СКАНДАЛЬНАЯ РЕЧЬ ЕКАТЕРИНЫ II

[Рус]

Мало, кто знает о скандальной речи Екатерины Второй в защиту старообрядчества.

СКАНДАЛЬНАЯ РЕЧЬ ЕКАТЕРИНЫ II



Скандал произошел не где-нибудь, а в Святейшем Синоде. Как отмечают историки, в хронике Синода за время правления Екатерины II найдется немало скандальных историй, но эта история особенная. Речь эту кто-то признает за подлинную, а кто-то и не признает.

15-летняя немецкая фройляйн Фике, принцесса из захудалого княжества, по полному титулу Софья-Фредерика-Августа Анхальт-Цербстская, в 1744 году «на ловлю счастья и чинов» приехала в Россию. Ловец, тогдашний «the catcher in the rye», будет на редкость удачен – через 18 лет, 33-х лет от роду, она станет российской императрицей.

Когда старообрядцы переиздали в 2003 году «Речь императрицы Екатерины Великой о старообрядчестве», сказанную на общей конференции Синода и Сената 15 сентября 1763 года, неискушенный читатель как-то не очень-то и поверил в подлинность документа – уж очень простарообрядческий материал, прямо-таки беспощадное обличение никонианства, скандал да и только в благородном семействе.

Однако, по-видимому, этот беспрецедентный и прямо-таки поначалу ошарашивающий материал следует признать подлинным историческим документом.

Эта речь Екатерины была обнаружена в архивных документах известным исследователем истории старообрядчества единоверческим священником Иоанном Верховским (1818–1891) и впервые издана историком и публицистом В.М. Карловичем в его сборнике «Исторические исследования, служащие к оправданию старообрядцев» (Черновцы, 1886, т.3). Такие документы тогда можно было издавать только за границей, Черновцы в то время относились к Австрии. За первый том своих «Исторических исследований», вышедший в 1881 году в России, издатель был арестован и после шестимесячного заключения выслан из страны.

О новом указе Екатерины II, составленном на общей конференции Синода и Сената 15 сентября 1763 года, свящ. Иоанн Верховский упоминает в своей докладной записке под названием «Путь к решению старообрядческого вопроса» (переиздано в 1901 году).

В 1912 году, уже в пору гласности, речь Екатерины издается в типографии П.П.Рябушинского в Москве.

Энциклопедический словарь по старообрядчеству, изданный староверами в 1996 году, очень осторожно и, можно сказать, робко комментируя, приводит обширную цитату из этой речи в рубрике, посвященной Екатерине II.

Впрочем, речь эта, хотя и была уже дважды опубликована в печати, по старой и испытанной методе успешно замалчивается, а после третьего переиздания в 2003 году молчание продолжается уже, видимо, по привычке, никто – нигде – ничего, поистине гробовое молчание.

Издание скандалезных материалов всегда призывает издателей к осторожности, тем более напуганных старообрядцев. Речь Екатерины II была переиздана в 2003 году в брошюре под названием «Защита старообрядчества», состоящей из трех небольших статей, кроме самой речи, которая была помещена в серединке, скромно, прямо-таки в традициях «скрытничества», не высовываясь, без рекламы, без объявления тиража издания и типографии. Указывалось все же, что издано в Москве и по благословению настоятеля Покровского собора, что на Рогожском кладбище, прот. Леонида Гусева (в постриге перед кончиной – священноинок Ливерий).

Впрочем, повторяем, материал столь шокирующий, что и трудно сразу поверить в реальность происшедшего два с половиной века назад скандального выступления императрицы в Синоде.

Попытки найти эту речь в архивах пока не увенчались успехом, однако, вспоминая длинный исторический ряд фальшивок и подлогов со стороны новообрядчества, нельзя исключить, что в синодальный период этот документ мог быть попросту изъят из архивов по настояниям Синода и уничтожен. Напомним некоторые из этих подлогов и фальшивок. Пожалуй, самый громкий пример фальсификации новообрядцами исторических документов – это антистарообрядческое дело о подложных деяниях небывалого собора на небывалого еретика Мартина Армянина. Кроме этого, фальсифицировали перстосложение на старинных иконах (уже в XX веке реставраторы, готовя иконы к выставкам, восстанавливали на таких иконах записанное позднее двуперстие), уничтожали книги, свидетельствовавшие о правоте старого обряда, даже деканонизировали некоторых святых (благ. Анна Кашинская, преп. Евфросин Псковский и др.) за их приверженность к старым обрядам (удивительно, как не добрались до Сергия Радонежского и святителей московских; это упущение попытался исправить некий блюститель чистоты никонианства наших дней, утверждая, что Сергий, оказывается, вовсе и не был двуперстником; в наши дни и не такие еще «открытия» совершаются), фабриковали подложные святыни («мощи» ап. Андрея Первозванного с триперстием) и пр. Церковный деятель николаевско-александровской эпохи, митр. Филарет (Дроздов), фактически одобрил подлог дела на «еретика Мартина» по известному принципу: цель оправдывает средства. Подлинные его слова: «авторы подлогов неправдой послужили правде» – это уже нечто вроде благословения всех будущих подлогов. Именно он после окнчательного доказательства учеными подлога заблокировал на долгие годы дальнейшее изучение так называемого «Соборного деяния на еретика Мартина», приказав положить документ в сумку и запечатать, что сделало его недоступным для исследователей. Что стоило этому деятелю или его преемнику «благословить» изъятие из архива скандальной для никонианства речи Екатерины?

Свящ. Иоанн Верховский в своей докладной записке отмечает, что именно митрополиты Серафим, Евгений и Филарет отрекомендовали в 1826 году императору Николаю I старообрядцев как «злодеев церкви и и престола» и «сделали из него тирана своего народа».

Митр. Филарет, как сообщает С. Зеньковский в своей книге «Русское старообрядчество», в 1827 году писал, что священник, перешедший в старообрядчество, «есть явный нарушитель присяги императору». «Такой формулировкой, – добавляет С. Зеньковский, – злокозненный архиерей выставлял старообрядческих священников перед императором чуть ли не бунтовщиками, играя на слабых струнах Николая I»[1].

Еще ранее своей знаменитой речи «глава греческой церкви», как Екатерина II себя именовала, по поводу готовящейся секуляризации церковных вотчин сказала следующее синодальным архиереям:

«Существенная ваша обязанность состоит в управлении церквами, в совершении веры таинств, в проповедовании слова Божия, в защищении веры, в молитвах и воздержании… Вы преемники апостолов, которым повелел Бог внушать людям презрение к богатствам и которые были очень бедны. Царство их было не от мира сего: вы меня понимаете? (Характерные для Екатерины tag-questions, которые можно отметить и в речи о старообрядчестве. – Б.К.). Я слышала истину эту из уст ваших. Как можете вы, как дерзаете, не нарушая должности звания своего и не терзаясь в совести, обладать бесчисленными богатствами, имея беспредельные владения, которые делают вас в могуществе равными царям? Вы просвещены, вы не можете не видеть, что все сии имения похищены у государства (!). Если вы повинуетесь законам, если вы вернейшие мои подданные, то не умедлите возвратить государству все то, чем вы несправедливым образом обладаете»[2].

В Синоде – переполох, никакого почтения к синодальным архиереям «матушка-государыня» не проявляла и напрямую резко обвиняла их в бессовестностном хищничестве.

«Никогда, ни прежде, ни после, Синод не слышал ничего подобного, – пишет проф. В.Бильбасов. – В этой речи, блистательной по смелости замысла и эффектной по резкости выражения, вылилась вся Екатерина, с ее дерзкою уверенностью в безнаказанности и с редкой, выдающейся откровенностью. Архиереи – не служители алтаря, не духовные сановники, но государственные особы, вернейшие подданные: для них власть монархов должна быть выше всего. Помня свой поступок с Арсением, члены Синода должны были покорно выслушать императорскую речь, полную изысканной укоризны и нескрываемого презрения к ним. Они, как рабы, предали Арсения светской власти; теперь светская власть поработила их»[3].

Эта речь с дозволения Екатерины даже распространялась в Европе, в 1773 году она была издана в Венеции на французском языке.

Речь о старообрядчестве 15 сентября 1763 г. была не менее блистательна по своей смелости, эффектности и резкости выражений, по дерзкой уверенности в безнаказанности и исключительной откровенности.

Царская власть в России после никоно-алексеевской «реформы» была вознесена на небывалую доселе высоту. Главное – власть гражданская, а не духовная, царь – это земной бог, как учили по византийскому образцу (и научили) пришлые греки. Петр I, подражая протестантской Европе, и подавно не церемонился, упразднил патриаршество и объявил себя главою церкви, а теперь таковою, естественно, по наследству была Екатерина.

«Первосвятители наши, – пишет Н. Карамзин о послепетровской эпохе, – уже только были угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные»[4].

Историки отмечают, что Екатерина любила проучить духовную власть, нисколько не стесняясь, обличать, стыдить, а порой и просто приказывать.

Всероссийская самодержица – по убеждениям просвещенная республиканка с неограниченной властью.

«Власть Синода, – как говорится в “Богословской энциклопедии”, – была сильно ограничена Екатериной. Под давлением светской власти Синод часто бывал вынужден изменять и уничтожать свои определения».

Именно это и произошло 15 сентября 1763 года.

Почти сразу после восшествия на престол «ученица Вольтера» издала манифест от 4 декабря 1762 года, которым открывала путь на родину огромному количеству русских людей, старообрядцев, бежавших за границу от преследований за религиозные убеждения. Старообрядцам предоставлялась свобода религиозных отправлений, а также на льготных условиях давались земли в среднем течении Волги, на Алтае и в Сибири.

Эта мера не была чем-то революционно новым, еще при Петре III был издан указ о позволении бежавшим за границу старообрядцам вернуться в Россию, преследование за раскол отныне прекращалось. Указ был подготовлен тогдашним правящим слоем – Воронцов, Шувалов и пр., – сам Петр III имел к нему, по-видимому, лишь номинальное отношение.

Дело в том, что север и средняя полоса России вследствие бегства старообрядцев за границу сделались катастрофически обезлюденными; Ломоносов докладывал о проистекающем от этого большом ущербе для государства. А российское государство ко времени восшествия на престол Екатерины II и без того находилось в исключительно тяжелом экономически-финансовом состоянии, что, к слову, характеризует предшествующих верховных правителей как государственных деятелей.

Таким образом, либеральная, казалось бы, мера Екатерины по отношению к старообрядцам, была в действительности вынужденной мерой (время приспело, сама жизнь заставляла), которая преследовала укрепление экономики страны, что и получилось в действительности, оздоровление общественной жизни, и, конечно, укрепление позиций самой императрицы, только что взявшей бразды правления огромной страной в свои руки.

Вот как говорит об этом С. Зеньковский:

«Петр III и его вдова и преемница Екатерина II, приходя к власти, сразу же сталкивались с проблемой чудовищного обезлюдения, запустения севера и центра России, вызванного старообрядческой эмиграцией, что повлекло за собой и застой в русской хозяйственной жизни. Первыми же мероприятиями – как Петра, так и Екатерины – стали указы, прекратившие гонения, даровавшие право личной вероисповедной свободы и разрешившие (правда, не всегда официально) богослужение в раскольничьих молельнях и храмах. Старообрядцы, недавно бежавшие от гонений за границы отечества, хлынули обратно в Россию»[5].

Однако, как вскоре показала жизнь, манифест от 4 декабря 1762 года «пробуксовывал», поскольку возвращению беглых старообрядцев препятствовал еще бывший в силе указ Святейшего Синода от 15 мая 1722 года, который гласил:

«Которые хотя святей церкви повинуются и вся церковныя таинства приемлют, а крест на себе изображают двумя персты, а не треперстным сложением, тех, кои с противным мудрованием, и которые хотя и по невежеству и от упорства то творят, обеих писать в раскол, не взирая ни на что»[6].

«Запись в раскол» означала преследования, различные наказания, а порой и тюрьму и даже смертную казнь.

В связи с противодействием этого указа целям манифеста от 4 декабря 1762 года, Екатерина II 15 сентября 1763 года заставила Синод издать другой указ о двуперстниках, полностью противоположный указу 1722 года.

Интересно проследить по ее речи, как она убеждала синодальных архиереев.

За 18 лет пребывания в России до восшествия на престол Екатерина много читала (как писала о себе: «в течение 18 лет скуки и уединения поневоле прочла много книг»; она и позже много читала, сохранила привычку к чтению на всю жизнь, точнее, как говорят историки, у нее было две страсти – читать и писать), изучала русскую историю и размышляла, хотя говорила по-русски все же с немецким акцентом до конца жизни.

Ее речь 15 сентября 1763 года на совместном заседании Сената и Синода – это фактически резкое обличение никоно-алексеевской «реформы», как лживой, изуверской, преступной и исключительно вредной, особенно, в государственном плане. Большой московский собор 1667 года, по ее мнению, – разбойничий собор, и его решения не имеют никакой силы, его проклятия падают на головы самих устроителей собора.

Язык и стиль речи, несомненно, – язык и стиль Екатерины II-ой.



«Преосвященные архипастыри и господа сенаторы! – так начала свое выступление императрица. – В русской империи, Промыслом нашему управлению вверенной, издавна продолжается раздор и раскол между архипастырями и народом. Я, насколько могла, старалась понять суть раздора и, надеюсь, поняла удовлетворительно».



Раскол между архипастырями и народом Екатерина II назвала «язвой, разъедающей государственный организм». Раскол именно между архипастырями и народом – ибо в то время фактически весь народ, а не отдельные лица, был против «реформы».

Далее она повествует о своих беседах с архипастырями и учеными богословами о причинах раздора и о том, как они объяснили, что Русская Церковь из-за недостаточного общения с восточными патриархами в продолжении нескольких веков утратила правильность и чистоту своей обрядности, на что и указали греческие и киевские отцы, начавшие примерно с 1649 года посещать Москву.

