и слово было—бог (т. е. творец своего предмета)—говорит, как мы уже видели, евангелие Иоанна, этот важный первоисточник для понимания психологии интеллигентных вершин человечества средних веков. Ведь только афинский философ Прокл, живший,—говорят нам,—между 410 и 485 годами нашей эры, открыл, что между словами и предметами мысли существует естественная связь, хотя,—как наивно передают нам средневековые авторы,—Аристотель будто бы опроверг эти идеи Прокла еще за 800 лет до его рождения, и Прокл, выросши, конечно, не мог не прочесть возражений такой знаменитости, 2 особенно, когда они направлены (хотя и за 800 лет) прямо против него.

Теперь,—как я уже говорил,—различные лучи света для нас только одна серия из огромного ряда невидимых нами рядов различных волнообразных колебании междузвездной среды, проницающей все предметы, кроме их атомов. Они происходят от атомных вибраций всех физических тел и производят как силу тяготения, 3 так и электро-магнитные притяжения и отталкивания подвергающихся им предметов. Многообразные звуки, слышимые и не слышимые нами, теперь для нас только несколько серий из огромного числа различных систем волнообразных движений земной атмосферы. Они исходят от звучащих тел и передаются окружающей нас смесью азота, кислорода и нескольких других веществ, растворившихся в прилегающей к земному шару междузвездной среде (подобно тому, как соль или сахар растворяются в воде), и не улетают вдаль только благодаря их притяжению земным шаром.
2 Так как идеи Аристотеля стали распространяться и сделались необычно модными между передовыми деятелями всемирной науки—европейцами—только в XIII—XIV веках нашей эры, то я считаю их и возникшими лишь накануне того времени, а не за полторы тысячи лет назад до него. После такого долгого лежанья в подвале не прорастет никакое зерно, даже и ржаное.
3 О силе тяготения см. мою книгу: «Основы качественного физико-математического анализа», 1908 г., а также мою статью «Sulla necessita di nuovi studii forza di gravitaione» (La Sciena per tutti, 1909, № 10) и самую последнюю мою книгу «Принцип относительности и абсолютное» (Госуд. Издательство, 1920 г., Петроград).

Почему же мы слышим лишь несколько серий из огромного числа колебаний, которые способны передаваться нашему слуху от ритмически колеблющихся тел нашей атмосферой? Почему одновременность одних из них нам приятна и кажется музыкальным аккордом, а одновременность других—диссонансом?

Первое обстоятельство объясняется устройством нашего слухового органа. За барабанной перепонкой, защищающей его внутренность, находятся сразу два органа: полукружные каналы в числе трех, перпендикулярных друг к другу, в которых давление весомой жидкости служит нам для показания верха и низа и дает этим подсознательной области большого мозга непрекращающиеся импульсы к сохранению нами равновесия в стоячем положении (рис. 2, bg), и улитка в виде канала, свернутого спиралью в 21/2 раза (рис. 2, lhl и vhl) и наполненного лимфатической жидкостью, представляющая наш истинный слуховой орган.
Изображение
Рис. 3.
Поперечный разрез улитки с обозначением разделяющих ее слуховых перепонок.
[/img]http://vvu-library.ru/morozov/img/3-04.jpg[/img]

Рис. 4.
Стоячие волны звука и полосы интерференции.


Тот же рояль дает нам объяснение, почему все октавные тоны, несмотря на разность высот, кажутся нам сходными, и получили те же самые названия: до, ре, ми, фа, соль, ля и си, несмотря на разность высот. Это потому, что если вы дадите струне свойственное ей основное колебание, то она даст сама по себе, хотя и в более слабой степени, и ближайшие к ней октавные колебания. Значит, если одновременно с этим зазвучит другая струна на октаву выше или ниже, то волны обоих звуков гармонически налягут друг на друга, усиливая свои обертоны, (рис. 5) и впечатление получается такое же, как и в поэзии от полной рядовой рифмы.
Изображение
Рис. 5. Два результата наложения друг на друга поперечных волн (и вместе с тем графика сгущений и разрежении продольных). Черная линия есть результат наложения двух соответствующих ей пунктирных синусоид. В случае a—когда начала обеих направлены согласно, а в случае b—когда начала противоположны.

Когда на два или три колебания одной струны приходятся три или четыре другой (с достаточной точностью для того, чтобы они могли самопроизвольно исправить малые дробные прибавки или недочеты воздействием друг на друга), то происходит нечто в роде чересстрочного чередования двух или трех рифм, и впечатление получается приятное. А при значительно большей сложности никакой самопроизвольной ассимиляции тонов не произойдет и получится то, что мы называем диссонансом или дисгармонией звуков, как это видно на волнистых линиях рисунка 7, вычерченных посредством прибора, представленною на рисунке 6.
Если мы допустим, как это принято, что среднее человеческое ухо воспринимает как звук, а не как треск, только волны свыше 16 колебаний в секунду, то следующие его октавы будут 32, 64, 128, 256,512, 1024, 2048, 4096 колебаний в секунду, и последние из них услышит лишь редкое ухо, а для обычного—оно уже тишина. И мы видим, что промежутки между ними возрастают в геометрической прогрессии, тогда как число различных тонов (называемых музыкальными полутонами) для уха европейца остается и в нижних, и верхних октавах только 10 (с бемолями и диезами), и редкий слух определяет звуки, промежуточные между ними, называемые четвертями тонов, что опять сближает наш орган слуха с роялем, в котором тоны переходят один в другой не непрерывно, а ступенчато, путем ассимиляции промежуточных с ближайшим к ним полутоном или, в крайнем случае, с четвертью тона.

Значит, тоноразличительная способность нашего уха возрастает, как логарифм частоты колебаний по основанию два, и для того, чтобы привести верхние и нижние тона к психологической однородности, надо брать не прямые числа колебаний, даваемые опытом, а их логарифмы по основанию два, т. е. помножать обычные десятичные логарифмы, взятые от полученных опытом чисел колебаний в секунду, на модуль вторичной системы логарифмов 3,3219 по формуле
D = 3,3219 lg N0 — 3,3219 lg N1

где D есть ступень полутонной слышимости, т. е. нота европейской музыкальной шкалы, N0 число двойных (т. е. взад и вперед) колебаний исследуемого в этом отношении музыкального тона, а N1— число таких же колебаний близкого к нему тона, от которого ухо уже не может его отличить. У обычных европейцев D=0,04, у индусов, повидимому, D менее этой величины (четверти тона).
Изображение

Рис. 6.

Прибор для вычерчивания кривых линий, данных на рис.7. Если левый (больший) камертон А, на котором приделана закопченная слюдяная пластинка а, неподвижен, то острие на конце меньшего камертона В, приведенного в звуковое колебанье и движущегося по подставке в направлении А, вычертит на закопченной пластинке правильную волнистую линию. Если же при этом привести в звучание и камертон А, то колебания одного камертона налягут на колебания другого, а потому и вычерчиваемая линия усложнится в зависимости от того, в каких соотношениях находятся частоты колебания обоих камертонов, как это и дано на рис. 7.

Изображение
Рис. 7.

Графики музыкальных тонов, получающиеся на закопченной пластинке камертона А предшествовавшего чертежа. Первая кривая, когда частота колебаний камертона В вдвое более частоты камертона А. Вторая тоже, но не вполне точно. Третья, когда на одно колебание А приходится три колебания камертона В, и т. д., как показано сбоку. При более сложных отношениях (как 24 : 25 или 80 : 81 внизу) получаются то усиления, то замирания звуков, называемые диссонансами.

При этом название ноты будет определяться дробным остатком (мантиссой) логарифма по приведенной ниже таблице.
ТАБЛИЦА I.
Логарифмические мантиссы десяти полутонов европейской музыкальной шкалы, как десять ступеней слышимости обычного европейского уха XX века (здесь К любое целое число от 5 до 11)
Изображение


Мы видим, что средние промежутки между ступенями музыкальных полутонов здесь 0,085, а потому и всякий звук, который отличается от приведенных во второй колонке этой таблицы не более чем на половину указанного интервала (т. е. не более чем на 0,042), наша слуховая улитка относит к ближайшему из этих чисел, и это дает возможность легко определять ноту экспериментальных данных, не пугаясь того, что в высоких октавах интервалы между числами их колебаний в секунду очень велики. Ведь все те, у которых разница логарифмов меньше 0,042, лежат в пределах ошибок нашего голосового и слухового аппаратов. Вот почему и при составлении диаграмм здесь необходимо употреблять нотную систему, как я приспособил ее на следующих таблицах: она как раз и аналогична логарифмам числа колебаний, хотя и выработана композиторами помимо математики по интуиции.

Итак, наша таблица дает нам возможность легко переводить числа звуковых колебаний на ноты. Мантиссы логарифмов дают название ноты, а их характеристики, К (т. е. целая часть логарифма), дают номер октавы по ключу:
Изображение
Рис. 8.

Фонетические обозначения музыкальных тонов в соответствии с клавиатурой рояля. Внизу (слева) немецкая система (по Гельм-гольцу), над ней французская (по Пуаро). Полутоны даются черными клавишами. По немецкой номенклатуре повышение основного звука на полтона () обозначается прибавлением слога is (cis, dis, eis, fis, gis, ais, his), понижение на полтона () — прибавлением s или es (ces, des, es, fes, ges, as); исключение представляет si, обозначаемый буквой B).
К = 5 . . . контр-октава
К = 6 . . . большая октава
К = 7 . . . малая октава (ее конец в басовом ключе)
К = 8 . . . 1 октава (ее конец в дискантовом ключе)
К = 9 . . . 2 октава (ее начало в дискантовом ключе)
К = 10 . . . 3 октава
К = 11 . . . 4 октава.