Среди обрядовых разностей, указанных греческими и киевскими гостями, императрица перечисляет сложение двух перстов для крестного знамения, прибавление слова «истиннаго» к слову «Господа» в Символе веры, произношения «Исус» вместо «Иисус», двойное аллилуия вместо тройного, хождение по солнцу вместо хождения против солнца, употребление на проскомидии семи просфор вместо пяти, печатание просфор круглою печатью вместо квадратной, именование в одной из молитв Сына Божия, а не Бога.

Таковы были «яко бы к небу вопиющия преступности нашей Церкви против восточных патриархов»! – восклицает императрица. Такова причина раскола.

Будучи начитанной, она напоминает слушателям (из которых большинство вряд ли и читало) историю путешествия Гуливера по повести Джонатана Свифта, как он попал в лиллипутскую страну, раздираемую гражданской войной из-за принципиального вопроса: как разбивать яйцо – с острого конца или с тупого.



«Все эти зазирания и осуждения греческими и киевскими отцами нашей отечественной обрядности, господа сенаторы, и затем внутренние запреты и проклятия, истязания и казни не похожи ли на лиллипутские споры и междоусобия из-за того, с которого конца разбивать яйцо, и не суть ли они внушения суетности, тщеславия и склонности греческих и киевских отцов учить и драть за ухо нашу отечественную Церковь, а при этом обирать наших царей и народ, дескать за науку, за яко бы спасительную для нас проповедь, словом – показать нам свое пред нами яко бы превосходство и нашу в них яко бы необходимость. По-моему, господа сенаторы, – продолжает Екатерина, – государю Алексею Михайловичу следовало бы всех этих греческих отцов выгнать из Москвы и навсегда запретить въезд в Россию, чтобы они не имели возможности затеивать у нас смуты, а киевских отцов просто рассылать по крепостям и монастырям на смирение».



Роль царя Алексея Михайловича, (ведь именно он провоцировал греческих и киевских отцов «драть за ухо нашу отечественную Церковь»), а также причины и цели «реформы» императрица явно не поняла, возможно, поймет позже.

Известно, что желая заручиться поддержкой Константинопольского патриарха Паисия, Никон в 1654 году отправил ему грамоту с вопросами церковно-обрядового характера (в том числе и о троеперстии) с просьбой рассмотреть их собором и дать на них ответ.

Константинопольский патриарх Паисий, призывая к умеренности и осторожности в преобразованиях, от лица собора отвечал явно «не в масть» реформаторам:

«Если случится, что какая-нибудь церковь будет отличаться от другой какими-либо порядка­ми, неважными и несущественными для веры, или такими, которые не касаются главных членов веры, а относятся к числу незначительных церковных порядков, каково, например, время совершения литургии, или вопрос о том, какими перстами должен благословлять священник и под., то это не должно произ­водить никакого разделения, если только сохраняется неизменно одна и та же вера. Это потому, что церковь наша не с самого начала получила тот устав чинопоследований, который содержит в настоящее время, а мало по малу… Не следует нам и теперь думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь име­ет чинопоследование, несколько отличающееся в вещах, которые не принадлежат к числу существенных, или членов веры – лишь бы соглашаться в важных и главных с кафолическою церковью»[7].

Как известно, реформаторов это увещание не остановило в их деятельности, ибо для «реформы», совершающейся с политическими целями, нужен был лишь повод, для того чтобы «в драку ввязаться», поэтому на незначительные разности в обрядах русских и греков они и указывали, как на «яко бы к небу вопиющие преступности нашей Церкви», требующие немедленного исправления. И в этом плане, к слову, реформаторы выступили именно как узкие, тупые и мелочные обрядоверы (впрочем, лживые дельцы о чистоте своего лика не очень-то и заботились).

Об этой бросающейся в глаза тупой мелочности обрядоверов-реформаторов позже писал и А. Солженицын:

«Неужели православие рушилось от того, что в Иисусе будет одно и, аллилуйя только двойное и вокруг аналоя в какую сторону пойдут? И за это лучшие русские жизненные силы загонять в огонь, в подполье, в ссылку?.. Разваливать их часовенки, а самим спокойно молиться и быть в ладу с Господом? Урезать им языки и уши! И не признать своей вины до сих пор?»…

Нет, фактически не признали свою вину и до сих пор. Были лишь сквозь зубы процеженные сожаления о расколе Церкви с перекладыванием ответственности на светскую власть с ее-де политическими амбициями.

Еще до заседания 15 сентября, разбираясь в хитросплетениях «реформы» Екатерина II потребовала подлинные деяния собора 1667 года (разбойничий собор, так называемый Большой московский, намек на его чуть ли не вселенскость, поскольку участвовали два восточных патриарха, как позже выяснилось, запрещенные), в частности, соборный акт от 13 мая, которым, как ей объяснили, «собор увенчал все прежние с 1649 года начавшиеся “зазирания”, осуждения, запреты и проклятия поименованных обрядностей».

Читая этот «злополучный акт» императрица обнаружила, что у отцов собора в их определениях явно не сходились концы с концами.

Известно, что никоновы правщики заменили в Исусовой молитве «Сыне Божий» на «Боже наш». Правка богослужебных книг под руководством «ведомого вора и врага Христова» Арсения Грека – дело темное: почему-то не понравилось правщикам речение «Сын Божий», и начали его изымать из текстов. Кроме Исусовой молитвы, «Сыне Божий» изъято было также из «Свете тихий», а также из 74-го зачала Апостола, изъять это определение, при всей видимой нелюбви к нему, из Символа веры не дотянулись, по-видимому, не решились.



Екатерина II по тексту акта нашла следующее:

«Отцы с проклятиями запретили говорить «Сыне Божий» только на соборе, т.е. на церковных, общественных священнослужениях, а во всех остальных случаях предоставили свободе каждого говорить и «Боже наш», и «Сыне Божий». Стало быть во всех этих остальных случаях и «Сыне Божий» здесь в этой молитве находили Богу угодным и спасительным. Что же это такое? Признаюсь, господа, этот момент и этот акт, и этот май, и это 13 число, и эти отцы в представлении моем приняли образ чудовища, зверя, адом изрыгнутым на посрамление веры христианской, на посрамление человечества!»



Резкость императрицы, назвавшей воротил собора зверями и чудовищами, имеет основания – за нарушение соборного запрета, да еще с проклятьями, казнили.

Начались беседы императрицы с архиереями: «допрашивали мы преосвященных архипастырей». Архипастыри смирялись и делились с самодержицей своими знаниями духовного порядка.



«Во всех осужденных 13 мая обрядовых действиях и чтениях есть ли какая противность или вере христианской, или канонам Церкви, или интересам государства? – задает вопрос императрица архипастырям. – От всех мы получили полное отрицание (выделено мной. – Б.К.). Зачем же, допрашивала я отцов, зачем вы за эти клятвенные запреты стоите так упорно и азартно, что, например, 15 мая 1722 года определили лишить Церкви и таинств каждого из православных за то только, что он крестится двумя перстами?»



Вот для этого и устроила императрица весь этот сыр-бор на совместном заседании Сената и Синода, а именно – чтобы отменить указ Синода от 15 мая 1722 года, препятствующий ее линии, выраженной в манифесте от 4 декабря 1762 года! Только-то и всего?! Вместо того, чтобы приказать немедленно вернуться к дониконовскому православию (и послушались бы, куда им было деваться этим «верноподданным» синодальным чиновникам). Каковы причины столь половинчатой позиции самодержицы? Об этом ниже.

Так что же отвечали архиереи на вопрос об указе 15 мая 1722 года?



Екатерина: «Вот, отвечают, что это делают они по должному послушанию великому и святому собору 1667 года, положившему клятвенные запрещения на двуперстие и крестящихся двуперстно с таким подтверждением, что скорее весь чин природы разрушится, а клятвы эти пребудут неразрешены во веки веков, аминь!»

Как известно, после Поместного собора РПЦ 1971 года, снявшего все клятвы со старообрядцев, в том числе и на двуперстие, чин природы не разрушился.

Екатерина: «Клятвы неправедны и запреты безрассудны. Неправедная клятва не обращается ли на самих проклинателей? Все эти клятвенные запреты ничтожнее для нас комара… Что это, как не перебранка между собой базарных торговцев, что это, как не лай собак на толпу проходящих!»

Вычитала императрица в злополучном акте разбойничьего (так же его называл и архиеп. Андрей Ухтомский с единомышленниками) собора 1667 года и еще кое-что, поразившее ее своим изуверством и непроходимой глупостью.

Екатерина: «Преосвященные отцы, в этом вашем акте мы вот еще что вычитали, а именно: “аще же кто и умрет во упрямстве своем, да будет и по смерти не прощен и не разрешен, и часть его и душа его с Иудою предателем и со Арием, и с прочими безбожниками и еретиками. Камение и древеса да разрушатся и растлятся, а той и по смерти пребудет не прощен и не разрешен, яко тимпан во веки веков, аминь!”

Это, господа, значит, что тела умерших в непокорстве отцам 13 мая до Страшного Суда не предадутся разложению, что их, как говорится, не будет принимать земля. Это отцы обещают нам во имя великого Бога. Так ли, преосвященные отцы, поняли мы ваш соборный акт 13 мая? (Молчание). Отчего же Бог не послушал и не слушает вас, отчего не видели мы ни одного такого знамения? Господа, слышали ли вы когда-нибудь, чтобы какого-нибудь старообрядца не приняла земля? Преосвященные отцы! Давайте же нам такое знамение, покажите нам такие телеса или хотя одно такое тело покажите, или же откажитесь от своих клятв и запретов».



За этими курьезными изуверскими клятвами и запретами маячит тень царя Алексея Михайловича с его излюбленным указом: «сделать всё накрепко». Царь – главный заказчик и устроитель собора, он же главный (и единственный) спонсор воротил собора. Заказчик платил хорошо, щедро, вот и расстарались исполнители – восточные бродяги, Лигарид и компания, да и перестарались никак…



Екатерина: «Клятвы и запреты! – против чего? Против предметов не только безвинных, не только честных, богоугодных и спасительных, но даже более осмысленных и более продуманных, чем указано соборне. Телесные озлобления и смертельные казнения, кнут, плети, резания языков, дыбы, виски, встряски, виселицы, топоры, костры, срубы – и все это против кого? Против людей, которые желают одного: остаться верными вере и обряду отцов! Преосвященные отцы! За что вам на них так звериться и сатаниться? Есть ли у вас хоть искра, хотя призрак человеческого чувства, совести, смысла, страха Божия и страха людского? Святителей ли я вижу? Христиане ли предо мной зверятся и беснуются (выделено мной. – Б.К.)? Человеки или звери устремляются пред моими глазами на растерзание Христова стада и на колебание основ Провидением нам вверенной Матери?!»



Безумный сатанинский собор, безумные его творцы, безумные и бесноватые его последователи, у которых не осталось ни искры человеческого чувства, ни совести и смысла!

Такого плевка в физиономию никонианство в официальном плане до сих пор еще ни от кого не получало! И в этом, прежде всего, исключительное достоинство речи Екатерины. И что же «преосвященные»? А ничего, утерлись… Божья роса… От «матушки-государыни» чего не стерпишь… Научили греки холопствовать перед царской властью, в лучших византийских традициях.

Правдолюбец нашего времени подтвердит: «Наше безумное – бесовское! – гонение старообрядцев… Что преступление было – оспорить никто уже не найдется… В перспективе столетий… все более будет расти тень того великого церковного преступления, с которого началась гибель России» (А. Солженицын).

Многих ли убедил правдолюбец? Увы, не многих…

Архиеп. Уфимский Андрей (кн. Ухтомский), расстрелянный большевиками: «Я враг того страшного греха, который в общей сложности именуется “никонианством”… “Никонианство”, как полное извращение христианства, есть несомненная ересь… Устраивайте, восстанавливайте древнеправославную христианскую жизнь по правилам и практике святой Церкви дониконианской! Покайтесь!»[8]

Многие ли покаялись? Нет, не многие…



Екатерина далее: «На дальнейшие наши расспросы, в праве ли и не обязаны ли Святейший Синод и архипастыри исправить ошибки своих предшественников, нам отвечали приблизительно следующее: собор есть голос церкви, есть сама церковь, а церковь непогрешима. Узнает народ, что собор 1667 года погрешил, у него поколеблется вера в свою церковь.

Ясно, господа сенаторы, что преосвященные отцы указывают нам церковь не истинную, а ложную и лживую. Не ту Церковь, которая истинность своих соборов доказывает согласием их с учением Христа и апостолов, а ту, которая на слепой вере народа в собор мнит строить неправедность безрассудств, никому не дозволяя сомневаться в достоинстве ее определений, Скажу яснее и прямее: не ту Церковь, которая имеет право исправлять ошибки своих первосвятителей, а ту, в которой эти первосвятители не только не дозволяют никому обличать их ошибки, но и принуждают веровать в эти ошибки, как во внушения Бога. Но ни престол, ни государство не могут быть крепки, стоя на лжи и обмане».

То же через два века сказал и А. Солженицын: «Церковь не должна стоять на неправоте».

Екатерина далее: «Господа сенаторы, преосвященные отцы! Я с помощью Бога на всяком их слове опровергала и стыдила. За всем тем, на все наши предложения исправить давнишние погрешности, они в этом нам отказывали и отказывают. Вот, господа правительствующий Cенат, цель сегодняшней вашей конференции со Святейшим Синодом. Сегодня, при содействии вашем, мы надеемся сломить его упрямство, а вы, господа сенаторы, будете свидетелями пред отечеством, что меры, кои мы на случай дальнейшего упорства имеем принять, вынуждены у нас преосвященными отцами.