Для наглядности я их даю на рис. 8.

Мне остается только, в предотвращение сбивчивости при чтении, прибавить, что не все фонетические школы употребляют эту нумерацию октав. Так, французская школа фонетиков называет большую октаву первой, малую—второй, первую—третьей и т. д., и, кроме того, в ней все ноты на четверть тона выше, так что для получения их из вышеприведенных логарифмических мантисс надо вычитать 0,044, при чем для lg2Do получается в этом случае всегда нулевая мантисса (К, 000), что соответствует целой степени числа два (двум полным колебаниям в секунду), тогда как по обычной музыкальной шкале за исходный пункт взято 2,062 колебания в секунду.

По французской шкале у меня и представлены на рис. 16 данные Пуаро, на четверть тона выше обычных у нас нотных.

И если человек сроднился уже с этими новыми естественнонаучными представлениями о свете и звуке, а не принял их в свое сознание как каких-то ненадолго пришедших незнакомцев, то в них он находит еще более поэзии и красоты, чем в их иллюзорных мифических отображениях, только-что очерченных нами. А для познания реальной сущности предметов только пригодны одни современные представления: лишь при естественно-научном понимании эти великие явления природы и предоставляют себя на службу понявшему их человеку, вплоть до телефона и беспроволочного телеграфа.

Каждое светящееся вещество при разложении ого лучей призмой в спектроскопе дает всегда несколько типичных линий, лежащих в совершенно определенных местах радужной спектральной полоски (см. рис. 11, стр. 57). По их положению и виду химик сразу узнает, из чего состоит незнакомый ему минерал, а астроном изучает по ним вещественный состав недоступных для нас небесных светил, определяет их возраст и, сравнивая их между собою, устанавливает общие законы и последовательные ступени их Эволюции. И он видит ясно, что и небесные светила имеют тоже свое рождение, детский возраст, юность, старость и смерть, как и окружающие нас на земной поверхности живые существа.

А при прежних ошибочных представлениях световые лучи были глухи и немы ко всем предложенным им вопросам человека.

Точно так же и в области звуков человеческой речи. Каждый согласный ее звук, изобразимый особой буквой в роде б, в, г и так далее, имеет свою особую фонему, т. е. доходящую до нашею сознания систему, типичных и неизменных во всяком рту колебаний воздуха, ту же самую и в устах мужчины, и в устах женщины, и в устах ребенка, и в устах старика, пока они ясно выговаривают звуки речи. Только по этим фонемам или типичным и неизменным метатонам, сопровождающим обычные звуки человеческих голосов, если они достигли до нашего сознания, мы и отличаем в от х, з от д и так далее, независимо от того, высок или низок тембр голоса данного человека и каковы его индивидуальные особенности. В музыке им аналогичны те системы звуковых метатонов, т. е. сопровождающих тонов, по которым мы отличаем длительные тоны флейты от таких же длительных тонов скрипки и ударные звуки рояля от ударных же звуков колокольчика даже и при той же музыкальной высоте их основных топов, в переливах и комбинациях которых и заключается вся гармония музыки и речи независимо от вышеупомянутых систем надбавочных тонов, соответствующих фонемам.

Произнесите, например, хоть сейчас длительный губной звук в-в-в или вь-вь-вь, ф-ф-ф или фь-фь-фь. Здесь, кроме общего гула, производимого вашим ртом, есть еще для каждого из согласных звуков своя особая серия отличительных метатонов, одинаковых у вас со всеми остальными людьми, независимо от их пола и возраста. Только они одни и отделяют губные в-в-в или ф-ф-ф звуки от зубных з-з-з или с-с-с, или от глоточных в роде h-h-h или х-х-х и т. д., хотя и они такие же длительные. Когда эти метатоны плохо воспроизводятся кем-нибудь, как бывает у плохих певцов, тогда вы перестаете отличать их слова друг от друга.

Произнесите точно так же обычные для русского языка взрывные губные звуки б или бь, п или пь, и вы определите в них соответствующими физическими приборами те же специальные обертоны соответствующих им длительных в-в-в или ф-ф-ф, и вся разница с предыдущими будет только в том, что на этот раз основные вариации губного звука произведены вами путем быстрой размычки предварительно сделанного им противодействия ваших губ: они были сначала стеснены, а потом быстро и прогрессивно затухают, как звук колокольчика.