К вам обращаюсь, Святейший Синод, и вместе с сим возвращаюсь к вашему определению от 15 мая 1722 года. Спрашиваю: о мудрости ли, о просвещенности ли, о пастырности ли свидетельствует этот акт? Удивляюсь вашему ослеплению: народ валит в церковь и, конечно, со своим от отцов унаследованным двуперстием, а архипастыри будто как злодеев встречают его проклятиями и угрозами истязаний и казней. Кто же из вас раскольники, кто злодеи? Можем ли мы терпеть это пятно, эту нечисть, этот позор на нашей императорской порфире, на отечественной церкви, на ее иерархии и, наконец, на вас самих, преосвященные отцы? Хотя знаю, самая мысль расстаться с этой нечистотою приводит вас в ужас и негодование! Не трогаю ваших ни запретов, ни проклятий – пусть они последуют за вами и туда, где раздают их по достоинству. Отвечайте, преосвященные отцы, согласны ли вы уступить русскому православному народу, уступить нам только (выделено мной. – Б.К.) любезное двуперстие? Согласны ли вы ваш акт от 15 мая открыто и явно заменить актом, ему противоположным?»



Только-то и всего?.. Всего лишь акт от 15 мая заменить другим?.. Это после такой страстной филиппики против никонианства, высказанной с таким гневным воодушевлением и на столь высокой ноте?.. Когда естественно и логично было ожидать самодержавного указа закрыть никонианскую «лавочку» и немедленно вернуться к дониконовскому православию?.. Дальше идет явная фальшь. На высокой ноте солист вдруг поперхнулся и замычал уже в безнадежно пониженном регистре. «Согласны ли вы заменить акт?..» Но неограниченные самодержцы своих верноподданных холопов не спрашивают об их согласии, строптивого холопа или ссылают, или казнят. Какой пасс, какая подача!.. Всего лишь акт заменить… Чуткие синодальные верноподданные ловко подхватили эту подачу, и дальше игра (или, если угодно, фарс) пошла по всем правилам игры, растянувшись на несколько сэтов, на удивление ротозеям-болельщикам всей исторической перспективы будущих веков.

Почему же все так произошло, почему резкое обличение никонианства превратилось в игру, в фарс?..

Могла ли императрица вернуть Русскую Церковь к дониконовскому православию, поняв всю фальшь и преступность никоновской «реформы» и изуверскую роль разбойничьего собора 1667 года? Несомненно могла, власти и возможностей у нее бы хватило. Но не захотела. Почему не захотела?

Чтобы это понять, вероятно, следует внимательно взглянуть на саму Екатерину II.

33-летняя императрица, конечно, отдавала себе отчет, что, возвратись дониконовское православие, где всё всерьез, в отличие от синодального, для теплохладных, – и кончится ее «веселая» жизнь. Тогда придется всерьез молиться и всерьез поститься, и ведь наверняка призовут к порядку, никто не позволит ей заводить и менять «фаворитов» (название блудодея-любовника на «благородном» языке) каждые 2-3 года. Современные историки называют Екатерину символом «фаворитизма», имевшего место как в России, так и в Европе, и утверждают, что за 34 года правления у нее было 13 «фаворитов» (некоторые насчитывают их 23), что не так уж-де и много по меркам нащего времени. Но 13 (или 23) – это число только, так сказать, «законных», более или менее постоянных «фаворитов», а сколько еще было «незаконных», мимолетных? При дворе о «фаворитах» все знали, они и не скрывались, «фаворит» – это была как бы уже некая придворная должность.

«Вспоминаем ее слабости и краснеем за человечество» – говорит о Екатерине II Н.Карамзин, отмечая в то же время ее государственные и умственные достоинства[9].

В. Ключевский: «Проходим молчанием отзывы о нравственном характере Екатерины, которых нельзя читать без скорбного вздоха»[10].

Известно, что Екатерина сгноила в пожизненном заключении митр. Арсения Мациевича, относясь к нему с непонятным для многих озлоблением, как к личному врагу. Это дает основания предполагать, что Арсений дерзнул, еще до ее воцарения, обличать ее личную распущенную жизнь.

Своим замахом на государственную власть Никон спровоцировал Петра уничтожить патриаршество, «как опасное для самодержавия неограниченного». Несомненно, восстановление патриаршества (патриарх – какой-никакой конкурент по власти, да вдруг еще попадется с никоновскими амбициями) не по вкусу было и властолюбивой самодержице, удобней было иметь «карманный» «верноподданный» Синод, которому при случае можно было и свое полное презрение выказать да и за ухо выдрать, что и не отказала себе в удовольствии это сделать Екатерина в своей речи 15 сентября.

В юности учителями Екатерины, обучавшими ее закону Божию и другим предметам, были католик, протестант и кальвинист.

«Можно понять, – пишет В. Ключевский, – какой разнообразный запас религиозных миросозерцаний и житейских взглядов можно было набрать при столь энциклопедическом подборе вероучителей. Это разнообразие, сливавшееся в бойкой 15-летней голове в хаотическое религиозное безразличие, очень пригодилось Екатерине, когда в ней, заброшенной к петербургскому двору ангальт-цербст-голштинской судьбой и собственным честолюбием, по ее словам, среди непрерывных огорчений “только надежда или виды не на небесный венец, а именно на венец земной поддерживали дух и мужество”»[11].

Екатерина имела мышление рациональное (А. Карташев), чуждое мистицизму, дружила с французскими вольнодумцами: Вольтером, Дидро, Д’Аламбером и пр., и в переписке с ними порой кокетничала своим антиклерикализмом. Как пишет Н. Карамзин: «Она ласкала так называемых философов XVIII века и пленялась характером древних республиканцев, но хотела повелевать, как земной бог, – и повелевала»[12]. Любила повелевать, о короне мечтала чуть ли не с семи лет.

О живой христианской (тем более православной) вере, по-видимому, и говорить не приходится. Походы ее пешком на богомолье в Троице-Сергиевскую лавру, в Ростов Великий для переложения останков Дмитрия Ростовского (Туптало) в новую раку – это, конечно, популистские, пропагандистские действия напоказ. Кстати, если уж императрица столь глубоко к сердцу приняла правоту старообрядчества, откуда же такой пиетет к его гонителю? Если Ключевский говорит о «хаотическом религиозном безразличии», то некоторые историки прямо называют ее атеисткой (Е. Анисимов), впрочем, как и ее французских наставников, так называемых деистов. И действительно, разве не Дени Дидро, приехав в Россию, убеждал на основании последних научных данных митрополита Платона, что Бога нет?

Наконец, много читая, Екатерина, конечно, была в курсе всех перипетий Восточного вопроса. Потемкин и Безбородко расцвечивали в будущем лишь детали «греческого проекта», основная идея исходила, несомненно, от нее. Недаром она и в знаменитой речи 15 сентября не утерпела, оговорилась: «Мало нам нашей империи? Христос даст нам Константинополь, быть может, и весь Восток».

На воротах Севастополя надпись, сделанная по ее повелению: «Дорога в Константинополь». Екатерина планировала посадить своего второго внука, Константина (именно поэтому и получившему это имя), на константинопольский престол, в связи с чем кормилица у него гречанка, а слуга – грек. «Этот мальчик с великим будущим. В тридцать лет он легко проедет из Севастополя в Константинополь»[13].Созданы Греческий кадетский корпус и греческая епархия в Херсоне, вверенная болгарину Евгению.

Как пишет В. Ключевский о екатерининском времени:

«Открылись ослепительные перспективы, какие со времени Петра I едва ли представлялись самому воспаленному русскому глазу: взятие Константинополя, освобождение христианских народностей Балканского полуострова, разрушение Турции, восстановление Византийской империи»[14].

Самодержица по уши в византийской прелести, надолго и всерьез, до самой смерти.

Личный вклад Екатерины II с ее рациональным политическим доктринерством в развитие византийской прелести, главной и роковой болезни российского общества с XVII по XX век, огромен, его трудно приуменьшить.

А историка Ключевского И.Солоневич не зря назвал специалистом по искажению русской истории. Разве эти «ослепительные перспективы» открылись лишь в екатерининскую эпоху? Разве именно эти «перспективы» не являются главной причиной никоно-алексеевской «реформы»? Об этом все профессиональные историки красноречиво умалчивают. И если тот же Вольтер советовал своей восторженной ученице изгнать османов и сделать Константинополь столицей России и даже давал некие практические советы, как этого достигнуть, даже если бы это и свершилось, то это была бы уже не восстановленная Византийская империя, а нечто иное.

Наверняка понимала Екатерина и цель никоновской «реформы» – достижение единообразия русской церкви с церквами греческого мира во имя создания всеправославной монархии. Некое подобие единообразия было все же достигнуто (весьма жалкое, особенно в сопоставлении с непомерной ценой за это приобретение – расколом Церкви) и, утилитарно рассуждая, могло и пригодится когда-нибудь в будущем, в плане тех же «ослепительных перспектив».

Впрочем, возврат к дониконовской Церкви, вряд ли помешал бы политическим играм по созданию всеправославной монархии. Смирялись же греки и прочие восточные ромеи раньше, до Никона, с русской церковной практикой – и с двуперстием, и со всем остальным и прославляли русское благочестие. Смирились бы и вновь.

Поэтому «матушка-государыня» смело напирала на своих синодальных «верноподданных», чтобы они отменили указ от 15 мая 1722 года с гонением двуперстия, мешавший ей вернуть эмигрантов-старообрядцев назад в обезлюдевшую Россию. И только это. А уж радикальные меры с возвратом ко всему старому – нет, не надо… И началась на «конференции» игра в поддавки, фарс. Впрочем и здесь ученица французских вольнодумцев не отказывала себе в удовольствии, как сказано, при случае выдрать за ухо свою синодальную камарилью и выразить ей все свое полное презрение.



Итак: «Отвечайте, преосвященные отцы, согласны ли вы уступить русскому православному народу, уступить нам только (выделено мной. – Б.К.) любезное двуперстие? Согласны ли вы ваш акт от 15 мая открыто и явно заменить актом, ему противоположным?»

«Самодержавная государыня, великая мать отечества! – в один голос отвечают члены Синода. – Святая церковь непогрешима, а собор – ее голос. Великий святый собор изрек клятвенное запрещение на двуперстие, это изрекла сама церковь; веруем во Христа, веруем и в Его Церковь. Твоя власть, великая государыня, над нашей жизнью, но жизнь наша – Христос и Его Церковь, за Христа и Его Церковь мы умереть готовы. Искоренение двуперстия есть задача нашей жизни и нашего святительства. Делай, государыня, что тебе угодно, но без нас».

Екатерина: «Слышите, господа сенаторы? Слышите, какую хулу возводят архипастыри на Христа и Его Церковь, какою грязью бросают они им прямо в лицо, называя Телом Христа и Его Церкви блевотины своего изуверства (выделено мной. – Б.К.)?

Знаю, преосвященные отцы, что Церковь святая непогрешима, а соборы суть ея голос. Но не могут же быть святыми соборы разбойнические? Таков по содержанию и последствиям собор 1667 года (выделено мной. – Б.К.). Не произношу суда над ним, суд над соборами принадлежит Церкви и ея соборам. И собор 1667 года пусть будет свят и непогрешим во всем остальном, но что касается до акта его от 13 мая, то это ничто иное, как извержение невежества, гордости, злобы, насильства и изуверства (выделено мной. – Б.К.).

Господа сенаторы! Сам Святейший Синод здесь в присутствии вашем признался, что его собственный акт от 15 мая 1722 года есть родное детище соборного акта 13 мая, есть точное отражение, отпечаток этого акта, а вы видели уже достоинство их обоих. Пусть для членов Синода, пусть для всех архипастырей и российских и греческих собор тот будет велик и свят. Но нам-то, императрице русского народа, какое дело до святости и великости собора, если постановления его безумны? И не будем ли мы отвечать перед историей и потомством, и куда скроемся мы от собственной нашей совести, если, противопоставив с одной стороны несправедливость и безумство соборных запретов и проклятий, а с другой – справедливость, громадность и энергию протества (выделено мной. – Б.К.), – останемся среди них безучастными и бездеятельными?

Акт “великого и святого” собора с проклятиями и угрозами истязаний повелевает мне креститься непременно тремя перстами. Но что, если двуперстно слагать знамение креста научила меня дорогая мне мать, поясняя, что это слагание есть завет Церкви и предков, что, храня этот обряд, я чту их память и, сохраняя уважение к Церкви, привлекаю на себя благословение неба? Недаром ведь Бог еще в Ветхом завете проглаголал: “Чти отца твоего и матерь”. Но можно ли чтить отца и мать и плевать на бабку и деда, на ближних и отдаленнейших предков, если учение их не отступало от учения Церкви? Это я говорю, входя в чувство каждой гражданки, дочери и матери.

Теперь скажу, как императрица. Основание государственности есть семья; крепость семьи – почтительная преданность родителям; крепость всей совокупности семьи, крепость государства – благоговейное отношение к памяти предков (выделено мной. – Б.К.). Дозволим же ли мы кому-то ни было разрушить сию важнейшую из основ государственности, бросая грязью и огненными стрелами в верования, обычаи и в справедливый обряд предков?»



Итак, императрица, как незаурядный политический деятель, впервые в истории четко сформулировала огромный вред никоновской «реформы» в чисто политическом плане – разрушение важнейшей из основ государственности, памяти предков. Что уж говорить о вреде и даже абсурдности «реформы» в духовном плане, ведь Сергий Радонежский, Петр, Иона, Филипп, Ермоген московские – несомненные двуперстники (но что до этого холопствующим синодальным чиновникам с их великим разбойничьим собором).



«Преосвященные отцы! Вот вам мои два перста. Господа сенаторы! Вот вам наше исповедание Распятаго! Вот, я при всех вас этим двуперстием полагаю на себя знамение креста, полагаю твердо и истово, как крестились предки, как крестится теперь народный протест. Видели?»…

Какой ужас!.. Императрица прилюдно крестится двуперстно!.. Совсем недавно за это вешали, казнили. Может быть, кто-нибудь из свидетелей этого воистину дивного зрелища ненароком от страха и восхищения и в обморок упал, конечно, только не синодальные чиновники, судя по всему, «твердой души прохвосты» (Салтыков-Щедрин).

«Видели? Святейший Синод осмелится ли сказать, что я еретичка, что я раскольница, что я противница Распятому и Его Церкви?»

Еще бы, осмелился бы кто пикнуть – «прильпне язык гортани». «Матушка» порой была ох как крута. Осмелился Арсений Мациевич (митрополит!) протестовать против секуляризации церковного имущества и угодил в пожизненное заточение (впрочем, по обвинительной формулировке: «за оскорбление Величества»).

И ранее была высказана прямая угроза в адрес Синода: если будете упорствовать, приму крайние меры – «мы надеемся сломить его (Синода) упрямство, а вы, господа сенаторы, будете свидетелями пред отечеством, что меры, кои мы на случай дальнейшего упорства имеем принять, вынуждены у нас преосвященными отцами».



«Да, я противница, я презрительница, но только не Христа и Его Церкви, а ваших, Святейший Синод, безрассудств и вашего, отцы архипастыри, достойного проклятий собора 13 мая (выделено мной. – Б.К.). А будучи сама исповедницею Распятого, но презрительницею ваших соборных и синодских бредней (выделено мной. – Б.К.), могу ли осуждать русский православный народ, осуждать старообрядчество, народный протест, который вы называете расколом?

Господа правительствующий Сенат! Вот я во второй раз крещусь двуперстно и с сим после знамением веры в Бога-Человека, с этим символом любви к Распятому свидетельствую вам пред Господом-сердцеведцем, что не допущу, чтобы в империи, Всевышним Промыслом нам вверенной, продолжать невежество, чтобы наше царствование и наше имя в истории загрязнили безобразничества их преосвященств (выделено мной. – Б.К.).

Крещусь в третий раз, в третий раз подтверждаю, что сие наше намерение будет нами исполнено, что не далее, как сегодня, и не позже, как в это заседание, русский православный народ получит полную свободу креста и обряда. Еще раз обращаюсь к вам, Святейший Синод, уступите нам, уступите доброму, любезно верному нам русскому народу его родное, отечественное и любезное им двуперстие».



Три раза перекрестилась! Теперь уж никто не сможет возразить очевидцам того, что государыня перекрестилась двуперстно: «да не может этого быть, вам это поблазнилось от утомления, почудилось, померещилось, невозможное это дело». Три раза подряд не может померещиться.



Святейший Синод: «Всемилостивейшая государыня! С благоговением выслушали мы твое исповедание, со смирением обличения в глубине своих совестей мы признаем и без колебаний исповедуем святость двуперстия. Но здесь, в общем собрании с Сенатом, мы обязаны рассуждать не только как пастыри, но как государственные деятели и администраторы. Прими во внимание, государыня, невежество и грубость русского народа. Ежели и может что его обуздывать, то это одна сила и страх. Какую же силу и какой страх может чувствовать народ к правительству, которое именем Бога и Его Церкви изреченныя повеления обращает в ничто, повеления, которые честно и грозно содержал целый ряд правительств. Но, великая государыня, мы, всероссийский Синод, за себя и за всех архипастырей российской церкви, и настоящих и будущих, дерзаем тебе сказать, что не примем участия в разрушении тобою православной церкви и собственного твоего престола».

Екатерина: «Слышите, господа сенаторы! По окончательному приговору архипастырей и церковь и престол рушатся, если мы окажем справедливость нашему верному народу, окажем уважение к тому, что для него есть и искони было священно; ежели мы, даровав ему свободу креститься двумя перстами, почтим его предков, а почтив предков, удесятерим силу и крепость государства (выделено мной. Б.К.). По словам Святейшего Синода, и церкви, и престолу грозит разрушение, если мы будем управлять разумно, просвещенно, справедливо к человечеству. По Святейшему Синоду, и церковь, и престол крепки только насилием, проклятиями и смертельными казнями за слагание двух перстов и за молитву, и за именование в молитве Спасителя “Сыном Божиим” и т. д. Я могла бы продолжать бесконечно, но и наш язык и ваш слух для нынешнего дня уже довольно натерпелись, теперь господа правительствующий Сенат, извольте сказать нам ваше мнение».

Сенат: «Всемилостивейшая государыня! Сии три часа, в которые слух наш преисполнился слышанием твоих поистине боговдохновенных речей, и сей день 15 сентября впишутся и на небесах, и в книгу жизни, и здесь, и на земле в сердцах твоего народа и его истории. А в объяснениях и воззрениях Святейшего Синода не находим ничего твердого и основательного. А потому ты поступишь как истинная мать отечества, если всемилостивейшим манифестом, помимо Святейшего Синода, объявишь российскому народу свободу креста и обряда, что ты уже обещала».

И действительно, если бы был распущен Синод с «блевотинами его изуверства», выбран патриарх и произошел возврат к дореформенной церковной практике с двуперстием и всем прочим – подобное деяние Екатерины воистину было бы вписано в книгу жизни и на земле, и на небе, но «матушка-государыня» на такое не потянула.

Екатерина: «Благодарю вас, правительствующий Сенат! Благодарю за ваше решение, в нем выразилась и мудрость и попечительность о благе народа, всегда вам свойственная. Но мы не принимаем вашего решения. Правда, как императрица, как прирожденная самодержавная представительница русского народа в делах его церкви и государства, как сам народ, мы и Богом и народом облечены правом и властию установлять все для него полезное и освобождать его от всего ему несвойственного, и, прибавляю, принятием предлагаемой вами меры мы придали бы необычайный блеск и нашему царствованию и, что важнее, самому императорскому престолу. Но мы не желаем в глазах народа унизить Святейший Синод, это – за неимением лучшего – высшее церковное учреждение, приняв не только помимо его, но и прямо вопреки ему, меру неизмеримо великой важности. Не желаем также положить на Святейший Синод неизгладимого пятна в истории и, что считаем и того важнее, обнаружить пред очами иноземцев внутреннюю нашу неприглядность. У нас есть мера, которая не касается ни прав, ни убеждений Святейшего Синода, а между тем дает нам возможность исполнить сейчас данное нами обещание – сегодня же дать верному нам русскому народу крестное слагание для крестнаго знамения, обещание, которое мы торжественно и трикратно подтвердили знамением креста, и, как вы видели, не синодское слагание перстов, слагание, навязанное некогда русскому народу насилием, невежеством и изуверством, слагание, которое введено с проклятьями из проклятий, истязаниями и смертельными казнями. Народу, любезному нам русскому народу, не как невежественному и грубому, как думают о нем преосвященные отцы, дадим свободу обряда, в котором так сердечно и глубоко, как ни в одном из народов мира, развита вера во Христа и к престолу. Мера эта, господа сенаторы, – отмена государственной религии и полная свобода вероисповеданий. Секретарь, садитесь и пишите в этом смысле наш всемилостивейший манифест».

Причины нежелания распускать Синод фальшивы. А декларация свободы вероисповедания в духе французских просветителей, ее учителей, так и останется пустой декларацией. Впрочем, синодальные чиновники перепугались.

«Всемилостивейшая государыня! – бросившись на колена, возопили члены Синода. – Что вы делаете? Вы разрушаете и церковь, и престол!»

Екатерина: «Что это за церковь, которая только в покровительстве, только в мече императоров знает свое спасение и свою неодолимость? Так вот, отцы, какова ваша церковь, а мы этого еще не знали! Не хочу быть в вашей церкви (выделено мной. – Б.К.). Я знаю Церковь единую, соборную, апостольскую; знаю Церковь, в которой Господь Духом Своим Святым пребывает со Отцем и во веки пребудет, и которую не император мечем своим, а Господь Духом Своим сохраняет и во веки сохранит неодолимою от врат адовых. Да, сегодня я в отечественную церковь уверовала; уверовала, что Господь и ее, как члена церкви вселенской, охраняет, а теперь меня Святейший Синод ставит на месте Христа и Святаго Духа, от меня, от нашего императорского меча, как папства, надеется неодолимости своей церкви? Я сохраняю неодолимость церкви. Стало быть я более, я выше, я сильнее церкви! Нашему сердцу чужда эта преступная суетность. Разве не довольно нам великой империи, чтобы благотворить человечеству. Зачем посягать нам на Церковь, на достояние Христово? Мало нам нашей империи? Христос даст нам Константинополь, быть может, и весь Восток (выделено мной. – Б.К.), если мы сохраним верность ему. Я сильнее церкви; но если так, то, стало быть, сама я вне этой церкви. Вам, преосвященные отцы, с вашей церковью хорошо за мной, за нашей спиной, за нашим императорским мечем, а нам-то каково? Как я-то, бедная, останусь без Церкви?

Господа сенаторы, в какой церкви вы быть полагаете? В той ли, неодолимость которой охраняю я, или в той, которую охраняет Христос? Если в последней, то приглашаю вас вместе искать, где она. Мы имеем Церковь вселенскую, но непосредственно в ней быть нельзя, непременно должна быть посредствующая, каковою до сего дня была наша поместная, отечественная русская церковь! Но русская церковь разделяется на две церкви: старую и новую. Новая церковь, старая церковь, а между тем обе российские? Как эти слова странны ушам, разительны для сердца! О, Провидение! Озари ты наши умы и сердца в сей священный для нас час! О, Провидение! Благодарю тебя! Господа сенаторы! Я всегда всем сердцем веровала Провидению, и Провидение сейчас не оставило нас, оно показало нам церковь и церковь никак не новую, а, несомненно, старую и притом отечественную, хотя и не синодскую. Вы сейчас слышали от представителей отечественной церкви, что неодолимость ее охраняют государи своим императорским мечем. Но такою ли она была до учреждения Синода? Такая ли вера принята была нами, русскими, сначала? Никак! Стало быть, теперешняя наша государственная церковь есть новая. Когда же, с какого момента она стала такою? Какая катастрофа и когда могла обрушиться на нашу древнюю церковь? Ужели такая громадная реформа могла совершиться без протеста, без борьбы, не оставив в истории после себя ни памяти, ни следа? Куда девалась древняя наша церковь, церковь, которую мы получили из рук просветителя земли русской, которая не впадала в христоборство, ставя у себя царей вместо Христа, которая веровала во Христа, как в своего Главу и Охранителя, которая поэтому была истинным членом вселенской Церкви и, как член последней, и сама была причастницей неодолимости, обещанной Господом? Где же ныне, где ныне наша древняя святая Мать? О, Провидение!..»



Похоже, что это уже не заранее написанная речь, а импровизация, живые рассуждения, поиски истинной церкви. И здесь стиль Екатерины.

К. Валишевский: «В дипломатии, как в политике, так и во всем она ставила выше всего импровизацию»[15].



«Господа сенаторы! Постараемся припомнить, не найдем ли мы в прошедшем чего-нибудь похожего на искомую катастрофу, а по ней какого-нибудь следа или слуха о древней нашей Матери».



Но в прошедшем ничего подобного не найти, в том-то и дело, что русский раскол не имеет мировых аналогов, это явление уникальное. С.Зеньковский склоняется к тому, что это даже и не раскол, а внутренний разрыв церкви.

Роль личности в истории нельзя приуменьшать. Какие личные качества и средства были принесены на престол Екатериной?

Ключевский: «Они состояли в гибкости и энергии характера, “в волюшке”, – по ее выражению, – против которой не устоит никакое препятствие, в житейском опыте, сообщавшем ей тот “закал души”, которым она так гордится в своих записках, в чутье среды и уменье к ней применяться, в значительной выработке политического мышления и в обильном запасе гуманных политических идей, не вполне ясных и соглашенных между собою, едва выходивших из расплавленного состояния, не успевших еще отлиться в твердые убеждения и много-много кристаллизовавшихся в добрые намерения. Но она знала по опыту и записала в одной из записочек, что “недостаточно быть просвещенным и иметь наилучшие намерения и даже власть исполнять их”. Надобны еще обдуманные приемы действия, подходящие исполнители, подготовленные умы и слаженные интересы»[16].

В рассматриваемой речи Екатерины отражаются и гибкость, и энергия характера, и непререкаемая «волюшка» неограниченной самодержицы, и запас идей, не вполне ясных и ей самой и не успевших еще отлиться в твердые убеждения, по вопросу настоящего состояния русской церкви и «народного протеста». За импровизированными размышлениями об истинной церкви чувствуется размышление и прикидка политического деятеля и о возможных мероприятиях, и о подходящих исполнителях, и о подготовленности умов, и о слаженности интересов. Может быть, кроме личного нежелания вернуться ко всему старому, императрица, прикинув холодным и рациональным умом, поняла, что и само российское общество уже не соответствует старым строгим меркам? Где слаженные интересы? Развратный двор и правящая верхушка однозначно не одобрят возврата к дониконовскому православию, да еще с удлинением службы вдвое, по требованиям Аввакума и его единомышленников. Если разогнать существующий Синод, то где найти подходящих исполнителей, подготовленные умы?..

Может быть, еще и до «реформы» общество уже не соответствовало «старым строгим меркам»? Об ослаблении живого религиозного чувства в русском обществе еще накануне «реформы» пишет В.П. Рябушинский:

«В это время в психологии значительной части русского общества, по-видимому, происходит перелом, и ослабление религиозной жизненной дисциплины как раз начинает соответствовать чаяниям и тайным пожеланиям очень многих москвичей, особенно высших сословий, которым надоедает собственная строгость жизни»[17].

Самодержавно приказать, конечно, можно, но… Один достаточно мудрый восточный монарх, исключительно самодержавный, отдавал приказ лишь в том случае, когда был твердо уверен, что он будет выполнен. Например, вечером он приказывал солнцу: «Повелеваю, закатись», – и все исполнялось. Екатерина II была не менее мудрой.