Каким путем ни проанализируете вы отличительные мета-тоны гортанных, зубных, носовых и других согласных звуков вашего голоса и голосов всяких других людей, вы всегда убедитесь, что у всех лиц, слова которых вы понимаете, между ними нет заметной разницы. Они остаются неизменными и при пении, несмотря на все повышения и понижения тонов голосовой щели, если данное пение для вас понятно.
* * *

Несколько иное покажется вам с первого взгляда, когда вы будете сравнивать не эти только-что очерченные согласные шумы, а гласные звуки вашей речи с их произношением другими, но и тут выходит то же самое, лишь с одной прибавкой. Скажите, например, длительно слоги жэ-э-э или че-е-е, жы-ы-ы или чи-и-и и сравните свое произношение гласных в этих слогах с произношением других. Вы увидите сейчас же, что их всегда сопровождает (чего не было в предшествовавших случаях с согласными звуками) еще особое чисто музыкальное звучание вашей голосовой щели, более высокотонное у женщин и детей, чем у мужчин и стариков, особенно, если кто-нибудь из первых имеет голос сопрано, а кто-нибудь из вторых говорит басом. Но какой бы музыкальной октавой кто ни говорил, вы отметите и здесь соответствующими физическими приборами то же самое, что мы видели и при произношении согласных: к чисто музыкальному и ничего идейного не сообщающему нам тону голосовых связок—говорит ли человек или поет—всегда при звуке жы-ы-ы примешивается к гласной ы более низкая система метатонов, чем при аналогичном ей звуке и в чи-и-и.., а звук э в жэ-э-э... по своим отличительным метатонам настолько же ниже, чем аналогичный ему звук э в слоге че-е-е... А если вы произнесете так называемое и-краткое (й, немецкую йоту—j), то увидите, что, потеряв певучесть голосовой щели, оно сохранило все метатоны гласной i и обратилось в такой же согласный звук, как и все остальные согласные. То же самое вы отметите, произнося и U-краткое в немецком (например, Маўзер) и ы-краткое в произношении этой буквы картавящими, когда вместо раз они говорят ыаз.

Точно то же вы заметите и у остальных гласных звуков своего языка, т. е. у А, О, U. 4 Каждый из них вы можете петь, то повышая, то понижая тоны своей голосовой щели, посредством большего или меньшего натяжения голосовых связок в вашей гортани, но опытное исследование соответствующими физическими приборами всегда покажет вам одно в то же. При всех повышениях или понижениях в каждом из гласных звуков человеческой речи еще присутствует от сопровождающего его гула во рту (а уже не в голосовой щели!) своя неизменная система метатонов, т. е. фонема, не зависящая ни от каких произвольных повышений или понижений вашего голоса при речи или при пении, и что как только эти метатоны исчезнут, вы тотчас же перестаете понимать, какой тут гласный звук: он обратится сейчас же в ничего не значащий для вас возглас.
4 Я всегда пишу фонему русского звука У через U, чтобы отличать ее в сравнительном изложении от латинской буквы игрек (у).

По плавным или резким повышениям и понижениям тона голосовой щели мы судим только о душевном настроении говорящего: они то же, что звуки гармонии или органа, и сами по себе не дают никакого понятия о компонентах человеческой речи А, О, Ы и т. д. Представление о гласных звуках речи получается, как я уже сказал, исключительно от примешиваемых нами, по нашему произволу, к музыкальным тонам голосовой щели особых, посторонних метатонов посредством придавания полости нашего рта и губам определенных форм и образования в самом рту шумящей перетяжки между обеими губами или между языком и нёбом. Только на эти фонемы (как их называют), а не на основной тон голосовых связок, и обращаем мы внимание, когда хотим воспринять не внутреннее настроение говорящего с нами, а только смысл его речи. В них же заключается причина и того, что граммофоны тоже могут говорить человеческим голосом. Посмотрите на изгибы окружных линий на их пластинках, по которым идет игла, колеблющая звучащую мембрану, и вы увидите на них под микроскопом и основные тоновые колебания, придающие певучесть и импрессивность голосу, и эти метатонные колебания, единственно дающие определенное смысловое значение певучим волнам.
* * *

Молода еще наука о звуках человеческой речи, и самое имя ее пока не вполне установилось: одни называют ее фонетикой, а другие более точно—антропофоникой.
4 От φωνητιχός—звуковой

Лишь в 1829 году английский ученый Виллис догадался впервые, что мы различаем гласные лишь по вышеописанным, сопровождающим их, типичным тембрам, т. е. призвукам, даваемым полостями глотки, рта, а иногда и носа, и сохраняющим во всяком голосе одну и ту же высоту некоторых своих характеристических тонов. Но, как и часто бывало в науке, вывод Виллиса не обратил на себя серьезного внимания работавших в той области, к которой относилось это открытие, пока к ней не пришла на помощь другая наука—физика.

Идея Виллиса оставалась без последствий около 34 лет—до 1863 г., когда в Германии знаменитый физик Гельмгольц 5 воспроизвел опытным путем, с помощью звучащих камертонов, все типические гласные немецкого языка и выпустил в свет свою гениальную книгу: «Учение о звуковых ощущениях», положившую начало новой науке. С тех пор антропофоника сильно двинулась вперед. Вслед за книгой Гельмгольца появилась «Естественная система звуков человеческой речи» Таузинга, 6 как первая, еще не полная и во многом ошибочная, попытка ввести порядок в эту мало исследованную тогда область.