«Господа, внимание! Что такое наш раскол? Что такое старообрядчество? Припоминаю события и их последовательность. Русский православный народ искони крестился двуперстно. Не перечисляю других обрядов. Все это было прекрасно, все превосходно, богоугодно и спасительно. Нам не было надобности до обрядности греков, а равно и грекам до нашей. Обе церкви – и греческая, и наша – жили в мире и общении. Восточные отцы, епископы, митрополиты, патриархи, бывая у нас на Москве, прославляли благочестие Руси, сравнивая с солнцем, освещающим вселенную. Но вот, с восшествия на патриарший престол Никона, начинают наезжать на Русь греческие и киевские отцы. Посыпались сначала “зазирания” и “осуждения” нашего до этого года для самих греков честнаго и святого двуперстия. За Никоном последовал собинный друг его, государь Алексей Михайлович. “Зазирания” и “осуждения” превратились в прямые запрещения. Затем последовали анафема и проклятия, за ними – “телесные озлобления” или истязания и, наконец, гражданские казнения, т. е. смертельные казни. Что же это значит? Значит, что эти “зазирания” встретили в русском народе возражения и негодование, коими правительство и церковное, и, – увы! – светское пренебрегло. Этого мало. Правительство перешло на сторону чужеземных агитаторов и авантюристов, правительство стало против своего народа (выделено мной. – Б.К.) и потребовало от него отречения от двуперстия старого обряда, отречения от свободы, от своего достоинства, от предков, от благочестия и народности. Правительство в полном составе изменило отечеству и этой измены потребовало от народа (выделено мной. – Б.К.). Народ, разумеется воспротивился, а правительство и при этом не усмиренномудрилось и свои требования поддержало церковными анафемами и проклятиями, на кои народный протест отвечал тем же, и справедливо. Ежели церковные анафемы и проклятия расточаются безрассудно, то они перестают быть святыми и церковными и превращаются в ругательства. Если просвещенные и преосвященные архипастыри первые обратились к народу с ругательствами, то можно ли винить народ, если он отвечал тем же? Да и не обязаны ли были архипастыри за свое безрассудство получить должный урок?»



Блестящие формулировки: «правительство стало против своего народа», «правительство в полном составе изменило отечеству и этой измены потребовало от народа».

Именно так. Возможно, кто-нибудь из сенаторов в восхищении воскликнул про себя: «Браво, Като!» (Cathos – так ее называли в кругу Вольтера). В правительствующем Сенате люди были, конечно, весьма не глупые, способные оценить яркую речь, дураков туда Екатерина не брала.



«Правительству еще не поздно было одуматься, усмиренномудриться, воротиться назад, примириться с народным двуперстием и т. п. обрядами. Но не таковы были тогдашние времена – вместо исправления собственных ошибок власть рассвирепела против протеста. От Никона и ждать иного было нельзя» (последнего императрица характеризует, как зверообразную личность).



Императрица явно не поняла роль царя Алексея Михайловича во всем этом деле, что именно он спровоцировал, а затем поддержал чужеземных агитаторов и авантюристов, что это были просто его работники, также как и Никон. Правительство, поддержавшее своего главного (все эти Морозовы, Ордин-Нащокины, Ртищевы, Матвеевы), изменило отечеству в плане все тех же «ослепительных перспектив», всеправославной монархии, по-видимому, считая, что цель оправдывает средства. Но хуже всего то, что Екатерина, не поняв всей зловещей роли византийской прелести, сама шла до самой своей смерти этим же авантюрным геополитическим курсом создания всеправославной монархии. Не поняла и поверила в искренность лукавого политикана Вольтера, дающего ей этот змеиный совет, и кадила ему фимиам. (Вот он, прогресс, вот оно республиканство, вот оно вольтерьянство. Лишь после французской революции 1789 года самодержавная и властолюбивая Екатерина поняла, что своим вольтерьянством она пилит сук, на котором сидит, и приказала вынести из своего кабинета мраморный бюст Вольтера).



Екатерина далее: «Не могу надивиться на царя Алексея Михайловича, надивиться его тупости, его бездушности и бессердечности. Никон и Алексей обрушились на народный протест истязаниями и смертельными казнями. Застонала русская земля от двух тиранов – “святейшего” и “тишайшего”. И этот-то порядок, такие-то отношения обоих правительств к народу застаем мы по восшествии на всероссийский престол; на наших глазах преосвященные пастыри продолжают свирепствовать, а раскол крепнет, несмотря на тиранию и ожесточения».



Действительно, тупости, бездушности и бессердечности царя Алексея, действительно, можно только дивиться. Два тирана, “святейший” и “тишайший”, обрушившиеся на народ истязаниями и смертельными казнями, так что и земля застонала (молодец все же Cathos! нашла верные и точные слова, не зря риторике училась у парижских просветителей). С тех пор уже сто лет прошло, а преосвященные пастыри продолжают свирепствовать и тиранствовать, ссылаясь на свой великий разбойничий собор.



«Отцы архипастыри! Куда вы завели, до чего вы довели и куда ведете вы свою отечественную церковь, российский православный народ и нас?»

Голос со стороны Синода: «Великая Государыня, истязания нисколько не в наших руках, это не мы, а прежде бывшие правительства».

Екатерина: «Как? А акт 15 мая 1722 года разве не ваше дело? А телесные озлобления и гражданские казнения разве не вы освящали соборными определениями, и государи разве не по вашим внушениям и не по вашим усиленнейшим настояниям ополчались против своего народа истязаниями и казнями?

О, государи и прежние и будущие! Вот вам аттестат за ваше сообщничество с изуверами, палачами и злодеями!» (выделено мной. – Б.К.).



Разве не так же оправдывал свои жестокости и гонения царь Алексей, якобы он все это делает лишь из послушания восточным патриархам и собору (который фактически являлся его детищем), а восточные патриархи и русские духовные власти оправдывались, в свою очередь, тем, что якобы исполняют волю царя Алексея. Вобщем, все злодействуют по послушанию, пытаясь спрятаться друг за друга и снять с себя ответственность. И сегодня творится то же самое. Вот Екатерина и выдала им всем «аттестат» – «и прежним, и будущим». Молодец Cathos!

И беспощадный «аттестат» гонителям-никонианам: «изуверы, палачи и злодеи».



«Но, господа сенаторы, вот вопрос: благодать и истина Господня могут ли быть там, быть в той церкви, в которой стоят на месте святителей палачи и кровопийцы (выделено мной. – Б.К.)? Может ли быть Христос там, где свирепствуют толикия злодейства?

Остановимся на минуту. И зазирания, и осуждения, и запрещения, и проклятия – все это было и немыслимо, и безрассудно, и преступно; но все же еще борьба не выходила из пределов церковных. Но когда власти, и церковная, и светская, взялись за истязания и казни, тогда, очевидно, борьба вышла из пределов церковных, тогда власти стали вне церкви».

Прочь от церкви пошли архипастыри и государи, отмечает императрица.

«Но куда мы денем протест, который не трогался с места и по этому одному заслуживает внимание и уважение? Истязаний и казней нет у Христа, не должно быть их и в его Церкви. Христос на это не уполномочил апостолов и их преемников. Стало быть за истязаниями и казнями архипастыри обратились не ко Христу, а к царю Алексею, приглашая его охранять впредь наместо Христа, неодолимость российской церкви, а Алексей имел слабость и безрассудство согласиться на это. И куда, куда уйдем мы от вопроса: где же, на которой из этих двух сторон остался Христос? На обеих Он, разумеется, быть не может. Очевидно, на стороне протеста. Как и зачем остался бы Он в государственной церкви, когда царь и архипастыри с бесчестием вон из нея Его выпроводили! Надеюсь, господа, что теперь вы ясно поняли, куда, почему и для чего мы намерены и сами идти, и вас приглашаем».



Вывод напрашивался сам собой: немедленно вернуться к дониконовскому православию.

Ан нет… Вольтеровский либертинаж на это оказался неспособен. Обличительный пафос выдохся… Но логика живых размышлений завела слишком далеко… Нет, не потянуть Cathos старые церковные порядки, императрица пробует ощупью как-то, бормоча уже нечто маловразумительное, выбраться на твердую все же, по ее ощущениям, почву сущей синодальной действительности (как говорили некие высокопоставленные американские чины во время конфронтации западного и восточного блоков: «Да, конечно, Смит – сукин сын, но ведь это наш сукин сын»).



«Но господа сенаторы! Догадываюсь о вашем смущении. Вам кажется, что приглашая вас воротиться к старой Церкви, мы совращаем вас в раскол. Обязана объясниться.

Всего сейчас сказанного нами о церкви не следует понимать буквально (совсем слиняла! – Б.К.); церковью, в которой быть не хочу, называю я то представление, какое составили о церкви архипастыри (ловко! достойная ученица французских диалектиков. – Б.К.). Мы же желаем той Церкви, какою она быть должна и какою быть ей требует народный протест; прямее и яснее – мы желали бы в нашей господствующей церкви восстановить все то, без чего Церковь не может быть истинно Христовой, не может быть созидательницею государства и хранительницею престола; восстановить то, что у ней когда-то непременно было, то что утрачено ею в несчастные для нее времена по безрассудству архипастырей и по зверонравности Никона, и по легковерности и бессердечности Алексея Михайловича; но в обязанность вменяем себе ничего не скрывать от вас, господа сенаторы. Попробую разрешить эту, признаюсь, не малую для нас задачу. Мы в этом вопросе, так сказать, пойдем ощупью.

Если бы нам, господа, нужно было восстановить какой-нибудь древний храм, лежащий в развалинах, засыпанный до половины мусором и густо заросший дикими растениями, то прежде всего нам следовало бы расчистить вход в это храм, а затем, по мере расчистки от наростов, распознавать внутреннее устройство храма, назначение и размеры каждой его части и т. д. Мы так и сделали. Здание нашей великой церкви (ибо о ней речь) мы освободили от векового мусора и от безобразивших ее пристроек и наростов, в виде обрядовых запретов и клятв соборных, в Алексеевы годы произносимых, и далее в виде определений Синода 15 мая 1722 года и целого ряда в этом направлении совершенных фактов и актов. Теперь, когда обозначился перед нами фасад этого здания, заглянем в его внутренность и постараемся по разным признакам догадаться, какова была у нас церковь до перестройщиков ее – Никона и Алексея, – носительница благодати и истины, народу учительница, государству собирательница, созидательница и объединительница, престолу крепость и слава. Сущностью идей этой церкви было: сущная союзность и единость живая, деятельная и твердая. Чем этот сердечный союз был крепок? Правильностью отношений к народу государей и архипастырей, справедливостью, сердечной участностью к его нуждам, уважением к его народности и свободе, к свободе в церковном отношении, всей сполна и без уреза в государственном; по мере возможности, в частности, народ требовал от архипастырей благочестия и святости, от государей внимательного блюдения, чтобы гармония взаимно свободных отношений в церкви между народом и архипастырями не нарушалась.

Но вот настал Никон; признаюсь, личность, возбуждающая во мне отвращение. Счастливее бы была, если бы не слыхала о имени его. Он начал реформировать свою церковь, перестраивать ее по своему. Какие же начала вложил он в основу своих перестроек? Безусловное подчинение народа духовенству, духовенства – архипастырям, архипастырей – патриарху. Подчинить себе пытался Никон и государя, он хотел сделаться папой. Порабощение народа ясно сказывается в насильственном отнятии у него обряда его предков, поддержанном клятвами, истязаниями и казнями; порабощение архипастырей – в беззаконном единоличном низложении епископа Коломенского Павла и глубочайшей тайной прикрытого умерщвления его; порабощение государей – внедрением в них убеждения, якобы они обязаны мечем своим служить всевластительскому папе-патриарху, мечем смирять непокорение папе-патриарху народа и епископов».



Точнее, Никон только посеял мысль, что государев меч должен смирять непокорение народа и епископов папе-патриарху (а затем и Синоду) . Взрастили эту мысль и сделали убеждением всех последующих российских царей пришлые греки.



«Что же вышло? Народ восстал за древнюю, под видом обряда Никоном окончательно разрушенную апостольскую церковность, и за древнюю сердечную взаимно единость, основанную на вере, благочестии, любви и свободе. Восстал против соединения в лице патриарха обеих властей – и епископа, и царя. Никон внес смуту и разделения в отечественную мирную до него и целостно единую церковь. На одной стороне стали архипастыри со своими реформами и насилием, со своими триперстием и проклятиями, а с другой – народ с обычною всем народам инстинктивною наклонностью охранять все унаследованное от предков, а прежде и паче всего свободу. Известный обряд, как и всякий предмет, даже обряд православный, богоугодный и спасительный, но в руках насильных и жестоких властей ставший поводом и орудием порабощения народа, становится ему ненавистным, как знамя и символ его порабощения. Входим в чувства народа, таковым для последнего должно быть и триперстие, навязанное нам греками при помощи проклятий, истязаний и смертельных казней. Для народа оно стало символом порабощения, для архипастырей – знаком его победы и торжества над народом, Ежели перенесемся на тот момент, когда совершались реформы и заглянем в совесть каждого из тех, кому пришлось отечественное двуперстие менять на указанное триперстие, то в большинстве увидим невежество, которое прямодушно поверило реформаторам, будто двуперстие есть обряд погрешительный, неправославный, небогоугодный и неспасительный и благодушно последовало за правительством, затем – покорность из страха истязаний; то не похвально, а это уже совсем предосудительно».



Вероятно, не будет ошибки отметить, что никто до Екатерины и никто после нее не анализировал так, как она, сущность никоновской реформы и причины раскола.

Аспект власти: как верховный правитель она рассуждает прежде всего о том, что ей близко знакомо, об институте власти, и видит главный вред деятельности Никона в его попытке соединить в своем лице обе власти – и церковную, и гражданскую. И находит точное определение – «папа-патриарх», попытка папизма на Руси, урожденная протестантка остро реагировала на любые проявления папизма.

Аспект психологический: повод и орудие порабощения народа триперстие, «щепоть», становится народу ненавистным, как символ его порабощения и, наоборот, традиционное двуперстие становится символом верности древлему православию.

Из тех, кто принял триперстие, часть сделала это по элементарному невежеству, законопослушно поверив властям-реформаторам, что двуперстие погрешительно, а часть – из страха истязаний.



«Теперь разберем, к которому из этх разрядов принадлежит предок каждого из нас, господа, переменившим двуперстие на триперстие. Во всяком случае не думаю, чтобы можно было каждому из нас гордиться его доблестью, и если при этом припомним, какая идея была соединяема со введением триперстия, то поймем и смысл, и правость, и неодолимость, поймем родной протест и предупреждения против триперстия и непрязни его к тем, кого зовут “щепотниками”.

Наконец, Никон внес разлад и разделение между народом и престолом; до него государи были отцами своего народа, самодержавными охранителями православных на любви и свободе, на единости престола с народом в верности веры отцов, в верности обрядов и обычаев предков, основателей отношений государей к их народу. Никон из Алексея, царя-отца, сделал тирана и истязателя своего народа (выделено мной. – Б.К.). И какого народа? Подобного которому по преданности царю своему нет другого в мире. Что Алексей сделал из своего народа? Народ стал видеть в своих царях антихристов, и мы его не виним: народ подлинно испытал на себе руку последних. И для чего все это? Для чего Алексей изменил своему народу (выделено мной. – Б.К.), изменил еще недавнему, еще памятному избранию народом отца его в царя Российской земли, изменил общим обязанностям всех царей? Чтобы угодить другу своему Никону, чтобы покорить под ноги его и иерархов, и духовенство, и народ, и затем чтобы из него и будущих патриархов создать врагов престолу и самодержавию. Удивляюсь царю Алексею, его недальновидности: идет за Никоном, как провинившийся мальчишка за готовящимся его высечь учителем! Вот заслуга никоновской реформы пред престолом и самодержавием!»



Валить все на Никона и оправдывать царя присуще монархистам всех эпох. Царь Алексей, конечно, «тиран и истязатель своего народа», но не Никон же его таковым сделал, что царь и доказал своей многолетней деятельностью уже после ухода Никона. Царь изменил своему народу не для того, чтобы «угодить другу своему Никону». Фальшивит «матушка-государыня».



«Государство не могло и не должно терпеть над собой в пастырях второго великого государя, и первый, кто об этом догадался, был сын этого Алексея. Петр Великий заменил патриарха Синодом. Может быть, мы этого не сделали бы, прямо говорю, ибо патриархи могли существовать, но государственная власть им не надлежит. Я бы этого не сделала.

Но вот перед нами Святейший Синод. Что же это за институт? Мы слышали сейчас, как он нас, императрицу, ставит в своей церкви на место Христа, в нас, в нашем имперском мече уповая найти обещанную Христом неодолимость.

Поймите, Святейший Синод еще не знает нас, не знает, в чем мы видим крепость и силу нашего царствования; еще не знает, как мы относимся к притязаниям некоторых государей, их императорским мечам. Святейший Синод еще не знает, как мы относимся к этому громадного значения деянию образцового между царями Алексея (по-видимому, она искренне заблуждалась в оценке личности царя Алексея и его роли в церковной реформе. – Б.К.) и к деланию вливающего в народный организм превратностей бездушного и бессердечного института».



С русским языком у Екатерины, конечно, были проблемы, отсюда порой искусственность построения фразы, затемняющая смысл. Как пишет В Ключевский: «Она хорошо говорила и даже порядочно писала по-русски; господствовавшая при дворе безграмотность извиняла ее промахи в синтаксисе и особенно в орфографии, где она в слове из трех букв делала четыре ошибки (исчо – еще)… Она много писала по-французски и даже по-русски, хотя с ошибками, над которыми подшучивала»[18].



«Святейший Синод еще не знает, как несвойственно нашему уму и сердцу, как мерзит нашей душе убивать в народе дух и жизнь, совесть, смысл и свободу. И вот он, Синод, при первой встрече с нами (Екатерина совсем недавно вступила на престол, а именно – 28 июня 1762 года. – Б.К) уже спешит предложить нам быть его провидением и сохранять неодолимость. Чью неодолимость? Да старинных «зазираний», осуждений, истязаний и смертельных казней, и все это против двуперстия и тому подобных староотечественных обрядов, словом, охранять неодолимость и старых, и нынешних нелепостей (выделено мной. – Б.К.). Синод возводит нас в свое провидение, в провидение своей церкви! Так вот для каких услуг приглашает нас этот коллегиум. Но кто решится принять такой сюрприз? Чего же ждать церкви от этого лишенного жизни и мертвящего института (выделено мной. – Б.К.), которому вручена вся власть царя? Но об этом не сегодня».



«Лишенный жизни и мертвящий институт», «старые и нынешние нелепости», «достойный проклятий собор 13 мая», «соборные и синодские бредни» – Екатерина сознательно смиряет синодальных чиновников, уничижает их о всей резкостью и самовластностью самодержицы, приучает их к беспрекословному послушанию, как условию существования самого Синода. Еще более она будет их смирять, насмехаться и выказывать им свое полное презрение в будущем, когда на должность синодального обер-прокурора будет назначать откровенных атеистов вроде Мелиссино.



“Вы, – говорит нам Святейший Синод, – разрушаете церковь!”

« Господа сенаторы! Мы только частию обозрели здание церкви, только частию уразумели, что такое церковь и что такое требуется от церкви великого народа, чтобы она подлинно была Церковью. Но вы уже догадываетесь, что наша отечественная церковь лежит в развалинах, если в церкви нашей что еще и осталось живого и берегущего ее жизнь, то это чуть ли не один народный протест (выделено мной. – Б.К.). Ясно, что архипастыри сбивают нас с толку, стращая разрушением церкви, самими ими давно разрушенной».

“Вы, – говорит нам Святейший Синод, – разрушаете престол!”

«Но, господа, мы уже видели, какие услуги престолу оказало российское архипастырство со времени Никона, какую пропасть изрыло оно между престолом и народом (выделено мной. – Б.К.). Все то, что в те времена было в русском народе лучшего, великодушного, живого, энергичного, все стало на сторону протеста (святая правда. – Б.К.). А последовавшие за Никоном государи обременили себя легковерием, а народ заставили видеть в них тиранов и, как сказали мы, антихристов.

Господа! Для вас ясна правость протеста. Совесть сама говорит вам, что не новая, не синодская церковь, а народный протест остался на месте, что не протестующий народ, а архипастыри, пренебрегшие народным протестом, лишившие последнего своего общения, сами стали раскольниками, и что, наконец, все обвинения, возводимые на старообрядчество, все ложь, клевета, внушаемые злобою оскорбленной гордости архипастырей».



Именно это подтвердил почти через два века архиеп. Уфимский Андрей (кн. Ухтомский): «Вся наша казенная полемика со старообрядчеством всегда была сплошною клеветою на старообрядчество»[19].

И кто в действительности раскольник? Старообрядцы из церкви никуда не выходили, они остались при святом православии, «народный протест остался на месте», раскольниками стали архипастыри, «пренебрегшие народным протестом» и увлекшие за собой «законопослушных» теплохладных.

Екатерина поняла все правильно и дала явлениям блестящие формулировки.



«Но вас, быть может, смущает мысль: если народный протест прав, то как же Христос покинул его, оставив без единого епископа и, следовательно, вне церкви, тогда как сторона смутников и раздорников, оставаясь с иерархией, имеют права носить имя церкви? Каким образом Господь, вопреки обещанию пребывать с верными ему, покинул подлинных носителей церковности и, следовательно, верных ему, истинных стоятелей за самую Церковь, и таким образом, как бы допустил вратам ада одолеть?..

О, Провидение!.. Смущение ваше, господа сенаторы, надеюсь разъяснить краткими словами. Оставив свой протест без епископа, Господь не покинул его. Во-первых, протесту он предоставил честь сохранить неодолимость Своей Невесты, российской церкви, нашей святой Матери. Не будь протеста, церковность русской церкви навсегда представила бы миру зрелище совершенных развалин, в которых ее ныне видим. Хотя церковность ее и распадалась, хотя и лежит в развалинах, но пока не убит, пока жив народный протест, никто не имеет права сказать, что церковь российская совершенно пала, совершенно перестала жить. Погрешила не она, не российская церковь, которая есть член святой апостольской Церкви, а согрешила одна ее иерархия. Во-вторых, вся иерархия пала, практически верным церковности остался один народ и даже только часть народа.

Поняли ли вы, господа, все значение, все достоинство, всю святость великого народного старостояния, громадность его заслуги перед нашей отечественною церковью и Церковью вселенскою?»



Все значение и достоинство старообрядчества вынуждена была признать в будущем и новообрядная иерархия. Московский митрополит Иоанникий Руднев (ум. в 1900 г.) сказал, что православие давно бы обратилось в лютеранство, если бы не было старообрядцев.



«Да, народ простой, необразованный народ дает величайший урок в церковности своему архипастырству: последнее оказывается упрямым и злым; на протест сыплются проклятия, истязания и казни; а он, народ – подивитесь, господа сенаторы, – стоит твердо, непоколебимо целые века! Зрелище, поражающее своим величием, зрелище, достойное не земли, а неба. Ад и Христос в нашей отечественной русской церкви стоят в открытой борьбе: за первым вся мощь, вся злоба, все козни мира в лице духовных правительств, в лице обманутых царей и архипастырей; за вторым – безмолвное терпение и терпеливое бессловесие (выделено мной. – Б.К.). Кто в этой борьбе одолеет? Я не была бы искренно верующею дочерью Церкви, я была бы недостойна великого народа русского, носящего имя святой Руси, если бы на минуту усумнилась в победе Христа, в победе народа, в победе протеста, в победе старообрядчества.

О, Провидение! Пусть обманутые архипастырями цари с самими архипастырями удесятеряют злобу и козни свои, пусть эта борьба, борьба между исконным злом и вечным добром, между адом и небом, продолжится еще на сто, еще на двести лет. Чем тягчее испытания, чем продолжительнее страдания, тем внушительнее победа, тем памятнее и поучительнее урок, тем блистательнее слова Христа, Церкви и протеста… Но только, господа сенаторы, мы за себя ручаемся, что не будем орудием ада против любезно-верного нам народа, против голоса великой российской церкви, против Христа».



В православии есть понятие «Промысл Божий», в западном же христианстве употребляется термин «Провидение» (providentia – лат.), частое использование коего в речи немки Екатерины весьма для нее характерно.



«Поняли вы, наконец, господа сенаторы, что значит решительность уйти из синодской исповедуемой казенной церкви и искать старую, что всем вам показалось приглашением идти за нами в раскол? Это значит присоединиться к протесту, разумеется, присоединиться к протесту против разрушения задуманной союзности между народом, между престолом и архипастырями. Мы восстановим в нашей великой церкви все, что разрушено в ней в варварские, несправедливые насильственные времена, все, что разумеем мы в истинно древней Христовой и апостольской православной кафолической церковности. Мы безвозвратно на все времена утверждаем право каждому верноподданному слагать персты для крестного знамения, как ему угодно, а каждой православной приходской общине употреблять в ее приходском храме тот из обрядов, который ей любезен. За каждой приходской общиной и епархией мы утверждаем право выбрать по сердцу пастыря, полагать на него обязанность наблюдать за исполнением требований, ответы за каждый его шаг, а в случае упорного уклонения от обязанностей, удалять или смещать по своим приговорам. Только таких пастырей мы будем знать, как истинных пастырей и подлинных представителей их общин и епархий».



Соборность, кардинальное отличие старой Церкви от новой, – выборность пастырей и архипастырей и контроль народа за их служением, а не номенклатурные назначения и пожизненное «митрополитбюро», подчиненное лишь папе-патриарху. Умна была императрица, ничего не скажешь.



«Тогда-то, господа сенаторы, нам можно будет управлять народом, Провидением вверенным нам. Народная жизь в начальных, элементарных ее проявлениях будет расти, цвести и приносить плоды сторицею под святым и животворящим пестунством Самого Христа и Его Церкви, которая тогда будет матерью и кормилицею, и нянькой народа, а пастыри ее – и попечителями, и учителями, и судьями, и отцами. Тогда-то сердечный союз между народом и престолом, союз, указуемый самой натурой вещей, союз между Церковью и государством, Самим Господом заповеданный и благословляемый только в Российской империи, только между русским православным народом и его царями возможно осуществится на радость небесам, на удивление миру и на страх нашим врагам!»



Без роспуска петровского Синода, без возврата к дониконовским нормам церковной жизни – все это пустые слова, что и подтвердилось в действительности. У старообрядцев Екатерина получила эпитет «гуманная» – и только. Подводя итоги, будущие историки скажут: при Екатерине старообрядцы вздохнули свободнее (Ф. Мельников) – и всё. А какой замах-то был, какие звонкие речи! Синодальные чиновники Ведомства православного исповедания вполне поняли самодержицу, внешне смирились и рабски исполняли ее веления, в данном случае заменили один указ на другой, в пользу двуперстия, и многие другие льготы дали старообрядцам по ее требованию, но и поняли также, что императрица дает им широкие возможности для маневра во всем остальном, поскольку не упраздняет их «мертвящего института». А когда Екатерина уйдет из жизни, эти чиновники развернутся во всю ширь, особенно в эпоху Николая I.

Ключевский: «В каком бы обществе ни вращалась Екатерина, что бы она ни делала, она всегда чувствовала себя как бы на сцене и потому слишком много делала напоказ. Задумав дело, она больше думала о том, что скажут про нее, чем о том, что выйдет из задуманного дела; обстановка и впечатление были для нее важнее самого дела и его последствий. Отсюда слабость ее к рекламе, шуму, лести, туманившей ее ясный ум и соблазнявшей ее холодное сердце»[20].

Итак, сцена, театр, и даже фарс, реклама, шум, лесть – всё это здесь присутствует. А также игра в поддавки с синодальными «верноподданными» чиновниками.

Уже в пору гласности, в 1905 году, Е. Поселянин написал:

«Вместе с другом своим Вольтером и другими модными руководителями тогдашней мысли она признавала в религии, главным образом, политическое значение – именно род узды для народа. Лишенная искреннего религиозного чувства, она в то же время исполняла все требования наружного благочестия»[21].

Историк нашего времени, Е. Анисимов, уже прямо скажет: «Екатерину с Вольтером многое объединяло: атеизм, циничное отношение к вере и церкви, нелюбовь к Бурбонам, евреям, полякам, презрение к туркам, которым, как думали оба адресата, не место на Босфоре»[22].

В отношение Босфора, конечно, все сложнее и глубже, как мы уже знаем.

Путешествуя по России, Екатерина выстаивала литургии почти во всех церквах, мимо которых проезжал ее экипаж. Весть о ее присутствии на обедне или молебне в бедной деревенской церкви, конечно, разносилась по всему уезду, а затем и губернии, создавая в народе образ набожной матушки царицы.