В то же время вышла в свет и попытка Дюбуа-Реймона создать всенародный алфавит, 7 выработанный на научных основаниях, не приведшая, однако, ни к каким результатам вследствие большой косности европейских правительств, не смогших справиться да с самыми явными недочетами своих современных азбук и с вопиющими нелепостями исторически сложившихся европейских орфографий.

Антропофоника, лишенная возможности самого своего 'Изложения в научной литературе, посредством обычных азбук, пошла вне их исключительно экспериментальным путем, при чем во Франции, во избежание недоразумений, применяется чисто графический метод, инициатором которого был д-р Розапелли, а продолжателем Русело. 8
5 F.Helmhholiz. Die Lehre von den Tonempfindungen. 1862. Есть русский перевод.
6 Tausing. Das natürliche Lautsystem der menschlichen Sprache. 1963.
7 Du Bois-Reymond. Kadmus, oder allgemeine Alphabetik fom physikalischen, physiologischen und graphischen Standpunkt. 1862.
8 D-r Rosapelli. Inscriptions des mouvements phonetiques. 1876.
Rousselot. Principes de phonetique exerimentale. 1901.
Изображение
Рис. 9.

Поперечный разрез дыхательного горла человека. О—хрящевая щель, при про ходе через которую воздух производит шум; часть его метатонов, усиленная резонаторами ротовой и носовой полостей, дает отличительный колорит нашим гласным звукам. С, с—лопасти голосовой щели, вибрации которых придают музыкальность нашему голосу и служат для выражения чувств, особенно при пении.
Изображение
Рис. 10.
Продольный разрез человеческого горла. Лопасти голосовой щели dd представлены оборванными вверху.
Изображение
Рис. 11.

Фиолетовая и ультра-фиолетовая части сплошного спектра Солнца и Веги (α-Лиры) с налегающими на них линиями водорода (g) и других газов подобно тому, как отличительные метатоны звуков человеческой речи налегают на сплошные шумы ротовой полости человека, в которых присутствуют звуковые волны всевозможной длины (в известных пределах).

У нас первые фонетические лаборатории были основаны С. К. Буличем и В. А. Богородицким, а в последнее время в области экспериментальной фонетики много работает Л. В. Щерба.

В чем же суть новой науки? Мне трудно объяснить это, не уклонившись на минуту в ту область знания, где соприкасаются друг с другом физиология и физика.

Рассмотрим прежде всего устройство и деятельность нашего голосового органа. Вот он представлен на рис. 9 и 10.

Мы видим, что наша гортань, начинаясь тотчас сзади зева, состоит из нескольких хрящей, соединенных связками с подъязычной костью, а также и между собою, и покрыта мускулами. Слизистая оболочка, выстилающая гортанную полость, образует две парные складки, идущие спереди назад, между которыми остаются, являющиеся продолжением друг друга, голосовая и хрящевая щель.

Проходя через первую часть общей голосовой щели воздух производит сотрясение ее натянутых краев и этим вызывает музыкальный звук как во всяком духовом инструменте и тон этого звука повышается при большем натяжении краев и понижается при расслаблении по общим физическим законам натянутых звучащих струн. В русском обычном живом и выразительном языке эти повышения и понижения достигают октавы, а в итальянской речи они еще значительнее. В пении же хорошие артисты берут на этой щели и две октавы.

Проходя через вторую хрящевую часть той же щели, воздух производит простой шум, и этот шум отличается от музыкального звука тем, что в нем смешиваются всевозможные тоны.

Это то же самое, что сплошной спектр солнечного света, в котором присутствуют световые волны всевозможных частот колебания, между тем, как только-что описанный музыкальный тон голосовой щели при каждом ее определенном натяжении подобен свету газов, в котором обнаруживается лишь несколько совершенно определенных частот колебаний, налегающих на сплошной спектр, как фраунгоферовы линии (рис. 11) на общий солнечный спектр.

Однако и гармонические колебания краев голосовой щели, и шумы, производимые ее хрящевой частью для гласных, и шумы, производимые в теснинах губ для губных согласных или в различных более внутренних щелях между языком и нёбом, были бы слишком слабы, еслиб к ним не присоединялся резонанс полостей рта, носа или глотки и даже крупных бронхов. А резонаторы—то же, что качели: как последние можно сильно раскачать слабыми, но во-время сделанными толчками, так и в резонаторах сильно усиливаются только те колебания голосовых шумов, которые свойственны самим резонаторам, т. е. те, которые подталкивают их как качели, а поэтому на сплошном фоне звуковых спектров звонко выделяются, на ряду с певучими тонами голосовых связок также и ряды определенных звуковых волн, исходящих из ротовой или носовой полости (рис. 12) и принимающих новые тембры при каждой новой формировке этих надставных труб, аналогичных трубе граммофона.