«Только став императрицей, – пишет Е. Анисимов, – она позволяла себе выслушивать службу с хоров, раскладывая за маленьким столиком пасьянс, а до этого – ни-ни!»[23]

Религия для Екатерины – это, прежде всего, опора трону, престолу, гарантия общего порядка и послушания, именно это она и ставит во главу угла в своем обличении никоновской реформы («несть власти, аще не от Бога» – obey, people, obey). Духовенство обязано наставлять прихожан своих в благонравии и повиновении властям, над ними поставленным, утверждать в повиновении господам своим. Первая и главная обязанность церкви по отношению к государству – насаждение верноподданнических чувств. Потому и крайнее возмущение императрицы тем, какую пропасть вырыло никонианство между престолом и народом. И это возмущение вполне справедливо – 17-й год вышел преемственно из 17-го века, в России староверческой ленинская революция была бы невозможной (А.Солженицын). Никоновская реформа со всей ее ложью и последовавшие за ней изуверские гонения подорвали веру, религию, в XIX веке «недоучившиеся семинаристы поперли в нигилизм» (И. Солоневич), стали революционерами.



Члены Синода: «Великая государыня! Сам Бог говорит твоими устами, преклоняемся пред верховностью твоих уроков. Содрогаемся последствий, но уступаем двуперстие твоей непреклонной воле. Твоя непреклонная решимость на крайние меры (крайние меры! вот распустит Синод, и придется идти “гулять по компасу”. – Б.К.) будет нам оправданием пред нашей совестью и церковью, и потомством. Но государыня! Забудь, забудь о свободе исповеданий, забудь обо всем, что мы сегодня от тебя выслушали, дозволь и нам забыть про это».



Синод понял правильно, «уступить» можно будет только двуперстие (да и то лишь для желающих вернуться на родину старообрядцев), а все остальное останется по-прежнему. Синодальные «верноподданные» с облегчением вздохнули.



Екатерина: «Благодарю вас, преосвященные отцы! Со временем поймете, какую услугу церкви, государству и престолу оказали вы вашим согласием. На этот раз принимаю от вас для нашего народа одно (выделено мной. – Б.К.) двуперстие».



Потрясающее лицемерие «ученицы Вольтера», крестящейся двуперстно, заявляющей о своей солидарности с «народным протестом», понявшей до конца всю ложь никоновской реформы, имеющей власть восстановить старое благочестие и не делающей этого.



«Все остальное до времени оставляю на успех ваших совестей. Высоко держите свое знамя, свое дорогое 13 мая 1667 года. Мы желали бы, чтобы подвиги ваши в этом направлении, хотя по временам, делались нам известными; особенно занимает нас определение вашего собора о Исусовой молитве. Уверяем вас, что каждый раз, как только будем слышать о подвигах ваших, веселость будет облетать до нас от кабинета и гостиной до самых прачечных».



И на этот плевок в физиономию «верноподданные» только смиренно утерлись… Божья роса… Шутить изволит «матушка-государыня», все стерпим, лишь бы не разогнала компанию… Компанию не разогнала «матушка», компания эта (хотя при слухах о ее «подвигах» веселость будет летать «от кабинета и до самых прачечных») была ей предпочтительней древлего православия.



«Но забыть сказанного нами не дозволяем. Напротив, господа сенаторы! Прошу каждого из вас сохранить память о сегодняшней нашей конференции, чтобы нам самим напомнить о ней, если бы нам когда-нибудь, паче чаяния, изменила память.

Секретарь, пишите:

“На общей конференции Сената и Синода 15 сентября 1763 года определено: тех, кои церкви Божией во всем повинуются, в церковь Божию ходят, отца духовного имеют и все обязанности христианские исполняют, а только двуперстным сложением крестятся, таинства ее не лишать, за раскольников не признавать и от двойного подушного оклада освобождать”».



Вот и все. Цель свою императрица достигла, указ Синода от 15 мая 1722 года отменен. По новому указу от 15 сентября 1763 года теперь препятствий к возврату на родину старообрядцам нет.

Так подлинный ли документ эта речь Екатерины? Несомненно, подлинный. И это доказывает не только язык, стиль и дух документа, но и многое другое.

Самое весомое доказательство: после 1763 года старообрядцы массами хлынули на родину. При неотмененном указе Синода от 15 мая 1722 года это было бы невозможным – никто бы не захотел возвращаться домой на гонения и, может быть, даже на смерть.

Экономика страны резко пошла вверх, среднюю Волгу старообрядцы превратили в житницу России. Уже во второй половине XIX века многие торгово-промышленные и финансовые предприятия были созданы на старообрядческие капиталы, а в начале XX столетия старообрядческие торгово-промышленные фамилии оказались во главе экономического развития целого ряда отраслей промышленной и финансовой деятельности России. Как отмечают единодушно все исследователи, вклад старообрядчества в российскую экономику огромен, и перелом в экономической жизни страны начался именно с этого деяния Екатерины II, устранившего препятствия к возврату эмигрантов-староверов на родину.

Принимая решение о необходимости возврата старообрядцев домой, Екатерина была вынуждена изучить историю никоно-алексеевской реформы и раскола.

Открывшаяся ей подлинная картина еще недавних исторических событий ужаснула и возмутила ее. И чем глубже она вникала в суть дела, тем более возмущалась, ибо оказалось, что «реформа» была лжива сверху и донизу, и в ширину, и в глубину.

«Великая фальшивка XVII века», «Преступная ”реформа”» – так мы обозначили вторую и третью части нашей книги, посвященной исследованию этой исторической катастрофы (1-е издание – 1992, 2-е – 2003, 3-е и 4-е – 2008 годы)[24].

«У меня много постоянства и великое уважение к истине», – так характеризовала себя в одном из писем Екатерина. Недаром и Пушкин писал: «учуся в истине блаженство находить». Уважение к истине, поиски истины – признак мыслителя, каковым, несомненно, при всех ее недостатках (или пороках) была императрица.

И вот этот мыслитель, уважающий истину, углубляясь в изучение никоновской реформы, никакой истины не находит, но кругом ложь, ложь и ложь на каждом шагу. Как тут не возмутиться! Да еще и подрыв этой реформой государственных оснований, того государства, которым ей предстоит управлять!

При неограниченной самодержавной власти, поскольку бояться ей было некого, возмущенная императрица и назвала все своими именами.

С синодальными чиновниками Ведомства православного исповедания «матушка-государыня» не церемонилась, назвала их Синод «лишенным жизни мертвящим институтом». Впрочем, не разогнала этот «институт», как выразилась, за неимением лучшего.

«Да, я противница, я презрительница, но только не Христа и Его Церкви, а ваших, Святейший Синод, безрассудств и вашего, отцы архипастыри, достойного проклятий собора 13 мая (выделено мной. – Б.К.). А будучи сама исповедницею Распятого, но презрительницею ваших соборных и синодских бредней (выделено мной. – Б.К.), могу ли осуждать русский православный народ, осуждать старообрядчество, народный протест, который вы называете расколом?»

Это, несомненно, сказано искренне и справедливо. Так в чем же дело? Почему не было все поставлено на свои места, помимо Синода, специальным манифестом, дарующим российскому народу «свободу креста и обряда», как и ожидал и предлагал Сенат?

«Неправду возненавидех и мерзе ми, закон же Твой возлюбих» (пс. 118, 163).

Первую часть Екатерина выполнила – возненавидела неправду никоновской реформы до омерзения, а вторую часть не выполнила и не собиралась выполнять. «Фавориты» у нее были еще в замужестве, примерно за три месяца до восшествиия на престол она от Г. Орлова родила ребенка (будущий граф Бобринский).

Презренный «лишенный жизни мертвящий институт» появление новых «фаворитов», после ухода старых, будет отмечать приветственными молебнами, как «матушка» и предполагала, для этого он и оставлен, а отнюдь не по причине нежелания «положить на Святейший Синод неизгладимого пятна в истории».

И. Солоневич пишет на эту тему грубо: «Каждый из вождей ведет ту политику, которой требует от него выдвинувший его слой. Вождь не может опереться ни на какую иную группу людей, ибо в своей борьбе за власть – свою и этого слоя – он уже успел достаточно насолить остальным группам и слоям населения страны. В древнем Риме времен императоров и в России времен императриц, правящий слой снабжал их неограниченной властью и божественными прилагательными. И отправлял на тот свет, когда императоры и императрицы пытались уйти от контроля гвардии. Они могли быть “божественными” и “великими”. Но они жили под вечной угрозой убийства. Российская Екатерина “Великая” взошла на престол путем цареубийства и всю жизнь провела в страхе, что и ее убьют. Даже любовные связи ее были подчинены известному социальному заказу. И правящий слой не даром служил молебны по поводу восшествия на кровать очередного фаворита»[25].

Итак, совместное заседание Сената и Синода под председательством императрицы – это сугубо государственное мероприятие, целью которого, как и объявила сама Екатерина, является замена синодального акта от 15 мая 1722 года актом противоположным, что и было достигнуто.

Всю неправду и вред никоновской реформы Екатерина представила слушателям блестяще и своеобразно и именно с точки зрения верховного государственного деятеля.

Обличая ложь реформы и изуверскую деятельность реформаторов Екатерина, «презрительница соборных и синодских бредней», вошла во вкус и, импровизируя в логических размышлениях, зашла слишком далеко, когда, по логике, уже следовало упразднить Синод, жалкий «лишенный жизни мертвящий институт», и манифестом даровать россиянам свободу обряда. Ожидавший этого дальнейшего шага Сенат, присутствовавший на совместном заседании, заранее одобрил эти меры. Но это не входило в ее намерения и планы. Отсюда дальше – фальшь, увертки и блестящая мишура демагогической болтовни.

Изучая русский раскол, Екатерина глубоко поняла правоту «народного протеста», старообрядчества, и, по-видимому, умом и сердцем сочувствовала ему. Но… Но она была политиком-прагматиком, и живой веры, по-видимому, уже не было. Да и откуда было этой вере взяться, от Вольтера, что ли, или Монтескье, которым она молилась? Да и вряд ли ее подлинно крестили при переходе из лютеранства в православие; да и не унесли ли остатки ее веры «беобразничества их преосвященств» и внезапно открывшиеся перед ней вся ложь и изуверство никоно-алексеевского погрома?

Итак, поняв правоту «народного протеста» и сочувствуя ему, значительно облегчив положение старообрядцев, Екатерина все же не упраздняет Синод, «за неимением лучшего», и все остается на своих мечтах. Вынужденно притихнув и пришипившись при Екатерине, этот «мертвящий институт» еще расцветет махровым цветом в последующие времена (так расцветет и таким цветом, что известный писатель Валентин Пикуль, описывая еще в советское время, при цензуре, состояние российского общества перед революцией 1917 года, не смог писать о членах Синода по причине элементарной непристойности имевшегося у него на руках фактического материала).

Старообрядцы получают полные гражданские права, в том числе допускаются к присяге и к свидетельским показаниям на суде, и полную свободу отправления своих религиозных потребностей (впрочем, без юридического признания старообрядчества).

Манифестом от 3 марта 1764 года Екатерина освобождает старообрядцев от двойного налога, несмотря на тяжелое финансовое положение страны.

После снятия вековой опалы ободренные старообрядцы начали строить церкви, однако не тут-то было. В 1765 году, как пишет К. Валишевский, «Святейший Синод воззвал к Сенату, а Сенат предписал раскольникам уничтожить молельни – и Екатерина допускает исполнение этого приговора»[26].

Запрещение старообрядцам строить церкви, часовни и молитвенные дома было подтверждено также в 1768 и 1778 годах. Вот тебе и «матушка-государыня»! А как же жаркие уверения, что она полностью на стороне «народного протеста»? А как же вторая «выгонка» старообрядцев с Ветки в 1764 году, когда было угнано в Сибирь на поселение почти 20.000 жителей? И все это та самая просвещенная французским вольнодумством императрица, которая утверждала: «Как Господь терпит на земле все вероисповедания, языки, все религии, так и императрица, следуя в этом Его святой воле и Его заповедям, поступает, прося только, чтобы между ее подданными царили всегда любовь и согласие»[27].

Одно дело – слова, красивые слова, сказанные на совместном заседании Сената и Синода, а другое – дела.

Екатерина, по-видимому, надеялась, что ей удастся присоединить старообрядцев к господствующей церкви, ликвидировать раскол, чему будет способствовать разрешение креститься двуперстно. В ее манифесте от 3 марта 1764 года проводится мысль о «хороших» старообрядцах, готовых идти в новообрядческий храм, лишь бы им разрешено было креститься двуперстно, и о «плохих», «потаенных», отказывающихся иметь какое-либо общение с господствующей церковью. По отношению к последним манифест предусматривал не кроткие меры: «С потаенными раскольниками поступать по всей строгости законов». Известно несколько случаев, когда на основании строгих законов старообрядцы в екатерининское время были осуждены за отказ изменить веру.

Итак, вместо того, чтобы вернуться ко всему старому, Екатерина решила проводить по отношению к старообрядцам политику кнута и пряника (в николаевское время останется один кнут). Типичное политиканство, которое было и сто лет назад: «И мы знаем, что старое православие свято и право, но…»

И все же знаменитая речь Екатерины весьма важна тем, что впервые официально верховным правителем была высказана почти вся правда о никоно-алексеевской «реформе» и ее главных деятелях, даны блестящие характеристики и формулировки различных аспектов этой «реформы», дана нелицеприятная прямолинейная оценка никонианства и всего вреда им приносимого, и, с другой стороны, отмечено высокое достоинство, правота и святость «народного протеста».

Эта речь весьма ценна сама по себе, независимо от авторства, хотя, повторяем подлинность ее произнесения именно Екатериной подтверждается множеством побочных факторов, помимо стиля, духа, психологического соответствия и т.п. Эта речь неминуемо должна была состояться, ибо если изъять ее из исторического контекста (под тем предлогом, что это фальшивка), появляется зияющая дыра в цепи логических событий. Становятся непонятными явная симпатия Екатерины к старообрядцам и ее конкретные законодательные меры, направленные на облегчение их существования, а также удивительное послушание императрице в этой ее линии синодальных чиновников.

Речь Екатерины 15 сентября, можно сказать, была некоей «шоковой терапией» для синодальных архиереев.

Она недаром говорила: «Святейший Синод еще не знает нас (ее царствование только начиналось, на престол она взошла немного более года назад. – Б.К.), не знает, в чем мы видим крепость и силу нашего царствования; он не знает, как мы относимся к притязаниям некоторых государей, их императорским мечам. Святейший Синод еще не знает, как мы относимся к этому громадного значения деянию образцового между царями (явно, не разглядела монстра со сдвинутой психикой. – Б.К.) Алексея и к деланию вливающего в народный организм превратностей бездушного и бессердечного института (это, по-видимому, о самом почтенном петровском «коллегиуме», Святейшем Синоде и его деятельности. – Б.К.). Святейший Синод еще не знает, как несвойственно нашему уму и сердцу, как мерзит нашей душе убивать в народе дух и жизнь, совесть, смысл и свободу».

И Святейший Синод всего этого, действительно, не знал, а надо было знать, и это прекрасно понимала Екатерина. Синодалы, несомненно, поняли как мерзит Екатерине их обычная тупая карательная деятельность по отношению к старообрядчеству, и сделали свои выводы. Императрица заботилась о том, чтобы у нее под рукой были «подготовленные умы» да и по мере возможностей «слаженные интересы». Она и подготавливала эти умы к будущему своему 34-летнему царствованию.

В дальнейшем синодальные чиновники уже знали, чего ждет от них владычица, уразумели все правила ее игры, границы дозволенного им маневра, что можно, а что нельзя – и соответственно действовали.

Итак, весьма правильно оценив никоно-алексеевскую «реформу» и весь вред от нее проистекающий, Екатерина ничего не поняла (или не захотела понимать) в причинах «реформы».

По-видимому, именно христианский комплекс верующего человека помог Ивану Грозному с легкостью избежать соблазна «всей славою мира» или, по крайней мере фантомом мирового господства, когда агент Ватикана предложил ему византийскую корону: нам достаточно земель, которые нам Бог дал, а чужих земель нам не надо. И все! Иди за мною, сатана (а не я за тобою).

Не было у Екатерины христианского комплекса; за идею византийского престолонаследия, которая является главной причиной никоно-алексеевской «реформы», она ухватилась сразу обеими руками и со всей страстью рационального политика. Роль Екатерины в развитии византийской прелести в России, приведшей в итоге к катастрофе 1917 года, огромна. «Ослепительные перспективы» (В.Ключевский), «мысль завоевать Константинополь ослепила дипломатический ум императрицы» (Н.Захаров). Концепция «Москва – Третий Рим» истолковывается, конечно, в чисто политическом значении – быть центром новой мировой империи, греко-российской, преемницы древних Рима и Византии.

Еще в царствование Анны Иоанновны, в 1735 году, Россия начала войну против Турции. Это была уже вторая в XVIII веке, после Прутского похода 1711 года, русско-турецкая война.

План главнокомандущего русской армией Б. Миниха предусматривал захват Константинополя и водружение православного креста на Святой Софии.

Известно, что Европа издавна была обеспокоена угрозой турецкой экспансии, и Ватикан стремился привлечь Москву к борьбе с турками, константинопольский престол был в этом деле приманкой для русских. Возможно, не случайно зачаток будущего «греческого проекта» с захватом Константинополя и водружением креста на Святой Софии исходил от Бурхарда Христофора Миниха, ландскнехта, до России сменившего четыре армии, этнического немца.

Потери в войне были огромны, план Миниха, способного инженера-фортификатора, но бездарного полководца (солдатская кличка – живодер) не был выполнен[28]. На четвертый год войны по Белградскому миру 1739 года Россия получила лишь Азов и некоторые территории на Украине. Однако с тех пор южное направление в российской имперской политике становится наиболее перспективным.

С 1676 по 1878 год насчитывается 11 русско-турецких войн с общей продолжительностью в 30 лет. Главная стратегическая цель – изгнание «бусурманов» из Константинополя, который для десяти поколений турок уже был своим Истамбулом.

Придя к власти, наставляемая Вольтером, Екатерина с готовностью проникалась идеей византийского престолонаследия. «Греческий проект» в деталях ей разрабатывал сначала Г. Потемкин, а потом А. Безбородко.

Русско-турецкая война 1768 – 1774 годов закончилась для России блестящим успехом, заставивших западных государственных деятелей думать, что дни Оттоманской империи уже сочтены и участь ее всецело зависит от России. Были изготовлены специальные медали, на одной стороне которых – Екатерина II, а на другой – разрушающийся Константинополь, над которым сияет крест.

Тем не менее, эта первая турецкая война екатерининского царствования обошлась России дороже какой-либо прежде бывшей войны. Только первые два года этой кампании стоили до 25 млн. руб., что почти равнялось годовому казенному доходу тех лет[29].

Сын Екатерины Павел в своем трактате о государственном устройстве отмечал, что эта война, сопровождавшаяся огромными расходами и жертвами, привела Россию к смуте (по-видимому, имея ввиду Пугачевское движение) и поставила на край пропасти. Процветание и гармония, по его мнению, могли быть достигнуты лишь длительным миром, низким налогообложением и значительно уменьшенной, а значит, менее обременительной для казны армией[30].

Вторая турецкая война 1787 – 1791 годов была не менее тяжелой.

Логическим продолжением екатерининской экспансии на юг последуют войны с Турцией 1806–1812 и 1828–1829 годов.

И поистине роковые для России последствия будут уже вследствие войны (во имя все того же византийского призрака) с Турцией 1877 – 1878 годов, приведшей к экономическому истощению страны и опасному обострению внутреннего положения. Пожалуй, можно сказать, что Россия надорвалась, надломилась в экономически-финансовом отношении. Хронический дефицит платежного баланса, тянущийся с этого времени, явится причиной попадания России в тяжелую долговую зависимость от Англии и Франции уже в период Первой мировой войны. Золотой цепью займов и кредитов (в обмен на обязательство воевать «до победного конца») Россия будет фактически задушена своими союзниками к 1917 году[31].

Таковы были плоды екатерининской геополитики, ее «греческого проекта», над которым она хлопотала всю жизнь.

Да и сам так называемый Восточный вопрос в XVIII веке оформится во многом благодаря екатерининской внешней политике. Ее стремление к Средиземноморью не на шутку встревожило Западную Европу. Идея воспрепятствовать Екатерине в этом становится главным стержнем западно-европейской политики по отношению к России.

Наполеон скажет позже: «Отдать Константинополь России? Никогда! Никогда! Ведь это мировая империя!»

В одном из вариантов завещания Екатерины II написано: «Мое намерение есть возвести Константина Павловича (внука) на престол Греческой Восточной империи».

Но у европейских стран были свои намерения и цели в этой игре, они не допустили свершиться этим планам. Между тем византийская прелесть расцветала, «греческий проект» превращался в Восточный вопрос и отравлял международную атмосферу.

Отец поэта Ф.Тютчева окончил екатерининский Греческий кадетский корпус. Очевидно, наследуя геополитические идеи Екатерины и своего папá, Ф. Тютчев со своей стороны сделал большой вклад в развитие византийской прелести: «уж не пора ль, перекрестясь, ударить в колокол в Царьграде?»

Прельстился и Достоевкий, тоже ум рационалистический, к которому правящая элита очень и очень прислушивалась («Константинополь должен быть наш!»).

Прельстился Иван Сергеевич Аксаков, совесть нации, и много практически поспособствовал своей деятельностью развитию болезни.

Итак, крутую кашу заварила Екатерина II в Восточном вопросе, благодаря византийской прелести, которой она была подвержена. Расхлебывать эту кашу пришлось ее преемникам по престолу в Первую мировую войну. До бесславного конца.



В заключении второго тома труда «Константинополь и Проливы» проф. Э.Д. Гримм пишет следующее:

«Вопрос о Константинополе и Проливах сыграл роковую роль в судьбах дореволюционной России. В нем, как в узле, сосредоточилась после японского разгрома и потери надежд на первоклассную роль на Дальнем Востоке активность российской внешней политики. Вместе с финансовыми нуждами русского государственного казначейства, обусловленными необходимостью ликвидации военных и внутренних последствий русско-японской войны, реорганизацией и усилением армии, поддержкой, прямой и косвенной, крупного землевладения и крупного движимого капитала, он с полной необходимостью затягивал все туже узлы той цепи, которая связывала старую Россию с Англией и Францией и практически подчиняла русскую внешнюю политику в наиболее важном для нее вопросе ее союзникам.

Ни Англия, ни Франция никогда не желали перехода Константинополя и Проливов в русские руки. Они лишь пользовались этим миражем как приманкой (выделено мной. – Б.К.), на которую, по их расчетам, Россия, выражаясь вульгарно, должна была клюнуть. Англия готовилась систематически к борьбе с Германией, Франция охотно была готова содействоватьей в этом, при благоприятных, разумеется, условиях. Ни для той, ни для другой эта борьба не была возможна без участия тех “тонн человеческого мяса”, которые могла бросить на Германию Россия. В то же время основная линия политических трений между Россией и Германией проходила уже с 80-х, но в особенности с конца 90-х гг. прошлого века через Ближний Восток вообще, через Константинополь и Проливы в частности: в других отношениях, наоборот, Романовых и Гогенцоллернов скорее сближали однородность их монархических интересов и раздел Польши с его последствиями. Главным, если не единственным средством вовлечь Россию в орбиту антигерманской, по­литики только и мог быть для Англии и Франции, помимо золотых цепей займов и кредита вообще, призрак обладания Константинополем и Проливами»[32] (выделено мной. – Б.К.).



Из Памятной записки нач. генштаба А. Немитца от 1/14 декабря 1914 года: «В силу условий характера экономического, стратегического, политического и широких наших национальных стремлений, которые кратко были очерчены вначале, России необходимо занять в Проливах такое военное положение, при котором морской путь из Средиземного моря в Черное находился бы под надлежащей охраной русского флота и русской крепости. Это то, что России в Проливах необходимо. С другой стороны, государственная мудрость велит вдуматься, почему этот вопрос еще недавно и многие десятилетия раньше оказывался очень трудно разрешимым. Громадные интересы “мирового” значения с давних пор находят себе место и чрезвычайно слож­но и тонко сплелись в Константинополе (в древней Византии, во “втором” Риме) – в “мировом” городе, который все равно никогда и ни при каких условиях не станет городом какой-либо одной национальности. В Констан­тинополе, как в центре соприкосновения западной Европы с передней Азией, живут и деятельно взаимодействуют мировые силы: 1) религиозные – като­лическая церковь с громадной сетью ее учреждений, греко-православный патриархат, религиозный центр всемирного магометанства и проч.; 2) экономические – колоссальный капитал во всевозможных формах, вложен­ный в турецкие и другие предприятия французами, англичанами и другими нациями; 3) политические – интересы великих держав на Ближнем Востоке и различные стремления балканских народов и проч.».

Государственная мудрость велит вдуматься… Громадные интересы мирового значения…Колоссальный международный капитал… Различные стремления балканских народов… Плохо думали. По-видимому, один П.Столыпин понимал всю глупость, авантюрность и опасность византийского миража и удерживал государственный корабль от следования этим роковым курсом. Ушел Столыпин, и многие обрадовались себе на горе, и с большим азартом и энтузиазмом поперли на Сциллу и Харибду.



[1] Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. Т.2. М., 2006. С.452.

[2] Никольский Н.М. История Русской Церкви. М., 1985. С. 201.

[3] Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Т.2. Берлин, 1900. С. 247. – Цит. по: Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. Т.2. М., 1991 (репринт с изд. Париж, 1959). С. 471.

[4] Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991. С. 36.

[5] Зеньковский… С. 406.

[6] Защита старообрядчества (сборник). М., 2003. С. 41.

[7] Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т.I. М., 1996 (репринт с изд. Серг. Посад, 1909). С.167.

[8] Андрей (кн. Ухтомский), архиеп. История моего старообрядчества.//Зеленогорский М.Л. Жизнь и деятельность архиеп. Андрея. М.,1991. Приложение. С.235-236.

[9] Карамзин… С. 43.

[10] Ключевский В.О. Исторические портреты. М., 1990. С. 284.

[11] Там же. С. 265.

[12] Карамзин… С. 41.

[13] Валишевский К. Ф. Роман одной императрицы. М., 1989 (ротапринт с изд. 1908 г.). С. 106.

[14] Ключевский… С. 312.

[15] Валишевский… С. 101.

[16] Ключевский… С. 303.

[17] Рябушинский В.П. Старообрядчество и русское религиозное чувство. М., 2010. С. 37.

[18] Ключевский… С. 270, 279.

[19] Зеленогорский М.Л. Жизнь и деятельность архиеп. Андрея. М. 1991. С. 200.

[20] Ключевский… С. 281ю

[21] Поселянин Е. Русская церковь и русские подвижники XVIII века. СПб., 1905. С. 94.

[22] Анисимов Е.В. Женщины на российском престоле. СПб., 2008. С. 307

[23] Там же. С. 335.

[24] Кутузов Б.П. Церковная «реформа» XVII века. М., 2003 (изд. 2-е, авторское и потому эталонное).

[25] Солоневич. И.Л. Диктатура импотентов (социализм, его пророчества и их реализация). Новосибирск, 1994 (с изд. Буэнос Айрес, 1949). С. 97.

[26] Валишевский … С. 112.

[27] Там же. С. 113.

[28] Анисимов… С. 139, 140.

[29] Ключевский… С. 287.

[30] Эриксон Кароли. Екатерина Великая. Смоленск, 1999. С. 386.

[31] Более подробно об этом: Кутузов Б.П. Византийская прелесть. М., 2003. С. 37–42.

[32] Константинополь и Проливы. Под ред. Э. Гримма. Т.2. М., 1925. С. 110.