Отдельные слоги нашей речи мы считаем только теми мозговыми импульсами, которые посылаем в голосовую щель для прекращения или изменения тона ее музыкальных звучаний, а на те импульсы, которые попутно посылаются нами в ротовую или носовую полость для вызова отличительных обертонов каждого нового звука речи, мы не обращаем никакого внимания в смысле музыкальности и ритма, хотя именно их изменения и придают осмысленность простой музыке нашей голосовой щели. Без них,—как я уже говорил,—эта музыка походила бы на звук трубы, в которой нельзя уловить ни а, ни о, ни ы, не говоря уже о согласных призвуках в роде с, х, ф и т. д.
Изображение
Рис. 12.

Разрез человеческой головы. 19 и 20—резонатор носовой полости, усиливающий желаемые носовые метатоны. 27—резонатор ротовой полости и глотки выше голосовой (23) щели. Вверху большой (14) мозг и мозжечок (15) как распорядительные органы.


Все, что в ней можно было бы услышать, это—вопросительную, восклицательную, утвердительную, одобрительную, порицательную, изумленную интонацию, как показано на рис. 13 и 14.
Изображение
Рис. 13 и 14.

Повышения и понижения певучих тонов голосовой щели при различных оттенках той же фразы.

I. Когда мы выражаем требование, мы повышаем звук нашей голосовой щели на ударном слоге на полтора тона, как, например, при восклицании: «не шуми!» (рис. 13 А).

II. Когда мы отвечаем успокоительно: «не шумим», мы, наоборот, понижаем тон ударного слога (рис. 13 В).

III. Аналогичное делаем мы и при настойчивой просьбе (рис. 13 С), например, говоря: «читай!».

Так и любую фразу мы русские можем произнести с разными интонациями голосовой щели, придавая ей этим особый сенсуальный оттенок, например, хотя бы перемещая ударение на выражении: «ты куда пошел»?

Прежде всего мы можем сделать ударение на куда, говоря:

—Ты ку-да по-шел?!

И тогда выйдет как на нотах рис. 14 В.

Мы можем, затем, сделать ударение на пошел, говоря:

— Ты ку-да по-шел?!

И тогда выйдет как на нотах рис. 14 А.

Мы можем, наконец, повысить голос на ты, говоря:

— Ты ку-да по-шел!?

И тогда выйдет как на нотах рис. 14 С.

Уже из одного этого примера чтения той же самой фразы на разные лады читатель может видеть, как постыдно недостаточна наша письменность по отношению к знакам выразительности, которых в ней совсем нет, хотя их и легко было бы изобразить всего лишь несколькими надстрочными значками повышения и понижения тонов логического ударения, которые учащийся в начальной школе легко бы выучился правильно расставлять после некоторой практики выразительного диктанта. Ведь вся суть сводится на повышения (Λ) и понижения (V) тона логически ударенной гласной, при чем второстепенные незначительные повышения и понижения тона предыдущих и последующих слогов воспроизводятся инстинктивно. А у нас ставят знак вопроса или восклицания не над логически ударенным слогом фразы, а нередко через целую строку после того, как вы уже прочтете эту фразу обычным голосом! Что может быть нелепее такого средневекового способа! И какая косность нужна для того, чтобы и до сих пор держаться подобной орфографии, когда так возможна и легка рациональная, делающая письмо таким же выразительным, как и живая речь!

«Определенная интонация слова,—говорит Л. В. Щерба,—входя в качестве одного из элементов в представление... необходимо вступает в тесную связь с этим последним и вместе с ним изолируется нашим—сознанием». 5 А наша письменность, наоборот, изолирует интонацию от слова в нашем сознании и этим наносит ему вред.
5 Л. В. Щерба. Русские гласные в качественном и количественном отношении. 1921 г.

Конечно, мне могут возразить, что обязательная постановка ударений над каждым многосложным словом подобно тому, как это делается в греческом письме, сильно замедлит нашу обычную скоропись, но, ведь, никто не говорит о подражании грекам. Речь идет, наоборот, о введении того, чего именно и недостает у них: о логическом ударении, которым должен отмечаться только один слог в целой фразе, а это совсем не трудно. Что же касается обычных словесных ударений, то их можно употреблять только в печати, отмечая ударную гласную несколько более широкими буквами, так как, вместе с повышением напряжения голоса, мы также и удлиняем несколько их произношение. Надстрочные же буквы давно бы пора выбросить за борт, сделав более заметными точки. Превратив точки в жирные звездочки, мы легко достигли бы этого и вдвое сократили бы, вместе с тем, наши наборные кассы и пишущие машинки, все более и более входящие в обиход современной жизни. А собственные имена было бы легко отмечать простыми апострофами ударенных гласных вместо надстрочных букв.

В общем, можно сказать, что логический конец каждого положительного предложения отмечается понижением тона, а конец вопросительного предложения, наоборот, повышением, что нетрудно отметить в транскрипции и без нот:

Кроме того, хороший литературный слог отличается от дурного своею значительною ритмичностью, к которой мы стремимся инстинктивно, говоря, например, ямбом:

вместо беспорядочного:

И это стремление к ритмичности не без физиологической причины. Ритмический слог облегчает не только произношение фраз, но и их запоминание, в чем и заключается преимущество поэзии над прозой в тех случаях, когда мы хотим, чтоб написанное нами надолго осталось неизменным в памяти читающего.

Нам говорят, что во французском, ново-еврейском (в Польше) да еще в несуществующих теперь латинском, древне-греческом, древне-еврейском и санскритском языках вместо наших логических ударений только удлинялись слоги. Но принципиально ли это различие? Прислушайтесь к нашему правильному пению (или даже к выразительному—певучему—говору),—и вы увидите сами, как в нем вытягиваются именно ударенные слоги, и йот приходятся на такты речи.

Поэтические произведения в роде латинского
Arma virumque canó

где написано canó вместо cáno, и тому подобные примеры указывают лишь на то, что старые поэты охотно жертвовали для ритма обычным ударением, как часто происходит и в русской народной поэзии, где постоянно встречаются куплеты в роде:
Заболел я на дороге,
До Питéра не дошел...

хотя никто никогда не говорил в прозе: Питéр.

Точно также не имеют принципиального значения и указания некоторых филологов на то, что вместо гласных иногда тонируются и длительные согласные в роде того, как говорится: «Марья Иван-на», вместо: Марья Ивановна, или «что нов-ва?», вместо: что нового?

Во всех этих случаях согласные нн и вв не заменяют гласных, и слово из трехсложного переходит при их введении в двухсложное, что вы легко увидите, попробовав их пропеть или вставить в стихи: они присоединятся к предшествующей гласной.

Тонируются и образуют ритмические слоги речи только гласные, т. е. звуки голосовой щели, и не иначе как посредством перемены натяжения ее же собственных упругих краев. Вот почему мы, кроме обычных гласных, можем произнести еще и особый гласный звук, говоря, например, у-у-у, не открывая рта, прямо через носовую полость, и можем даже пропеть с ним фразу: «у нас», открывши рот лишь для слова нас.

Однако, в языках Средиземноморского этнического бассейна таких чисто носовых гласных не встречается, и существует только пять основных пар гласных звуков, произносимых с обязательно открытым ртом, при чем каждая пара состоит из низкотонной и высокотонной вариаций (как показано на схеме, таблица II).

Однако, эта обязательная парность всех пяти основных гласных плохо сознается даже средне-образованной публикой, благодаря тому, что ни в одном европейском языке нет полного набора этих пяти пар, и даже мы русские, особенно богатые звуками речи, имеем в своем языке только одну пару: Ы и i, а остальные четыре гласные в одиночку: О и U у нас всегда твердо, а Е мягко. Немцы и французы имеют только пары О и Ö да U и Ü, и лишь намеки на Ä, а англичане хорошо произносят только пары А и Ä, О и Ö, и никто из европейских народов не употребляет твердого восточного Є, которое мы ясно слышим в говоре восточных народов, например, кавказцев, когда они говорят «рэка Тэрэк», и которое я условна обозначил на таблице, перевернув букву э в виде є. Оно слышится и у нас в словах шэрсть, жэст, шэст и т. д.
ТАБЛИЦА II.
Изображениеhttp://vvu-library.ru/morozov/img/3-t-III.gif[/img]

Здесь А относится к Ä, как О к Ö, Є к , U к Ü, Ы к Ï. Для U я взял латинское обозначение, так как русское У похоже на западно-европейский игрек.

Только нам русским и легко усвоить все эти пять вариаций, так как довольно хороший, хотя и не полный намек на них мы имеем: для Ä в слове няня, или в овечьем блеяньи бя-я.., для Ö в слове Лёля и для Ü в слове июня, или смеюсь, надеюсь. А для точного певучего произношения их необходимо не раз слышать и англичан, и немцев, так как наши гласные я и ю сводятся на целые слоги йа и йу.

Точное определение их типичных неизменных метатонов к сожалению сильно усложняется примесью множества различных посторонних индивидуальных и локальных тонов, которым мы не придаем осмысленного значения, но благодаря которым узнаем сейчас же по голосу, даже и в темноте, каждого хорошо знакомого нам человека, так что стоит ему только на вопрос: «кто там?» ответить: «я!», как нам уже более ничего от него не нужно.

Уже один факт получения из каждой твердой гласной соответствующей мягкой показывает, что между характеристичными метатонами того и другого существует определенная зависимость. Стремясь ее найти, я взял основные данные из опытов Гельмгольца, Дондерса и Щербы и, дополнив их некоторыми метатонами Пуаро, перевел на ноты те из них, которые давали мне при проверке на рояли звук, подходящий к данной гласной. Получился ряд результатов, представленных на приложенной диаграмме (рис. 15).
Изображение
Рис. 15.

Некоторые из отличительных метатонов, обязательно смыкающихся при произнесении указанных гласных звуков. Составлено автором по данным Гельмгольца, Дондерса, Щербы и Пуаро со своими слуховыми проверками. Черные ноты—по Гельмгольцу, заштрихованные—по Дондерсу, контурные—по Щербе, с двойным ободком—по Пуаро. Те из нот, в которых я не нашел признаков системы, принадлежат, может быть, к локальным или индивидуальным колоратурам голоса указанных исследователей или их объектов.

Оказалось, что характеристичные метатоны в мягком ряду (левая музыкальная фраза Ü - Ö - Ä - - Ï) всегда около децимы (т. е. октавы и терции) выше, чем в твердом ряду (музыкальная фраза U - O - A - Є - Ы), при чем они последовательно повышаются, если все пять гласных мы расположим в том порядке, как я их дал. Самым низким метатоном в твердом ряду характеризуется U (русское У), а самым высоким—Ы; а в мягком ряду самый низкий метатон принадлежит соответственно этому гласной Ü, очень употребительной в немецком и французском языках, а самый высокий метатон—гласной Ï, которая и есть мягкое Ы. Взглянув на рис. 15 и 16, читатель сам увидит, что соединенные пунктиром гласные мягкого ряда лежат на дециму выше соответствующих им и соединенных пунктиром гласных твердого ряда. Остальные же ноты, далеко отстоящие от этого ряда, как-будто являются чисто колоратурными, по которым мы отличаем, например, украинское II от средне-русского или вологодский говор от московского, а часть их могут быть даже индивидуальными у исследуемых лиц.

Насколько эти локальные или индивидуальные метатоны .затрудняют выделение характеристичных, можно видеть из второй, приложенной здесь, диаграммы (рис. 16) французских гласных по исследованиям Жана Пуаро. 6 Взглянув на нее, мы сейчас же видим, что только в верхней левой части (т. е. в мягком ряду) полученные им ноты легли около той же пунктирной .линии, как на рисунке 15 по Гельмгольцу, Щербе и Дондерсу, а внизу под ними между пятью линиями дискантового ключа скопилась целая куча тонов, принадлежащих задней части ротовой полости, которые не могут быть отличительными уже потому, что большинство из них одинаковы у трех средних гласных. Это явная характеристика локального французского говора, но которому мы отличили бы и русский разговор Пуаро в соседней комнате от разговора его собеседника.
6 Jean Poirot, Recherches expérimentales sur le timbre des voyelles francaises. Paris. 1912.
Изображение
Рис. 16.

Французские гласные Ж. Пуаро. (Переложение на графику экспериментальных результатов книги: Jean Poirot, Recherches expérimentales sur le timbre des voyelles francaises. Paris. 1912.

Из этого сопоставления совершенно ясно, что отличительными метатонами здесь могут быть только находящиеся в верхнем отделе первой (мягкой) группы около пунктирной линии. Те же, которые лежат между пятью линиями дискантового ключа и которые Пуаро называет резонансом задней части ротовой полости, являются лишь колоратурами его говора, так как-слишком близки друг к другу, чтобы служить фонемными отличиями. То же самое можно сказать и о всех нотах второй группы.

Еще более это бросается в глаза при взгляде на вторую музыкальную фразу, соответствующую твердому ряду. Исследование восточных звуков Ы и Є (рэка Тэрэк) у него понятно отсутствует, так как их нет во французском языке, но и в трех имеющихся там гласных U - O - A он не открыл характерных метатонов Гельмгольца и Дондерса, а лишь хаотическую кучу во 2-й и 3-й октавах (которые он называет 4-й и 5-й октавами). Но и они тоже не могут считаться отличительными, так как в половине случаев они те же самые у всех трех гласных.

Очень возможно, что некоторые из них на самом деле лежат октавой ниже, чем показано. Ошибка на такую величину вполне допустима. Октавный звук имеет вдвое большее число колебаний, чем основной, и большинство резонаторов, кроме камертонов, дают при всяком звуке даже не один, а два или три соответственно ослабленных октавных тона: они—как бы фонетические рифмы друг к другу, и такие ошибки не раз делались исследователями в этой области. Но, даже и понизив тоны на октаву, мы не получим здесь ничего стройного на пунктирной линии, проведенной мною во второй музыкальной фразе на дециму ниже, чем в первой фразе, соответственно рис. 15.

Читатель сам видит, как много еще придется работать в этой области, чтобы разыскать тут несомненно существующую закономерность при переходе от типических отличительных метатонов мягких гласных к соответствующим твердым: ведь она прямо слышна ухом.

Bindu
Администратор
Сообщения: 3756
Зарегистрирован: 03 янв 2008, 03:59
Благодарил (а): 6 раз
Контактная информация:

Re: Н. Морозов Слово Христос Апокалипсис

Сообщение Bindu » 31 янв 2020, 19:58

http://vvu-library.ru/morozov/3-0-3.htm
продолжение...

Ответить

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей